("Песнь песней". Комментированное издание. Институт
изучения иудаизма в СНГ. Иерусалим - Москва, 2000)
В культурной жизни России и Израиля произошло важное, на мой
взгляд, событие: вышел в свет новый перевод на русский язык "Песни
песней". Его осуществили раввин Нохум-Зеэв Рапопорт и поэт Борис Камянов.
Чтобы заново переводить произведение, уже
неоднократно переведенное, - тем более, столь всемирно
известное, как "Песнь песней", - нужны, конечно, веские
основания, и в первую очередь - неудовлетворенность
имеющимися текстами. Нужно хорошо знать, что сделано
предшественниками, что им удалось и что - нет. Но этого
мало. Необходимо иметь собственную концепцию перевода,
четкое понимание новизны задачи и способов ее решения.
И, конечно же, тот, кто берется за столь ответственное
дело, должен ясно сознавать свои возможности и не
переоценить их перед лицом текста, требующего особо
бережного и деликатного обращения, ибо речь идет о части
Священного Писания.
История русских переводов "Песни песней" начинается
с 1868-1872 гг., когда была впервые опубликована Библия
на русском языке в прямом переводе с иврита. Перевод
этот, называемый по традиции синодальным, выполнили М.
Голубев и Д. Хвольсон. В 1909 году свой перевод "Песни
песней" опубликовал в Петербурге Абрам Эфрос. Широко
известен перевод знаменитого ученого-востоковеда Игоря
Дьяконова, изданный в 1973 г. в томе "Поэзия и проза
древнего Востока" Библиотеки всемирной литературы и
переизданный в 1999 г. (исправленный и дополненный в
соавторстве с Л. Коганом) в издательстве Российского
гуманитарного университета. В Израиле полный перевод
Библии на русский язык под редакцией Давида Йосифона
вышел в свет в 1975-1978 гг. Перевод "Песни песней" в
этом издании принадлежит Шимшону Мидбари. (Оставляю за
рамками рецензии другие переводы, тексты которых в силу
объективных причин были мне недоступны, - например,
перевод Л. Ярошевского, вышедший в свет несколькими
изданиями в 1916-1921 гг.).
Мне кажется, я понимаю, что подвигло раввина
Рапопорта и Бориса Камянова на их труд. Прежде всего
следует сказать о том, что чтение "Песни песней" в любом
из перечисленных переводов представляет для современного
читателя нелегкую задачу. Этот текст при первом
знакомстве с ним производит впечатление разрозненных
фрагментов, почти случайным образом связанных друг с
другом. Более того, частое - и представляющееся
временами произвольным - "переключение" персонажей, от
имени которых идет тот или иной монолог, вообще
затрудняет понимание смысла даже на элементарном уровне.
В тексте нередки имена и названия, которые рядовому
читателю неизвестны и непонятны без специальных
комментариев. Чтобы облегчить ситуацию, в синодальном
переводе введены отсутствующие в первоисточнике
подзаголовки, поясняющие, от чьего лица идет речь, к
кому она обращена, и даже что происходит в том или ином
фрагменте. Попутно замечу, что в силу вполне понятных
исторических обстоятельств синодальный перевод
перегружен архаизмами.
Перевод И. Дьяконова снабжен подробнейшим
комментарием, но читать художественный текст, поминутно
отрываясь на перелистывание страниц научного
комментария, - дело неблагодарное. Кроме того, И.
Дьяконов принял как базовое положение, что "Песнь
песней" - это просто свод неких древних обрядовых,
преимущественно свадебных песен, который не является
единым произведением со
сквозным сюжетом; следовательно, каждый фрагмент может
толковаться отдельно от остальных и достаточно
произвольно.
В переводах А. Эфроса и Ш. Мидбари ни пояснений, ни
комментариев нет (разве что во втором случае
эпизодически появляются слова в скобках, добавленные
переводчиком), и читатель так и остается наедине со
своими сомнениями и замешательством...
Новый перевод счастливо избег такого рода
осложнений. Переводчики пошли по пути, на мой взгляд,
самому продуктивному, найдя смелое и в то же время
изящное решение. Они создали непрерывный, очень
динамичный текст, в котором есть лишь одна
специфичность: в него вставлены связки, необходимые для
незатрудненного понимания, напечатанные более мелким
шрифтом. Связки эти очень помогают получению от текста
цельного впечатления и в то же время четко показывают
меру переводческой деликатности и границы переводческого
"произвола".
Комментарии в книге тоже есть, причем даны они как
бы "по нарастающей": сначала идут "Комментарии согласно
простому смыслу текста", затем - "Комментарии согласно
аллегорическому смыслу текста". И те, и другие основаны
на классических толкованиях Раши. Завершается корпус
комментариев специальной работой "Песнь песней",
принадлежащей перу раввина Адина Штейнзальца. Все эти
тексты интересны и поучительны (а статья р. Штейнзальца
попросту читается как художественное произведение), но
их можно прочесть уже после того, как знакомство с
основным текстом состоялось. Мне представляется, что и
для комментариев такое чтение предпочтительнее частого
обращения к отдельным фразам.
Но, конечно, указанные достоинства нового перевода
не так много весили бы, если бы этим его новизна
исчерпывалась. К счастью, работа раввина Рапопорта и Б.
Камянова отличается еще и скрупулезным поиском уточнений
по всему тексту вплоть до мельчайших нюансов. Жанр
не позволяет провести обстоятельный
текстологический анализ перевода; уверен, что в
недалеком будущем специалисты сделают его. Мне же
хочется взять почти наугад несколько фрагментов и просто
сравнить их передачу прежними и новыми переводчиками.
Вот, например, знаменитый 5-й стих из 4-й главы в
синодальном переводе:
Два сосца твои - как двойни молодой серны, пасущейся
между лилиями.
Звучит красиво, но, если вдуматься, не слишком
оправдано: почему сосец (слово мужского рода) уподоблен
серне (женского рода)?
Недалеко ушел и А. Эфрос, написав так:
Две груди твои, как два молодых оленя, двойни
газели, что пасутся средь лилий.
Здесь грудь (женского рода) уподобляется оленю
(мужского рода).
И. Дьяконов дает вариацию версии А. Эфроса:
Две груди твои - как два олененка, как двойня
газели, что бродят среди лилий.
Почти дословно с дьяконовским переводом совпадает
перевод Ш. Мидбари, только вместо "бродят" у него -
"пасутся".
А вот как звучит этот же стих в новом переводе:
Груди твои - как две юные лани, лани-близнецы,
пасущиеся среди тюльпанов.
Думаю, нет нужды доказывать, насколько в данном
контексте "лани" лучше "оленей" и "лани-близнецы" лучше
"двойни газели".
Еще один пример - 2-й стих из той же 4-й главы. В
синодальном переводе он звучит так:
Зубы твои - как стадо выстриженных овец, выходящих
из купальни, из которых у каждой пара ягнят, и
бесплодной нет между ними.
Если сравнить этот перевод с соответствующим стихом
первоисточника, нетрудно сделать вывод об их лексической
тождественности. И тем не менее, это как раз тот случай,
о котором говорил рабби Йегуда в Вавилонском Талмуде:
"Тот, кто переводит стих буквально, - лжет" ("Тосефта" к
трактату "Мегилла"). В самом деле, сравнение зубов с
выстриженными овцами не слишком эстетично, а что у
каждой овцы есть пара ягнят, вообще выглядит
бессмысленным, если помнить, что овцы сравниваются с
зубами.
А. Эфрос переводит это место так:
Твои зубы, как стадо овец остриженных, что вышли из
умывальни; они все родили двойней, и бесплодной нет
среди них.
Как видим, отличие от первой версии есть, но оно
невелико.
У И. Дьяконова:
Твои зубы - как постриженные овцы, возвращающиеся с
купанья, родила из них каждая двойню, и нет среди них
бесплодной.
Этот вариант несомненно более звучен, чем два
предыдущих, в нем слышится отчетливый ритм, убраны
"купальня" и "умывальня", более свойственные человеку,
нежели стаду овец, но смысловые проблемы остались.
В версии Ш. Мидбари наконец-то появляется, хотя и
робко, приближение к тому смыслу, который был заложен -
я уверен в этом! - автором "Песни песней":
Зубы твои, как стадо стриженных овец, что вышли из
купальни; все они без порока и бесплодной нет среди них
(подчеркнуто мною. - Н.Б.).
Задумаемся: какой смысл вкладывает в свои слова
скотовод, говоря о том, что в стаде нет бесплодных овец?
Очевидно, что это хорошее стадо, хорошие овцы, полезные,
сегодня сказали бы - качественные. А что значимо в
сравнении зубов красавицы с остриженными и чистыми
овцами? Скорее всего, белизна тех и этих. И вот как
воспроизводится тот же стих у Рапопорта и Камянова:
Зубы твои белы, как белоснежная шерсть овец из
отборной отары после купания; подобно овцам этим, зубы
твои - один к одному, и ни малейшего нет в них изъяна.
Наши переводчики ушли достаточно далеко от
буквализма, зато как выиграл от этого художественный
образ!
О "Песне песней" издавна сложилось представление,
что это весьма эротический текст. Не стану вступать в
дискуссию по поводу того, так это или нет. Во-первых,
никоим образом не отношу себя к специалистам по текстам
Священного Писания; во-вторых, эту тему умно и тонко
обсудил в упомянутом комментарии к новому переводу р.
Штейнзальц. Я же хочу рассмотреть еще один конкретный
пример, показывающий работу переводчиков по доведению
текста до уровня филигранной точности. Героиня
повествования рассказывает о ночном приходе к ней ее
любимого. Вот этот стих (4-й 5-й главы) в синодальном
переводе:
Возлюбленный мой протянул руку свою сквозь скважину,
и внутренность моя взволновалась от него.
Не знаю, как были устроены дверные замки в те
древние времена, но современному читателю трудновато
представить скважину, сквозь которую можно протянуть
руку...
Совершенно тот же зрительный образ возникает и при
чтении перевода Эфроса:
Мой друг простер свою руку сквозь скважину, - и
внутренность моя взволновалась о нем.
В переводе Дьяконова этот стих вообще приобретает
двусмысленный, на грани непристойности, оттенок - а все
из-за того, что переводчик старается быть буквалистски
точным:
Мой милый руку просунул в щелку - от него утроба моя
взыграла.
Как говорится, комментарии излишни.
Как и в предыдущем рассмотренном примере, первое
неформальное приближение к сути делает в своем переводе
Ш. Мидбари:
Возлюбленный мой простер руку свою сквозь отверстие
в двери, и нутро мое взволновалось о нем.
Снова с удовольствием привожу данный стих в переводе
Рапопорта и Камянова - с удовольствием, потому что он
красив, тонок и ни в чем не противоречит духу
первоисточника:
Простер ко мне руку возлюбленный мой через окошко в
двери, и все во мне сжалось от тоски по нему.
Можно было бы привести еще много примеров точности и
деликатности авторов перевода, их филигранной работы со
словом. Но думается, читатель нового издания "Песни
песней" сам сумеет оценить эти качества по достоинству.
Я просто приглашаю к чтению.
Было бы опрометчивым считать, что рецензируемое
издание свободно от недостатков. В нескольких фрагментах
добавления от переводчиков показались мне избыточными;
не стану приводить примеры, ибо избыток информации все-
таки предпочтительнее отсутствия ее. Но о главной своей
претензии не сказать не могу. Самый первый стих нового
перевода звучит так:
Вот лучшие из песней, сложенные Шломо.
В то же время первоисточник начинается словами,
нередко известными даже людям, не знающим иврита, - "шир
hа-ширим". Специалисты утверждают, что такая конструкция
в иврите выполняет функцию передачи превосходной степени
и действительно соответствует в этом смысле русской
фразе "самая лучшая из песен" или "самая замечательная
из песен". Но речь здесь все-таки идет не о песнях, а о
песне - в единственном числе! По существу же русский
оборот "Песнь песней" (как и, скажем, "Царь царей" или
"Святая святых") тоже выражает превосходную степень,
возможно, даже более превосходную, если позволительно
такое определение. Недаром рабби Акива сказал когда-то:
"...все Писание свято, но "Песнь песней" - это Святая
святых" (Мишна, трактат "Ядаим"). Поэтому мне представляется, что первый
стих должен бы звучать более канонично и просто:
Вот Песнь песней, сложенная Шломо.