Аарон Богдановский – сионист 60-х годов, борец за право выезда евреев из Советского Союза. Мы публикуем воспоминания о нем его друга и земляка.
* Харукань – предполагаемое хазарское название места, на котором стоит Харьков.
3 ноября 1995 г. скончался один из рыцарей алии 60-х годов, Аарон Соломонович Богдановский. Он родился в 1935 году в Киеве. Его отец был инженером, мать из семьи Гурари, известных до революции на Украине владельцев табачных фабрик, приходилась кузиной жене умершего в Нью-Йорке Любавичского Ребе. Это родство было предметом гордости Аарона, хотя сам он религиозным не был. Он изучал металлургию в Москве и завершил свое профессиональное образование в Новокузнецке.
Аарон отличался неутомимой работоспособностью, компьютерной памятью и наблюдательностью, достойной детектива. Он мог извлекать и связывать информацию из косвенных источников и имел обыкновение записывать и хранить имена, адреса, названия учреждений и всяческие детали, которые люди обычно оставляют без внимания. Он интересовался законодательством и великолепно ориентировался в бюрократических структурах Советского Союза и Израиля.
В середине 60-х годов Аарон уже установил связи с израильским посольством. Однажды, проходя по Ордынке мимо изгороди, отделявшей стоящее в глубине здание посольства, он обратил внимание, что калитка не заперта. Пока охранник в будке говорил по телефону, Аарон проскользнул во двор. Он был уже под аркой центрального входа, когда солдат окликнул его и потребовал вернуться. Аарон знал, что он уже на территории посольства, и ответил:
– Если я вам нужен, подойдите, пожалуйста, ко мне.
Но охранник не имел права входить в посольство. Когда, через несколько часов, Аарон вышел, топтуны следовали за ним до самого Курского вокзала. Там он потерял их, но, возможно, кто-то из них был в вагоне. В Харькове, где он жил до выезда в Израиль, его пригласили в КГБ на ул. Дзержинского. Это были времена, когда появились некие признаки законности, но люди еще пребывали в состоянии оцепенения со времен сталинизма.
Аарона проводили в кабинет, где его встретил плотный мужчина с неинтеллигентным суровым лицом, в форме полковника.
– Богдановский Аарон? – спросил полковник. – Моя должность – начальник идеологического отдела Управления КГБ по Харьковской области, зовут – Терехин Николай Михайлович. Вы приглашены пока… на собеседование. К нам поступили сведения, что такого-то дня вы проникли в израильское посольство в Москве и находились там несколько часов. Что вы можете сказать по этому поводу?
Аарон. Ну… на часы я не смотрел, но в посольство не "проник", а зашел с центрального входа.
Терехин. С какой целью вы заходили туда?
Аарон. Посетил друзей.
Терехин. Друзей? В иностранном посольстве?
Аарон. А разве есть закон, запрещающий дружить с иностранцами?
Терехин. Закона нет, но вам что… мало друзей среди советских граждан?
Аарон. Мало. Друзей всегда… мало.
Терехин. О чем вы беседовали с вашими израильскими друзьями?
Аарон. Простите, Николай Михайлович, у вас есть друзья?
Терехин. Есть.
Аарон. Я ведь не спрашиваю вас, о чем вы беседуете с вашими друзьями. Почему я должен отчитываться о своей частной жизни?
Терехин. Знаете, Богдановский, мы можем думать, что вы шпион.
Аарон. Можете. Но с таким же правом я могу то же самое думать о вас... – (и после короткой паузы добавил): – Но я так не думаю.
Терехин. Вы несколько вызывающе ведете себя, чтоб не сказать больше. Что ж, хватит на сегодня. Вы свободны. Но, вероятно, мы еще встретимся.
Аарон. В таком случае до встречи. (Направляется к выходу.)
Терехин. Подождите, вас проводят. А то заблудитесь здесь и попадете на Чернышевского.
Здание КГБ находилось между двумя параллельными улицами: Дзержинского и Чернышевского. Со стороны последней к нему примыкает внутренняя следственная тюрьма.
Отныне за каждым передвижением Аарона была установлена слежка. Когда Аарон проводил отпуск в горах Кавказа, над ущельем, где он бродил, летал вертолет, и на следующей встрече в КГБ ему демонстрировали снимки. Местных жителей и альпинистов, с которыми он перекинулся несколькими словами, допросили.
Было обнаружено, что он отправляет письма в посольство из разных пунктов, в том числе проездом со станций, за пределами Харькова, и просит посылать ему корреспонденцию на центральную почту г. Макеевки, до востребования. Потом берет служебную командировку в Донецк, часах в двух езды от Макеевки. Из Донецка он отправляется в Макеевку, и всякий раз возвращается оттуда с каким-то пакетом. При обыске на квартире Аарона ничего обнаружено не было.
Но последовала жалоба Аарона, что после обыска из его дома исчезли драгоценности, доставшиеся ему в наследство от матери. Комиссия, занимавшаяся расследованием по его жалобе, пришла к заключению, что никаких нарушений законности не наблюдалось и ничего из личного имущества не изъято.
Аарон избегал прямых обвинений в хищении, но упорно повторял, что до обыска драгоценности были, а когда он стал приводить в порядок вещи после обыска, он их не нашел.
Квалифицированно выполненные жалобы, со ссылками на параграфы указов и постановлений, чиновники из любви к жанру не оставляли без внимания. Жалобы Аарона поднимались по инстанциям, копиями расползались по отделам и, отягощенные резолюциями начальства, опускались на харьковских работников КГБ.
Дело об исчезнувших драгоценностях превратилось во внутриведомственный роман с продолжениями. Назначались новые комиссии, пока все, что связано с Израилем, не было приостановлено Шестидневной войной.
В начале 1969 года Аарон встретился с автором этих воспоминаний. Аарон, едва сдерживая волнение, спросил напрямик:
– Ходят слухи, что ты подал документы на выезд в Израиль?
Я сказал, что еще не получил официального уведомления о приеме документов, но подал. Это отняло у меня несколько месяцев. На работе не знали, можно ли давать по такому поводу характеристику, жене устроили заочное осуждающее собрание, понизили в должности...
Он заметил, что я отвечаю осторожно, чтобы мои слова нельзя было интерпретировать как агитацию.
– Я не спрашиваю, – сказал Аарон, – о том, где и как ты узнал. Ты только скажи, где ты взял анкеты и куда подал?
– В районное отделение милиции. Они уже знают. Когда я к ним обратился в ноябре 1968 года, ни у них, ни в ОВИРе ни о чем подобном не слыхали. Я просил их сделать запрос, и они получили официальное подтверждение. Остальное они тебе объяснят.
Мы попрощались. С минуту я смотрел ему вслед. Он не шел, он бежал, гонимый весенним ветром.
Не припомню как, кажется через Лиду Словину*, мы помогли ему получить приглашение. Летом 1969 года у него приняли документы, и меньше чем за три месяца он получил разрешение. Вероятно, на скорое решение повлияло дело о злополучных драгоценностях. Ему дали необычный по тем временам продолжительный срок на сборы.
Составив список своих книг, он, как полагалось, отправился в Москву, в Центральную библиотеку им. Ленина, за разрешением (старинные издания запрещали вывозить) и оплатой таможенных пошлин. В библиотеке возник конфликт.
Аарон потребовал, чтобы ему показали, на каком основании из его списка вычеркивают какие-то книги, и протестовал против суммарного обложения, без указания оплаты по каждому наименованию. Он заявлял, что при таком подходе они лишают его выбора: каким книгам отдать предпочтение в случае финансовых затруднений.
По этому поводу он записался на прием к тогдашнему министру культуры Е.Фурцевой. Его приняла "товарищ министра” (второе лицо министерства). Аарон усомнился в широте ее полномочий. Пришлось долго уговаривать его доверить ей свою проблему. Наконец она уломала его и обещала позвонить в библиотеку и удовлетворить его просьбу.
Была середина дня. Аарон торопился, схватил такси и появился на месте конфликта. Там еще не получили ее распоряжения и встретили его высокомерными улыбками. Но такси он не отпустил, и в течение нескольких минут вновь предстал перед воплощением женственности и власти.
– Вы ничего не можете сделать, – сказал он. – Ваше распоряжение игнорируют, и я настаиваю на встрече с Фурцевой.
Тогда она при нем позвонила в библиотеку и велела всем в отделе задержаться после работы до тех пор, пока не будут оформлены бумаги с указанием оплаты, выставленной против каждого наименования.
Когда Аарон в третий раз прибыл на место, кто-то из ответственных служащих ждал его у входа. Они на этот раз услужливо выполнили все его требования. Но сама Е.Фурцева, как потом выяснилось, позвонила в МВД Харькова и сказала:
– Каким мерзавцам вы выдаете визы в Израиль! У вас что, нет мест подальше, куда его отправить?
Аарона вызвали в ОВИР и аннулировали визу. Начались мытарства – ни работы, ни разрешения, и часть имущества продана за бесценок.
В поисках справедливости он отправился в Москву, в союзное МВД, и разыскал отдел, контролирующий деятельность ОВИРов. Говорят, он открыл существование этого отдела для последующих отказников.
У Аарона была выразительная ашкеназская внешность: он был среднего роста, глаза, слегка навыкате, смотрели с любопытством и удивлением сквозь толстые стекла очков, нос мог бы украшать профиль героя романов Майн-Рида; при этом у него была радостная улыбка человека, не подозревающего о существовании антисемитизма. Большой лоб с залысинами прикрывал небрежно посаженный баскский берет.
Вид Аарона не понравился начальнику отдела. Он сделал ему замечание, что в помещении не полагается головной убор.
Аарон почему-то решил расширить кругозор начальника. Он заговорил об условностях и о том, что нравы разнятся в зависимости от цивилизации: что по одним обычаям снимают головные уборы, как в церкви, например. А вот в синагоге следует быть с покрытой головой – в ермолке, но можно и в берете.
Выслушав эту тираду, начальник спросил:
– Вы знаете, как поступают, когда к вам вторгаются люди чуждой цивилизации?
И, не ожидая ответа, нажал кнопку и велел дежурному по коридору выставить Аарона, бросив вслед:
– Он думает, что он у себя в синагоге.
Аарона грубо вытолкали за дверь. Он шел по коридорам с этажа на этаж и читал надписи на дверях. На одной из них, на четвертом этаже, он прочел: "Отдел жалоб". Постучал.
– Войдите, – послышалось за дверью.
За столом сидел полковник. Аарон рассказал, как с ним обошлись; полковник поднял трубку телефона и спросил начальника отдела, откуда пришел Аарон:
– Вы что выталкиваете посетителей, оскорбляете их национальные чувства? Зайдите, пожалуйста...
Со скоростью лифта начальник, курирующий ОВИРы, спустился в отдел жалоб.
– Произошло недоразумение, прошу прощения, – сказал он, – я малость погорячился. Сейчас мы все уладим.
Он доверительно обхватил Аарона за плечи и пригласил к себе.
Аарон рассказал о своих злоключениях и заметил, что он не знает, есть ли связь между этими событиями, но после посещения библиотеки его лишили визы без объяснения причин.
Начальник тут же позвонил в Харьков.
– Давыдов*, что там произошло с визой Богдановского? Да... да... спасибо.
* Давыдов – начальник ОВИРа города Харькова с 1969 г.
– Послушайте, – сказал он, обращаясь уже к Аарону. – Вы не умеете себя вести с "культурными девочками", – имелись в виду дамы из министерства культуры. – У вас был конфликт с какой-то начальницей отдела в библиотеке Ленина, а потом вы пошли жаловаться на нее "товарищу министра". А эта, первая, – приятельница Фурцевой... Я обещаю вам, что когда все поостынут, мы постараемся уладить это дело.
Тем временем Аарон, часто бывая в Москве, сблизился с известными правозащитниками – Валерием Чалидзе и Борисом Исааковичем Цукерманом.
Чалидзе, роясь в законодательной литературе, обнаружил законы о кооптации калмыцких и бухарских евреев, но выяснил, что не было закона о кооптации польских евреев. В то же время закон о советском гражданстве гласил, что гражданами СССР являются лица, родившиеся от подданных бывшей царской империи. Польские евреи, доставшиеся России в результате трех разделов Польши, оказывается, не были подданными ни России, ни ее наследника – СССР.
Когда Чалидзе поделился с Аароном своим открытием, последний вспомнил, что его родители и дед с бабкой родились на территории, принадлежавшей Польше до ее последнего раздела.
Надвигались выборы в Верховный Совет. Вдохновленные Валерием Чалидзе, искатели бреши в советских законах задумали инициировать процесс о гражданстве и привлечь к нему внимание мировой прессы.
Аарон нашел себя в списках избирателей и подал в суд, заявив, что его незаконно туда вписали. На суде он собирался доказать, что его не имели права включать, так как он не является советским гражданином, поскольку его родители не были подданными царской империи.
Работники избирательного участка предложили ему открепительный талон, с которым, как известно, можно голосовать где угодно или не голосовать вообще. Но Аарон добивался огласки. Он настаивал на исключении из списка на основании судебного решения, в соответствии с избирательным законом.
Из избирательного участка позвонили в центральную избирательную комиссию, оттуда в суд, потом еще куда-то... Аарону пришла повестка к психиатру районной поликлиники. Он не явился, пришла вторая повестка, и соседи передали, что приходили и спрашивали о нем. Он стал скрываться, не ночевал дома.
В один из тех дней он появился у моих родителей, где мы в тот момент находились. Мы не стали говорить в доме, а долго бродили вокруг по талому снегу.
Здесь приходится сделать маленькое отступление для справки. В 1969 году на квартире у А.Горбача, строительного инженера, одного из активистов нашей группы, – ранних "подавантов" и их друзей – состоялось по инициативе Аарона небольшое собрание. На нем была создана тайная организация для взаимопомощи, обмена информацией и координации действий тех, кто хочет выехать в Израиль. Меня, как старшего по возрасту и арестантскому стажу, избрали руководителем.
Уважение льстит, но большого энтузиазма это избрание во мне не вызвало. Правда, как потом выяснилось, Николай Михайлович уважил – приставил ко мне персонального шофера Романа Беспалько* с машиной, стареньким "Запорожцем", отремонтированным в служебной мастерской.
* Роман Беспалько – активист группы, имевший тайные свидания с оперативными работниками КГБ, замешан в афере с золотом.
Появилась касса, а с ней и первые признаки того, что теперь принято называть "конфликт интересов". Размер ежемесячного взноса составлял 5 рублей с семьи, что соответствовало примерно 1,5 - 2% дохода, и 3 рубля с низкооплачиваемых одиночек. Поступления шли нерегулярно.
Самым значительным актом организации был мемориальный поход на "Тракторный" – к месту расстрела евреев нацистами. Аарон запомнился мне с курительной трубкой, идущим в первых рядах; в руках у него был фотоаппарат. Он часто оглядывался, бегал к концу колонны и подгонял отстающих.
Организация просуществовала до конца июня 70-го года и была нами распущена в связи с арестами по ленинградским процессам.
В тот день, когда Аарон появился у меня, и мы бродили у дома, обсуждая его проблему, организация еще действовала.
Изложив подробности событий, он сказал:
– Я пришел посоветоваться, что делать?
Я почти инстинктивно принял его любимую позу и высказался в его духе:
– Они не имеют права... закон на твоей стороне.
– Но мы-то с тобой знаем, что живем не в правовом государстве, – ответил Аарон с горькой улыбкой.
– А Чалидзе с Цукерманом тоже это знают? – спросил я. – Аарон, я согласен: это остроумно, элегантно – заставить советскую власть следовать ее собственным законам, но невозможно придумать законы на все случаи жизни. У них нет Торы с Талмудом. У них на крайний случай есть психушки.
– Я знаю, – голос его слегка дрогнул, – меня ожидает шоковая терапия и лошадиные дозы депрессантов. Это пытки, как ты понимаешь, с необратимыми последствиями.
– Мы найдем доступ к врачам. На когда тебя вызывают?
– На послезавтра.
– У нас есть немного времени.
Мы условились назавтра встретиться.
Бывают случаи в жизни людей и людских масс, когда ничего не остается, как сжаться и принять любой вызов врага. Не встать в этот момент плотным кольцом вокруг одного из нас – значит допустить такое развитие ситуации, когда поодиночке нас будут заставлять на коленях каяться, осуждать и давать показания друг на друга.
В эту ночь и несколько последующих он скрывался у Волковых. Александр (Алик) Волков – преподаватель консерватории, и Лина – по образованию инженер и лингвист, женщина острого ума, образного мышления, натура увлекающаяся и способная передать свое увлечение другим.
Мы оповестили почти всех, находившихся в процессе подачи. Единодушие и решимость наших друзей превзошли мои ожидания. Явились все, кто мог уйти с работы. На двух скамейках против двери врача не хватило мест.
Прием был назначен на 12 часов дня, но, пока мы собрались, было уже за час после полудня, и врач не хотела нас принимать. Пациентов, естественно, не было, и мы с Линой вошли в кабинет. Аарона не взяли, потому что боялись, он не сдержит свой гнев и нагрубит.
– Где машина с санитарами? – спросил я, глядя в окно, выходившее во двор.
– Никого нет, – ответила она смущенно.
– Понятно, они уехали, не дождавшись. Скажите, пожалуйста, откуда вам известны имя и адрес Богдановского? Он что, записан на прием по рекомендации своего терапевта?
– Нет.
– Он ведь не числится в картотеке поликлиники. Как вы нашли его среди обитателей этого полуторамиллионного города?
– На него жалуются соседи, – сказала врач.
– Невероятно! Соседи его любят, – включилась Лина, – он добился телефона для всех.
– У вас есть письменная жалоба? – спросил я.
– Нет, письменной жалобы у меня нет.
– Вам позвонили по телефону?..
– Да.
– Они назвали свои имена?
– Я не могу вам ответить на этот вопрос, – сказала врач, глядя в упор.
– Его хотят отправить в "Сабурку"*, – заявила Лина, – потому что он добивается выезда в Израиль. Там еще десять человек, – она указала на дверь, – мы все подаем. Кто-то хочет сказать, что решиться на такой шаг способен лишь безумец.
* "Сабурка" – психиатрическая больница на Сабуровой даче в Харькове.
– Если его попытаются взять силой, мы окажем сопротивление. Санитары вызовут милицию, нас изобьют, посадят. Но через несколько часов это событие будет во всех газетах, радио- и теленовостях мира. Пожалуйста, передайте это тем, кто поручил вам вызвать Богдановского, – закончил я свой драматический сценарий.
Мы предупредительно командировали двух человек с телефонами наших московских единомышленников, поддерживавших контакты с иностранными корреспондентами.
– О том, что ваш друг добивается выезда в Израиль, я слышу впервые от вас. Но я слыхала, что он создает проблемы избирательной комиссии. Я бы советовала вам попросить его прекратить это занятие.
Мы ответили, что Аарон уже обещал нам забрать заявление из суда; хотя, если бы у него не забрали визу, он был бы сегодня в Израиле и не создавал бы проблем избирательной комиссии.
Аарон несколько дней продолжал жить у Волковых. Но, очевидно, его оставили в покое; вызовы больше не приходили. Через месяц-другой ему возобновили визу.
Н.М.Терехин пригласил его на прощальный ужин в ресторан "Кристалл" в саду им. Шевченко.
Аарон потерял родителей, жил один и часто питался всухомятку.
Николай Михайлович сказал:
– Аарон, не смущайся, заказывай, что душе угодно. Ты стоил органам неизмеримо больше этого ужина.
– Я надеюсь, моей вины нет в этом, – заметил Аарон.
– Ну! За благополучную дорогу и твою новую жизнь, – произнес тост Терехин, и они опрокинули рюмки со "столичной".
– Аарон, ты уезжаешь, дело прошлое. Что у тебя там было в пакетах, когда ты возвращался из Макеевки в Донецк?
– Учебники иврита, словари, справочники, коммерческие проспекты... – ответил Аарон.
– Где ты все это прятал, почему мы ничего не нашли?
– Часть я раздарил, часть продал. У меня были, как вы понимаете, транспортные и почтовые расходы.
Аарон не сказал, что то, что оставлял у себя, он переплетал в обложки классиков, надеясь, что сыщики не станут рыться в них.
– Зачем нужна была такая конспирация ради учебников и словарей? – спросил Терехин.
– Ну, знаете, "реакционный язык" все-таки...
– Я вижу, к тебе вернулось чувство юмора, – заметил Терехин.
– Нет, я не виню ваше ведомство, Николай Михайлович. Это еще кликуши из Евсекции изобрели. Русский человек такого не придумает.
Терехин оглянулся и, перегнувшись через столик, шепотом спросил:
– А где все-таки драгоценности?
Аарон пристально посмотрел на собеседника и после паузы ответил:
– Этот вопрос меня тоже преследует.
– Я понял, ты мне не доверяешь, – сказал Терехин, – но когда ты пересечешь границу, когда уже будешь в Израиле, звякни. Вот мои телефоны – служебный и домашний. Рад буду твоему звонку.
У меня до сих пор хранятся телефоны Терехина, взятые у Аарона в нашу бытность в Харькове.
Его нет больше, и он не потревожит ничью земную власть. Но, вероятно, есть истина в вере людской, что в иных формах духовная жизнь продолжается после смерти. Потому что в холодные дождливые ночи я слышу, как его астральное тело бьется о невидимую преграду и в пустоте и одиночестве, с негаснущей верой в Закон душа его кричит: "Там, в Книге Исход, 6:8 и 23:31, и в Книге Чисел, в главе 34, записано: "Ты обещал, Господь, всю землю Ханаанскую, Ты клялся..."
Но его не пускают к Нему. Там, говорят, тоже есть своя "духовная" иерархия.
А еще была у него тайная любовь без взаимности. Аарон Соломонович любил Россию...
Здесь, в Израиле, после него осталась его 14-летняя дочь с когда-то популярным в российской глубинке именем Лукерья, Лушенька... и осталась вдовою ее мать Элла, высокая, худенькая женщина с большими черными глазами, иногда загадочной улыбкой, на лицо которой израильское солнце бросило щадящую тень.