вот человек,
предпочитающий любую выпивку любой закуске,
вот человек,
на всех наречиях листающий, но пишущий по-русски,
вот человек,
слегка обрезанный, но вышколенный Пушкиным,
вот человек,
под гузку пнутый курьеногою избушкою,
вот человек
с медальным профилем, обидно не славянским,
вот человек,
на ком сюртук профессорский и номер арестантский,
вот человек,
хлебнувший горечи из кладезя рассеяния,
вот человек
из Книги Чисел и из свиты Моисеевой,
вот человек.
УРОКИ ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ
1.
Мы учились, давясь от смеха.
Делу время, а час потехе –
это все не для нас, не про нас.
Обветшалая наша эпоха
одевала, кормила плохо,
но учила не в бровь, а в глаз –
ни о чем не просить, не бояться,
не надеяться отыграться,
пить откупоренное до дна,
гнать взашей любую химеру,
ничего не беря на веру,
кроме ленинского бревна.
2.
По праздникам и будням урки быта
давали нам уроки бытия –
не пользовать клинок дамасский для бритья,
копать не там, где жучка дохлая зарыта,
не оборачиваться на случайный свист,
не вздрагивать при громовых ударах,
сном праведника спать на жестких нарах
и видеть сон старинный, вальс осенний лист,
в шершавых пальцах деньги не мусолить,
каштаны из чужих жаровен не таскать,
повинную главу смитьём не посыпать,
не обинуясь, с истиной священной спорить,
не выходить в призеры в гонках фраеров,
и не обманывать железную дорогу,
и не сутулиться, когда не в ногу,
и рук не греть у инквизиторских костров.
О ВОДЕ И НЕВОДЕ
"Вот какова была в тот день вода
И речь ее – без смысла и значенья".
А.Тарковский
В моем мозгу и на моей сетчатке
Оставил ветхий невод Мнемозины
Из рога изобилия остатки,
Обрывки слов из мусорной корзины.
А сны мои обрывочны и кратки,
Им мало ночи для историй длинных,
Где следствие переплелось с причиной.
Я просыпаюсь и пишу в тетрадке
О том, что глобус омываем морем вод,
А эту жизнь на нем удерживает тренье,
Изводит время, разжигает кислород,
Что нет других причин стихоплетенья –
Лишь легкость правды майского цветенья
И тяжесть истины осадочных пород.
ПЕЙЗАЖ С УЗЛОВОЙ СТАНЦИЕЙ
Сплетеньем рельсов, вокзальной скукой,
Извечным запахом пассажиров,
Возней детей, пирожками с луком,
Сержантом, пестующим служивых,
Московским временем вездесущим,
Лязгом и бестолочью сортировки,
Степным народом, свой поезд ждущим,
Курьерским, свищущим без остановки,
Стройной гадалкой с птичьим взглядом,
Перрон метущей пестрым подолом,
Слепцом, забывшим, куда ему надо,
Но шарящим взглядом в небе голом –
Всем этим забил пересадочный узел
Паузу на пути моем дальнем,
Вот и давлюсь я, забравшись в угол,
Окрошкой строчек в бистро вокзальном.
СМЕРТЬ ФИЛОСОФА
"Смерть Бога дает свободу ангелам.
Мы – их добыча".
Айрис Мердок
1.
Резкий зимний ветер. Захожу в подъезд,
хлопаю железным аргументом двери,
наблюдаю времени продольный срез,
дверь предел положит моему доверью.
Думаю о том, о чем нельзя не думать,
забываю то, что можно позабыть.
Сверху сходят двое. Никакого шума,
и неотвратимость нечем отвратить.
Мозг под шляпой вспыхивает, как на воре шапка,
на вспотевший нос наползают сверху очки,
мое ego пытается собрать немеющей лапкой
экзистенции разлетающиеся клочки,
к моему предикату некому написать послесловье,
мой comment к Кьеркегору некому перебелить,
моя смерть из ствола короткого вылетает с любовью,
мой Dasein, наконец, приказывает мне долго жить.
Сзади тихо хлопает вторая пуля,
аккуратно мозжечок разворотив,
это для порядка, что ли, для контроля,
доминанта, чтобы завершить мотив.
2.
Стрелявший наземь кинул ствол
И скрылся за углом,
Вошедший смерть свою нашел
И в твердый воздух бил крылом,
Как бабочка в стекло.
Из всех предчувствий и примет
Не сталось ничего,
Он плохо выучил предмет,
Он вместо да ответил нет,
И больше нет его.
В слизь мозжечок разворотив,
Шальной кусок свинца
Бесстрастно смотрит в объектив
Глазницы Бога. Бог правдив,
Во взоре – хитреца.
Тебя из глины сотворив,
Он дал тебе отца,
Но душу с телом разлучил
Он так, что ты не ощутил
Внезапности конца.
* * *
Когда свою построишь жизнь
наперекор природе,
старайся ей не позволять
собою управлять.
Она тебя подстережет
в подземном переходе
и ну заточкою грозить,
из пугача стрелять.
А ты ей тихо говоришь, –
послушай-ка, товарищ,
зачем стрелять из пугача
и скверно говорить?
У нас с тобою на двоих,
и ты об этом знаешь,
один подземный переход,
и в нем нам вместе жить.
ПРИГОВОР
Летишь, как блажной, но истошный цурюк
поймает тебя на невидимый крюк,
невидимый некто, такой же как все,
все спицы сочтет у тебя в колесе,
прыжок на лету остановит,
донос на тебя изготовит.
А ты, перешедший с галопа на рысь,
не крикнешь истошно паскуднику, – брысь! –
не взмоешь, блеснув опереньем, в зенит,
а слушать начнешь, что там в ухе звенит
свербяще, надсадно и тонко,
и екнет твоя селезенка.
А там уж гурьбой набегут молодцы,
проворно ухватят тебя под уздцы,
стараются судьи, Господь им судья,
свидетелей терпит большая скамья,
мяукает дудка-жалейка,
меч точит Юдифь-иудейка.
Как только судья приговор изречет,
начнет иудейка обратный отсчет,
служанке прикажет себя нарядить
и явится тихо, и будет судить,
судить по ночному закону
твою восковую персону.
За то, что ты дал себе сбиться с пути
и плевелам черным позволил взойти,
за то, что ты путаешь чет и нечет,
повинную голову меч отсечет,
сединки сочтёт в негустых волосах
и взвесит ее на полночных весах.
Твой разум, умевший не спать и во сне,
читать письмена на беленой стене,
незваных друзей от врагов отличать,
но не посягать на седьмую печать
и слово "секретно" на грифе, –
покажется легким Юдифи.