Инна Беленькая

 

Возможно, вопрос, поставленный в заголовке, покажется неправомерным, принимая во внимание тот факт, что древнееврейский язык, или иврит, как его стали называть в наши дни, прочно вошел в повседневный обиход граждан Израиля и получил статус государственного языка. Более того, если говорить об исторических предпосылках этого явления – подъеме национального самосознания и росте сионистского движения, – то на этом фоне роль Бен-Иегуды приобретает особую значимость, а сам он предстает фигурой провиденциальной.

С того времени, как древний иврит утратил свою разговорную функцию и сохранился лишь как язык Священного Писания и литургий, прошло более двух тысяч лет. И только благодаря усилиям Бен-Иегуды и его сподвижников иврит стал функционировать в качестве разговорного языка.

По сути этот феномен выходит за пределы собственно лингвистических проблем и требует своего осмысления в самом широком плане – как с точки зрения науки (языкознания, психологии, социологии), так и с точки зрения роли отдельного человека в языкотворческом процессе, его сознательного воздействия на язык. Последнее представляется не менее важным в свете того, что "языки возникли не по произволу и не по договору, но вышли из тайников человеческой природы и являются саморегулируемыми и развивающимися звуковыми стихиями", и поэтому "всякое творчество в области языка может быть плодом только его собственного жизненного импульса", как писал В. фон Гумбольдт [4].

В своих трудах Гумбольдт поднимал вопросы, которыми как бы предугадывал события, ставшие предметом обсуждения в отдаленном времени, а именно: какое воздействие на язык может оказать какая-либо произвольно привлеченная сила, и как сам язык путем постоянного внешнего влияния может воздействовать на мышление и развитие идей? Этот вопрос с полным основанием можно отнести к истории восстановления иврита и процессу его модернизации.

Язык отображает в своей структуре и семантике основные параметры мира (время, пространство), восприятие человеком действительности, положение человека в пространстве, духовное содержание личности.

Главное отличие языков состоит не столько "в отличии звуков и знаков", сколько "в различиях самих мировидений", писал Гумбольдт, понимая под этим неразрывную связь между языком и мышлением, или "взаимообусловленную зависимость мысли и слова" [4]. И если его высказывание касается всех языков, то по отношению к древним языкам оно справедливо как нельзя более. Это явствует из того, что древние языки отличаются от современных точно так же, как отличается сам механизм мышления или "мировидения" древнего человека и человека нашей эпохи.

По мере того, как человек проходил этапы своей внешней и внутренней истории, менялось и самое сознание человека. В каждую эпоху был свой способ мыслить и чувствовать. И если говорить об иврите, как одном из древнейших языков, то его необходимо рассматривать с позиций его органической связи с древним архаическим мышлением и присущими ему закономерностями.

Исследованиями ряда ученых (Дюркгейм, Узенер, Леви-Брюль, Кассирер, И.Г.Франк-Каменецкий, Н.Я.Марр, О.М.Фрейденберг) было показано, что в древнюю эпоху человек воспринимал время, пространство и причинность совершенно специфически, и его механизм мышления не совпадал с механизмом современного человека, отличаясь от него, главным образом, в качественном отношении.

Мышление древнего человека нерасчлененно, конкретно и образно. Его отличительной чертой является комплексность представлений. Люди, природа, вещи воспринимались  как одно нераздельное целое, а живое и неживое отождествлялось. Способ восприятия откладывал отпечаток и на самый способ словоупотребления. Слитность субъекта (человека) и объекта (природы) порождала такое явление, как тождество разнородных предметов. Вследствие этого одним и тем же словом назывались явления и предметы прямо противоположные по значению. Ни привычной нам логики, ни причинно-следственных отношений типа наших в таком обобщении не было. Существовали не только иные значения слов, но и иные основы словотворчества и словоупотребления. Именно в семантике заключается главное отличие доисторических языков от языков более поздних исторических эпох.

Современное мышление опирается на систему понятий. При образовании понятий предметы распадаются на классы ("люди", "животные", "растения"). Древнее мышление не знало понятий и поэтому устанавливало связи между предметами на основании сколько-нибудь общего сходства между ними, признании любой внешней аналогии, связи части и целого, любого соприкосновения в пространстве и времени. По словам Гумбольдта, такое соединение разнородных по своей природе понятий, как и использование неожиданных сближений, смелых метафор, представляется нам "чуждым". Основную задачу исследования он видел в уяснении связей между словами или "распознавании связующих язык нитей". Таким образом можно проникнуть в словообразование, в эту "самую глубокую и загадочную сферу языка", как он писал.

С учетом нерасторжимой связи между языком и мышлением, закономерно подойти к вопросу: какое отражение находят особенности древнего архаического мышления в словообразовании иврита и его построении? Каков характер связей между словами, образующими его корневые гнезда?

Если взять иврит-русский (корневой) словарь, то мы увидим, что в одно корневое гнездо входят слова самые разнородные по значению, как: кнэсэт (собрание) и михнасаим (брюки), гэзэр (морковь, отрезок) и гзар (приговор), дэвэк (клей) и дибук (наваждение), каров (родственник) и краваим (потроха), църиах (минарет) и цраха (вопль), ракэвэт (поезд) и таркив (вакцина). (Следует оговориться, что, как эти примеры, так и все остальные, касаются не только старых слов, но и тех, которые вошли в употребление в недавнее время, но образованы по общим со старыми словами закономерностям).

Наряду с вышеприведенными словами в иврите одноименным корнем обобщаются слова прямо противоположные по значению, к примеру: раав (голод) и раавтан (обжора), типуль (уход, забота) и тапил (паразит), мэсупак (удовлетворенный) и мэсупак (сомневающийся), hаараца (поклонение) и арицут (тирания) и пр.

Как видно из этого, связь между однокоренными словами в иврите устанавливается по иным закономерностям, как бы "в нарушение" законов логического мышления.

Что же лежит в основе этого? Каковы те интеллектуальные операции, функции и формы мышления, с помощью которых устанавливаются подобные связи?

Для исследования этого вопроса нами привлечена теория "комплексного мышления", разработанная выдающимся психологом Л.С.Выготским (1896-1934). Как следует из этой теории, для раннего этапа языкового  мышления характерно "мышление в комплексах". Что это значит?

Изучение им онтогенеза мышления, процесса образования понятий показало, что в отличие от понятий, которые образуются на основе единого типа связей, логически тождественных между собой, комплексы образуются на основе разных, многообразных связей между предметами. Их построение отвечает закономерностям древнего дологического мышления, которое устанавливало связи и отношения между вещами и явлениями "немыслимые и невозможные, с логической точки зрения" (Выготский). Именно "мышление в комплексах" характеризует этап раннего языкового развития и лежит в основе древнего словотворчества.

Выготский выделяет пять типов комплексного мышления: 1) ассоциативный, 2) комплекс – коллекция, 3) цепной тип комплексного мышления, 4) диффузный тип, 5) псевдопонятие [3].

Если сравнить разные типы комплексного мышления с характером обобщения слов в иврите, то вывод напрашивается сам собой: корневые гнезда есть ничто иное, как мышление в комплексах. Как было нами показано, построение корневых гнезд в иврите находит свое полное соответствие в разных типах комплексного мышления [1]. В свете этого получает объяснение и тот семантический разброс, который характеризует слова, входящие в эти корневые группы.

Рассматривая иврит в аспекте комплексного мышления, мы убеждаемся, что его словообразование совершается по закономерностям древнего языкотворчества и дологической ступени речевого мышления.

Каким образом происходило образование новых слов в иврите с момента его возрождения? Как известно, Бен-Иегуда не сразу нашел решение этой задачи. Вначале у него был план сконструировать новые корни из сочетаний согласных, ранее не использованных в иврите в качестве корней. В иврит, таким образом, по его подсчетам, вошло бы восемь тысяч новых корней. Помимо этого он хотел пополнить словарь за счет арабской лексики. Однако он отказался от своего первоначального замысла. Какой же принцип был положен Бен Иегудой в основу образования новых слов[1]?

Рассмотрим некоторые слова, введенные им в употребление. Например, слово "бюджет", представляющее собой довольно сложное отвлеченное понятие. Обычно оно ассоциируется с деньгами, государственной казной, наконец, с финансовой политикой. В иврите слово такцив (бюджет) образовано от того же корня, что и слова кацав (мясник), коцев (отсекает). Как видно, связь между этими словами носит нестандартный характер и подразумевает, видимо, что, как в том, так и другом случае что-то окончательно "отрубается". Их семантическое сближение происходит на основе скрытых признаков, не используемых обычно в логическом мышлении, когда слова группируются соответственно тому или иному понятию. Такой характер обобщения свидетельствует об иных закономерностях словотворчества и мышления, благодаря которым такие разнородные понятия, как "бюджет" и "мясник", обобщаются в одно корневое гнездо.

Другое слово, которое также принадлежит Бен-Иегуде, – "магэвэт" (полотенце). Оно входит в одно корневое гнездо со словами мэнагэв (высушивает), нэгэв (пустыня, юг). В данном случае не требуется больших усилий, чтобы понять, как образовалось слово "полотенце". Обобщение его одноименным корнем со старыми словами происходит, так сказать, на основе их "функционального сотрудничества" или "соучастия в единой практической операции", пользуясь словами Выготского. Если рассматривать образование этого слова применительно к открытым им закономерностям древнего мышления, то можно видеть, что оно полностью им отвечает.

Или слово ктовэт (адрес), еще один неологизм, созданный Бен-Иегудой. Оно образовано от того же корня, что и слова котэв (пишет), ктива (написание), михтав (письмо). Мы видим здесь тот же принцип конструирования – по функциональному родству: если "пишется письмо", то оно обязательно должно быть "адресовано". Это выраженный пример комплексности представлений, свойственных древнему мышлению, которое откладывало свой отпечаток и на словообразование, благодаря чему в древних языках  сближались семантически разнородные понятия.

Все это говорит о том, что новые слова суть производные старых корней. Они образованы с помощью собственных словообразовательных моделей, но по закономерностям древнего архаического мышления. Объединение их в одну группу со старыми словами идет путем установления связей между ними по ассоциации, функциональному родству, сходству по какому-либо признаку, то есть тем способом, который лежит в основе раннего языкового мышления.

Ранее мы стремились показать отличия древнего иврита от современных языков, его неразрывную связь с закономерностями древнего словотворчества, которым он следует в своем словообразовании [2].

Если обратиться к началу реформирования иврита, отмеченному ожесточенными спорами по поводу новообразований в нем, то нужно сказать, что эти вопросы, возможно, в силу времени, остались за пределами внимания развернувшихся в то время дискуссий. Тем не менее, их актуальность очевидна и возрастает в наши дни ввиду языковых проблем, возникших в ходе трансформации иврита в разговорный язык, о чем речь пойдет ниже.  Изучение связи иврита с древней архаической семантикой и законами древнего языкотворчества  раскрывает особенности его словообразования, в чем видится подход и к разрешению вопросов, связанных с введением новой лексики в древний иврит.

По существу иврит так и остался бы "мертвым" языком или вошел бы в число искусственно созданных, если бы не гениальная интуиция Бен-Иегуды, благодаря которой новообразованные слова вошли органичной частью в древний иврит.

Тот титанический труд, который выпал на долю Бен-Иегуды, завершали его единомышленники. Важно отметить, что в своих разработках они не отступали от принципа, который был заложен Бен-Иегудой. Об этом свидетельствуют слова, вошедшие в лексикон в последнее время. Остановимся на некоторых из них, показательных в том плане, что они дают возможность проследить за работой самой языковой мысли, поскольку устанавливаемые связи между старыми и новыми словами лежат как бы "на поверхности".

К примеру, слова маадания (гастроном) и маадан (деликатес), которые берут свое происхождение и связаны общим корнем со словами ган эдэн (рай) и эдэн (блаженство). Или слово махмаа (комплимент), образованное от того же корня, что и слово хэмъа (сливочное масло). Этот ряд продолжают и такие пары слов, как сфатан (помада) и сфатаим (губы), лифтан (компот) и лифтанит (небольшая глубокая тарелка, пиала), коваон (презерватив) и кова (шапка, головной убор), офанаим (велосипед) и офан (колесо), закиф (часовой) и зикпа (эрекция), сакит (мешочек) и сакнай (пеликан), нэкэр (шило) и накар (дятел) и пр.

Во многих других новообразованных словах эти связи не являются столь прозрачными. Возьмем, к примеру, слово "совесть" – мацпун на иврите. Оно связано общим корнем со словами цафун (скрытый), цофэн (шифр, код). Что объединяет такие разные слова? Что общего между "кодом" и "совестью"? В толковом словаре Даля слово "совесть" объясняется, как "внутреннее состояние добра и зла", "тайник души, в котором отзывается одобрение или осуждение каждого поступка". Это толкование во многом проясняет необычный характер связей, который иврит устанавливает между этими разнородными словами. Мы не можем сказать, из чего исходили авторы при создании слова "совесть". Однако его образование указывает на их проникновение во внутренний смысл и семантическую общность этого слова со словами "код" и "скрытый", что находит свое полное соответствие с толкованием Даля.

Подобные "неожиданные сближения", как и "рискованные обобщения", "скачки мыслей", по выражению Выготского, лежат в основе образования и других новых слов, которые связывает со старыми словами общий корень: хасинут (иммунитет, неприкосновенность) и махсан (склад), магбэаh (домкрат) и габа )бровь), ашэшэт (кариес) и аш (моль), дъе (чернила) и дъенун (каракатица), църиах (минарет) и цраха (вопль) и пр.

Многие новые слова образованы по принципу их сходства или образного подобия с уже названным предметом: захал (гусеница) и захлам (бронетранспортер), агур (журавль) и агуран (подъемный кран), кэсэф (серебро) и каспит (ртуть), эгэл (телец) и игул (круг, округление), кадур (мяч, шар, пилюля, пуля, патрон) и пр.

В соответствии с древним способом образования слов путем удвоения слогов в иврите образованы новые слова, которые представляют собой удвоение слогов и происходят от соответствующих четырехбуквенных корней: лавлав (поджелудочная железа), зифзиф (гравий), нацнац (мигалка), амъамъ (глушитель), кумкум (чайник), калкала (экономика), цамцам (диафрагма, фотографич.), ифъуф (моргание) и пр.

По закономерностям древнего языкотворчества происходило создание и новых глаголов в иврите. Как известно, для доисторических языков характерным было "затушевывание границ между именем и глаголом" (Гумбольдт); все глаголы брали свое происхождение от имен существительных. Тот же принцип конструирования глаголов мы видим и в новом иврите, в котором глагол и имя существительное имеют одну языковую основу, т.е. глагол сохраняет именные свойства: домкрат (магбэаh) и поднимает (магбиаh), соловей (замир) и напевает (мэзамэр), фосфор (зархан) и светит (зорэах), клад (матмон) и прячет (матмин), ластик (махак) и стирает (мохэк), санитар (ховэш) и бинтует (ховэш), чемодан (мизвада) и снаряжает (мэзавэд), минарет (църиах) и вопит (цорэах).

 

Если продолжить тему словообразования в новом иврите, то нужно сказать, что при этом не осталась в стороне такая неотъемлемая черта древнего словотворчества, как употребление метафор, различных метафорических сравнений, перенесение значения с одного предмета на другой. Метафоризация значений, установление метафорической связи между разнородными понятиями – все эти приемы также положены в основу создания новых слов.

Чтобы пояснить это, приведем один пример. Такое заболевание, как "сибирская язва" и слово "уголек" в иврите обозначаются одинаково – гахэлэт. Почему эти слова связывает общий корень? Что стоит за метафорическим сравнением "сибирской язвы" с "угольком"? Объяснение – в той клинической картине, которой характеризуется это заболевание. Под влиянием микроба-возбудителя в очаге поражения возникает участок некроза с характерной черной точкой в месте омертвения ткани, что напоминает обугливание. Таким образом, специфический признак сибирской язвы передается путем ее образного сравнения с угольком, который является маркером и не дает спутать это заболевание ни с каким другим. Той же метафорической связью объясняется и происхождение таких новообразований, как: цирроз печени (шахэмэт) и гранит (шахам), мерцательная аритмия (пирпур) и бабочка (парпар), асфиксия (ханак) и удав (хонэк), туберкулез (шахэвэт) и очень худой человек (шхиф). Благодаря этой метафоричности, даже не сведущий в медицине человек поймет, в чем основной патологический признак того или иного заболевания.

Все вышеизложенное позволяет сделать вывод, что словообразование в новом иврите следовало закономерностям древнего языкотворчества. При образовании новых слов их авторы не отступали от законов раннего языкового развития с присущим для него характером устанавливаемых связей между словами и обобщения.

Как известно, все языки расчленяются на словарь и грамматику. По сравнению со словарем иврита, который неизмеримо обогатился и пополнился за счет новых слов, его грамматика не претерпела существенных изменений. По мнению ученых, грамматическая основа языка – категории числа, рода, классификация по частям речи, времена, залоги – все эти грамматические формы наиболее сращены с языком.

"Зачем нужна грамматика?" – таким вопросом предваряет свою книгу "Беседы об иврите" известный израильский ученый Барух Подольский [6]. Без обозначения грамматических форм невозможны ни речь, ни понимание между людьми. Грамматический строй дает представление о внутренней организации мышления и логических отношениях между словами.

Насколько важным является способ обозначения грамматических форм для мышления, видно из того, что, по словам известного американского лингвиста Б.Уорфа, "грамматика сама формирует мысль, является программой и руководством мыслительной деятельности индивидуума, средством анализа его впечатлений и их синтеза" [11]. При неразвитости грамматического строя, когда нет четкого обозначения лица и числа, а глаголы и существительные совпадают – грамматика еще не управляет языком.

По Гумбольдту, в тех языках, где падежи образуются при помощи предлогов, которые добавляются к слову, грамматическая форма отсутствует, а существуют лишь два слова, грамматические отношения между которыми, можно лишь условно предположить. Имея в виду более консервативный характер грамматической части языка по сравнению с ее лексической частью, он полагал, что тот язык, который не имеет различий в роде, падеже, страдательном или среднем залоге – этих пробелов уже не восполнит.

Основное же значение в грамматическом строе языка Гумбольдт отводил глаголу, считая его "нервом" всякого языка. Недооценка или неполное осознание глагольной функции, писал он, приводит к тому, что в отдельных языках не существует коренного различия между именем и глаголом, вследствие чего каждое слово в них может быть превращено в глагол. "Стремится ли язык удалить из глагола всякий признак именных свойств", "придается ли глаголу то обозначение, которое формально выражает его истинную функцию" – по этим характеристикам Гумбольдт проводил различие между языками и их сравнение в грамматическом отношении. Указанные особенности грамматических форм в древних языках не могут не вызывать некоторых параллелей с грамматикой иврита.

Согласно Ф.Шапиро [12], древнееврейский язык помимо особенностей, которые свойственны всем семитическим языкам (второстепенная роль гласных звуков; четкое выделение корней в виде "скелета"; максимально развитая флексичность, изменение состава и порядка гласных внутри слова при словообразовании и др.), отличают следующие особенности:

а) отсутствие падежей в именах и замена падежных окончаний синтаксическими словосочетаниями, частицами и предлогами;

б) наличие двойственного парного числа имен существительных;

в) отсутствие категории времени. Окончательную основу в виде трех основных времен – прошедшего, настоящего и будущего – категория времени нашла только в новом иврите.

Специфичность грамматического строя иврита, сходство некоторых его грамматических форм с теми, на которые указывал Гумбольдт, дает дополнительный повод для вопросов. Нельзя оставить в стороне и его категорические высказывания о том, что "языки при отсутствии грамматических форм или располагая несовершенными грамматическими формами, отрицательно воздействуют на интеллектуальную деятельность вместо того, чтобы ей благоприятствовать, что вытекает из природы языка и мышления"; "в полном соответствии с развитием идей пребывают только языки с развитым грамматическим строем" [4[.

Однако в плане нашей темы, как можно считать, эти умозрительные выводы вступают в противоречие и даже идут вразрез с тем, что мы видим на примере возрождения иврита. Он убеждает в том, что древнейший язык при известной степени его модернизации может полностью отвечать требованиям времени, сохраняя при этом специфичность построения своего грамматического строя и способ словообразования.

Опровергает ли это утверждения Гумбольдта? Как разрешить это противоречие?

Когда говорят о восстановлении иврита, то, как правило, отмечают, что на протяжении всей истории не было случая возрождения "мертвого" языка. Так, Абрам Соломоник [9] указывает, что возрождение валлийского и ирландского языков остановилось, когда встал вопрос о преподавании на них в высших учебных заведениях Уэльса и Ирландии, так как высказывались опасения, что это может ухудшить качество учебы. Поэтому преподавание в этих странах до сих пор ведется на английском языке. Но история знает и другие примеры, в чем убеждает нас судьба исландского языка, которая во многом напоминает судьбу иврита.

Как пишет М.И. Стеблин-Каменский (1903-1981) [10], судьба исландского языка в самом деле исключительна. Находясь под датским владычеством в течение пяти с половиной веков, "маленький и нищий народ", тем не менее, сохранил язык, который оставался не только разговорным языком всей страны, но и ее литературным языком. Современный исландец может свободно читать и понимать памятники своей древней культуры, хотя их отделяет от современности семь-восемь веков.

Своеобразие истории исландского языка в том, что в своем грамматическом строе он изменился гораздо меньше, чем родственные ему скандинавские языки, как пишет Стеблин-Каменский. Современная исландская грамматика – это, в сущности, та самая грамматика, которая была характерна для скандинавов в эпоху викингов. В грамматических конструкциях исландского языка можно обнаружить ряд черт, отражающих какую-то ступень архаического мышления людей, которые жили не тысячу лет назад, а еще гораздо раньше. Но эти конструкции, странные, с точки зрения европейских языков, не только сохранились, но в некоторых случаях стали более употребительными, несмотря на то, что исландское общество поднялось от варварства до современной цивилизации. Это дает автору [10] основание сделать вывод, что "по-видимому, в силу своей консервативности грамматический строй может сохранять в себе отражение давным-давно изжитых особенностей мышления".

Но в отличие от грамматического строя очень сильно изменился словарный состав исландского языка. Появилось огромное число слов, выражающих понятия, которых не существовало в древности. Примечательным является то, что в большинстве случаев известно, кто их создал и при каких обстоятельствах. По мнению Стеблина-Каменского, исследование относящегося сюда материала могло бы пролить свет на роль отдельного человека в языкотворческом процессе, сущность самого этого процесса, пути сознательного воздействия человека на язык.

Очевидная параллель с ивритом – не единственная, которая при этом возникает. Аналогию вызывает и сам способ словообразования. Правда, для исландского языка характерны сложные слова, составленные из двух, а то и трех слов. Но сходство в том, что образование новых слов, как в том, так и в другом языке совершается по общим семантическим параметрам. К примеру, слово skrðdreki "танк" в исландском языке образовано от двух слов: skrið "ползание" и dreki "дракон". В иврите же близкое ему слово "бронетранспортер" (захлам) образовано от того же корня, что и слово ползание (зхила) и пресмыкающиеся, рептилии (зохалим). Слово stjórnskipunarlög "конституция" на исландском языке берет свое происхождение от слов lög "закон", stjórn "управление" и skipun "устройство". В иврите слово "конституция" (хука) объединяет одноименный корень со словами "закон" (хок) и "законодательство (хакика). Слово sprengja "бомба" на исландском происходит от глагола sprengja "взрывать". Прямая параллель этому в иврите: "бомба" (пцаца) и "взрывает" (мэвоцэц) связывает общий корень.

Помимо этого, как указывает автор, новое понятие в исландском языке может обозначаться словом, уже в нем существовавшим, но употреблявшимся в другом значении. Такое же явление наблюдается в иврите, когда старые слова приобретают новое значение, резко отличное от старого. Например, слово офаним – множ. число от офан (колесо) употребляется в Книге Иезекииля при описании экстатического видения пророком таинственных самодвижущихся колес, ободья которых "полны были глаз" [Иезек. 1, 15-20, 10, 12-13]. Это истолковывается как символ божественного всеведения и всевидения. Впоследствии в иудейской и христианской ангелологии офаним означает разновидность ангелов. В современном иврите производным от офан является слово офанаим, означающее велосипед.

Согласно Яноверу [13], слово маханэ (стан, лагерь), используемое в Торе, в наши дни вошло в язык как военный термин, означающий "войско, армия" и "армейский корпус". Подобное "невероятное переосмысление", как он пишет, произошло и со словом ханут, которое в древности обозначало "привал, стоянку", а также "тюремный подвал" и "камеру", а в современном иврите употребляется в значении "магазин, лавка". Или слово хашмал (электричество), которое в глубокой древности означало "свет пламени", "яркий-яркий свет".

Наряду с таким способом образования новых слов большое место в исландском языке занимает и традиционное словотворчество. Под этим подразумевается создание слов с "живой внутренней формой", являющих собой художественный образ. Иначе, речь идет о присущей древним языкам образности, метафоризации значений, как характерном способе словообразования. Это вызывает прямую аналогию с ивритом, в котором происхождение многих новых слов основано на метафорических сравнениях и метафорической связи со старыми словами, о чем упоминалось выше.

Стеблин-Каменский указывает также на такую архаическую черту исландского языка, как отсутствие в ряде случаев слов, обозначающих общие понятия. Так, есть десять слов со значением "хвост", обозначающих его принадлежность конкретному виду животных, но ни одно из них не обозначает "хвост вообще", как понятие. Это могло бы говорить о неразвитости абстрактного мышления, но, по словам автора, способность к абстрактному мышлению у исландцев не меньше, чем у других европейских народов.

По мнению автора, исландский язык совмещает в себе те преимущества, которые дает наличие слов, обозначающих понятия, необходимые для абстрактного мышления, с теми преимуществами, которые в известных случаях дает отсутствие слов, выражающих общие понятия (имеются в виду выразительные средства, используемые в художественном творчестве).

 

Пример с исландским языком служит подтверждением того, что древний язык в результате модернизации способен полностью отвечать современности даже при сохранении древних грамматических конструкций и отсутствии родовых выражений в части случаев.

В связи с этим нужно добавить, что, по мнению некоторых ученых, многие языки, обладая несовершенными грамматическими формами, тем не менее могут выразить любую мысль и идею также полно, что и высокоразвитые языки.

"Языки, как таковые, вполне открыты для добавления философского груза в их лексический запас", писал по этому поводу американский лингвист Э.Сепир. В плане этого он усматривал даже гипотетическую возможность перевода кантовской "Критики чистого разума" на эскимосский и готтентотский языки.

По его словам, "в формальных особенностях языков эскимосов и готтентотов нет ничего такого, что затемняло бы ясность или скрывало бы глубину кантовской мысли. Наоборот, можно предположить, что высокосинтетическая и риторичная структура эскимосского с большей легкостью выдержит груз кантовской терминологии, чем его родной, немецкий" [8].

Гумбольдт также допускал мысль, что каждая идея, пусть даже с различной степенью удачи, может быть выражена в любом языке. Но при этом он делал существенную оговорку: "Имея в своем распоряжении поистине многое, такие языки лишены только одного, а именно – выражения грамматических форм как таковых и его важного и благотворного воздействия на мышление".

Предположение Сепира на самом деле очень далеко от его конкретного воплощения, о чем пишет и сам Сепир, "поскольку культура этих первобытных народов еще не достигла такого уровня, при котором для них представляло бы интерес формирование абстрактных концепций философского толка" [8].

Но это не исключает того, что при иных условиях и исторических обстоятельствах эти идеи не могли бы быть претворены в жизнь. Говоря об этом, мы имеем в виду иврит, на который с успехом переводятся произведения классиков мировой философии и художественной литературы.

Но, если рассматривать иврит в плоскости тех проблем, о которых в свое время писал Гумбольдт, то первоочередной вопрос, который возникает в связи с этим, следующий: какое воздействие на язык оказала "привлеченная извне сила", какие изменения претерпел иврит за время своего существования в качестве разговорного языка? Эти вопросы разрабатывались целым рядом израильских лингвистов (Х.Бланк, Р.Сапан, И.Гури, Р.Нир и др.) по мере того, как иврит стал входить в повседневный обиход населения страны.

Особого внимания в этом плане заслуживает монография ученого гебраиста и переводчика А.А. Крюкова "Современный разговорный иврит" [5].

Изучение им развития и становления нового иврита приводит автора к констатации того факта, что "в иврите на настоящий момент существует два основных лексико-фразеологических корпуса, различающихся по целому ряду принципиальных показателей. Первый – традиционный  литературно-нормативный иврит, в целом базирующийся на языке священных книг иудаизма, и второй – разговорно-просторечный, "новый иврит", влияние и позиции которого в речи и на письме неуклонно расширяются, а сам он все чаще начинает заменять и вытеснять традиционный иврит, из которого собственно вырос" [5]. Проведенный семантико-морфологический анализ письменной и устной речи на иврите дает основание автору говорить о наблюдаемой тенденции к стилистическому снижению разговорного иврита последних десятилетий, его "огрубению и вульгаризации", а также отступлению от норм грамматики. В чем это проявляется?

Исследования разговорного иврита свидетельствуют о присутствии в нем арабско-английских и других иноязычных заимствований, относительно точный объем которых даже трудно определить. Но главной чертой современного иврита, его "имманентной составляющей", как считает автор, является сленг, который фактически заменяет лексико-фразеологические единицы нормативного языка.

Обилие сленговых слов и выражений, насыщенность лексикой сниженного содержания и заимствование из иностранных языков характеризуют все сферы функционирования израильского "койне" – от иврита улицы до языка средств массовой информации, теле- и кинопродукции, художественной литературы и выступлений депутатов кнессета, указывает Крюков.

Разбирая произведения молодых прозаиков Израиля, он пишет, что "в языке героев этих произведений изобилуют вульгаризмы, инвективная и пейоративная лексика и фразеология". В этом автору видится "тенденция на упрощение и примитивизацию языка литературы, испытывающего сильнейшее давление на него "нового иврита". Крюков приходит к выводу, что "происходит процесс денормативизации на морфолого-синтаксическом уровне иврита", который влечет за собой и многочисленные нарушения нормативной грамматики.

Как следует из монографии, четких устоявшихся грамматических правил в современном иврите пока не существует, а "вопросы синтаксиса и пунктуации вообще находятся на периферии внимания как рядовых израильтян, так и ученых-филологов" [5].

Анализ общего комплекса лексико-фразеологических, синтаксических и прочих характеристик иврита позволяет автору говорить о доминировании в последние десятилетия "просторечного компонента", тенденции к "варваризации" в национальном языке Государства Израиль. В чем причина такого явления?

Как пишет Крюков, объяснение этому феномену следует искать в новейшей истории еврейского народа, когда началось национально-культурное возрождение нации на древней родине. Вследствие иммиграции больших групп населения, разных в этнолингвистическом отношении, процесс развития языка расслоился на отдельные диалекты.

Помимо этого автор указывает на роль особых лексико-фразеологических пластов, которые сформировались в условиях таких замкнутых анклавов, как кибуцы – "кибуцное арго", армейские подразделения – "цахалит" или армейский сленг, и прочих обособленных социально-общественных групп. Таким образом, в разговорный иврит вошел целый ряд субъязыков: молодежного сленга, жаргона полицейских и асоциальных групп населения, лексикона жителей кибуцев и даже детского лексикона, что отразилось в целом на языковой ситуации в стране.

Причину наблюдаемой трансформации древнего иврита автор видит и в полуторатысячелетнем перерыве в его развитии, благодаря чему он сохранил архаические формы словообразования и построения, в отличие от нормативных языков, которые проходили долгий и непрерывный путь, совершенствуя свои грамматические формы и вырабатывая общие абстрактные понятия, вошедшие в их лексический состав.

На основании исследований особенностей иврита автор приходит к заключению, что "можно прогнозировать дальнейшее развитие израильского иврита в направлении денормативизации, упрощения и интернационализации" [5]. Изобилие вульгаризмов, сленговой и инвективно-пейоративной лексики являются, по мнению Крюкова, опасными и тревожными симптомами, которые зачастую служат "объективными показателями многочисленных социально-психологических и духовно-культурных проблем израильского общества" [5].

В самом деле, язык, по общему признанию, это зеркало культуры. Интеллектуальная деятельность и язык представляют собой единое целое. Все люди находятся во власти или под влиянием того конкретного языка, который стал средством выражения в данном обществе. В этом плане негативные общественные явления, на которые указывает автор, можно считать результатом процессов оскудения и искажения иврита в ходе его превращения в повседневный разговорный язык.

Все это вновь возвращает нас к прежней теме: как соотносятся древние грамматические формы и архаический способ словообразования с современным уровнем понятийного мышления, "может ли какой-нибудь язык достичь завершенности, минуя некоторые средние стадии развития" [4], как ставил вопрос Гумбольдт.

На наш взгляд, эти вопросы напрямую сопряжены с теми проблемами, которые поднимает Крюков в своем исследовании. Язык должен соответствовать внутренней организации мышления и сопутствовать мысли. В противном случае, "если язык покидает мысль, вместо того, чтобы сопутствовать ей, между ними возникают разрывы" [4]. В этом, по нашему мнению, кроется причина тех процессов денормативизации и брутализации иврита, которые начались практически одновременно с его возрождением в качестве разговорного языка, на что указывает Крюков.

Каждый язык в своем функционировании стремится к формальному мышлению – и в этом сущность языка. По Гумбольдту, примитивные языки не способствуют развитию формального мышления и не могут обеспечить свободного развития идей, чтобы "отливать в форму мыслей материю мира вещей и явлений". В случае же привнесения в язык каких-либо преобразований извне, "всему строю языка придется испытать необходимую ломку" [4].

Возвращаясь к вопросу, который вынесен в название статьи, можно считать, что этот вопрос не случаен, в виду отмеченных негативных черт современного иврита и далеких от оптимизма прогнозов в отношении его будущего развития, о чем свидетельствуют изыскания Крюкова.

Невозможно умалить заслуги Элиэзера Бен-Иегуды, который приложил титанические усилия, чтобы возродить древнееврейский язык. Не вызывает возражений ставший уже очевидным факт, что иврит – это живой организм. Но было бы неправильным оставлять в стороне и упускать из виду, что иврит – это еще и реликтовый организм, поскольку дошел до современного мира в неизмененном состоянии, сохранив все особенности древнего строя и раннего этапа языкового мышления. Но, именно благодаря этому, мы получаем богатейшую и неисчерпаемую информацию, как об истории развития человеческого языка, так и об истории и прошлом человеческого рода.

Язык и мышление являются одной из главных и наиболее трудных научных проблем, которая охватывает широкий круг задач. В этом плане исследование иврита с позиций его связи с древним архаическим мышлением, как можно полагать, открывает новые перспективы в подходе к их решению. Основания для этого – в том специфическом характере связей между словами, которые в иврите выступают в своем первоначальном виде, что позволяет проникнуть в механизм его словообразования.

Возрождение иврита и процесс его модернизации со всей актуальностью ставят вопросы, сформулированные Гумбольдтом: как язык воздействует на нацию, и наоборот, какое воздействие на язык может оказать нация, переживающая тот или иной исторический перелом своей судьбы.

Полагая, что это покажут только время и исследования, он писал, что "приступая к этим вопросам, нужно помнить, что можно попасть в трудно доступную, а не в давно исхоженную область", в чем убеждают нас события наших дней.

 

ЛИТЕРАТУРА

 

1.       Беленькая И.Г. О связи иврита с древним архаическим мышлением, рассматриваемым в аспекте "мышления в комплексах" (по Выготскому). // Вестник Дома Ученых, т. IX. – Хайфа, 2006.

2.     Беленькая И.Г. Чем отличается иврит от современных языков? // Ученые записки. Вестник ИНАРН, т. 16. – Хайфа 2007.

3.                                 Выготский Л.С. Психология. – М.: Эксмо-Пресс, 2000, ISBN 5-04-004708-8.

4.                Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. –М.: Прогресс, 2000, ISBN 5-01-004661-Х.

5.          5 . Крюков А.А. Современный разговорный иврит. – М.: "Муравей" 2006, ISBN 5-89737-165-2.

6.       Подольский Барух. Беседы об иврите. − Тель-Авив, "SeferIsrael", 2004.

7.       Сепир Э. Статус лингвистики как науки. В кн. Языки как образ мира. М.- СПБ. АСТ, 2003.

8.       Сепир Э. Грамматист и его язык. Языки как образ мира. М.- СПБ.: Издат. группа АСТ, 2003

9.       Соломоник А. Очерки истории иврита. Сборник статей. – Тель-Авив, Иврус, 2000.

10.    Стеблин-Каменский М.И. Культура Исландии. Труды по филологии.–. http://www.norse.ulver.com/articles/steblink/culture/.

11.    Уорф Б. Наука и языкознание. В кн. "Языки как образ мира" – М.- СПБ.: Изд. АСТ, 2003.

12.    Шапиро Ф. Очерки истории иврита. Сборник статей. – Тель-Авив, Иврус, 2000.

13.    Яновер М. Путь иврита – путь народа. – Иерусалим, "Мория", 1996.