Марк Амусин

Лет уже почти сто назад члены литературной группы "Серапионовы братья" (юные тогда Зощенко, Каверин, Вс. Иванов, Слонимский и др.) обменивались при встречах ритуальным цеховым приветствием: "Здравствуй, брат! Писать очень трудно". Этого как раз и не скажешь, читая недавно вышедшую в Москве книгу Анны Соловей "Палата №". Самое первое и общее впечатление от этой прозы хочется выразить словом "легкость".

Не путать, однако, с легковесностью. В рассказах и повестях, вошедших в книгу, автор трактует темы весьма серьезные, даже пограничные: смысл и бессмысленность бытия, любовь и отчаяние, взросление и старение, болезнь и смерть, надежда и безнадежность. Но делает это без натужности, излишнего пафоса, не становясь на котурны.

Тексты Анны Соловей напоминают чем-то творения современной архитектуры – лаконичные и прозрачные, с ажурными конструкциями, с минимумом деталей и декора, с обилием воздуха. Они дают простор читательскому воображению – для достройки, домысливания, для разглядывания (разгадывания) в разных ракурсах.

Автор живет в Израиле с конца 90-х годов, и материал ее прозы "двунационален" (а порой наднационален). Действие самой объемистой повести "Йорик" развертывается в Израиле, сюжеты других опусов – в России или в условной "no man's land". Но пишет А. Соловей, независимо от декораций и житейских аксессуаров, о человеческих мечтах и горестях, о вечной борьбе с одиночеством, о том, что не все продается и покупается, что "счастье – это когда тебя понимают", и о прочих, столь же банальных и насущных вещах.

"Йорик" – самый приближенный к трагедии (поклон Шекспиру) из текстов книги. Площадка – тель-авивская больница, общим фоном служат репатриантские горести и радости, звуковым сопровождением – отдаленный грохот терактов и вой сирен. Но суть повествования – пересечение в одной фокусной точке двух судеб, раскрывающихся в двух внутренних монологах. Подросток, выбитый из жизненной рутины страшной болезнью, очутившийся на краю пропасти, заглянувший в нее. И юная медсестра, находящаяся "по ту сторону", на гладкой и безопасной равнине. Но ее тянет к бедному Йорику не только из жалости или любопытства к тайне умирания, но и потому, что она обнаруживает в этом издерганном и обреченном мальчике то, чего почти не осталось в здоровом, самоуверенном мире: живую, неусыпную и "работающую" душу. Стихи, которые он ей читает – собственного сочинения или Тарковского – лишь облекают в слова эту упругую и сильную, пульсирующую субстанцию:

Ангел правого крыла начинает сеть плести,

Чтобы ловить пепел,

Что должен меня занести.

Ангел правого крыла,

Он вяжет и ткет,

Дыханием качает колыбель,

Где лежит ни жизнь, ни смерть – кокона круговерть…

В небольшой повести, давшей заглавие книге, действие тоже происходит в больнице, правда, российской. "Палата №" – наглядный пример творческого метода Анны Соловей, ее "летящего почерка". Побоку экспозицию, громоздкие мотивировки, житейское правдоподобие. Читателя без подготовки окунают в сконструированную житейскую ситуацию, которая оказывается и экзистенциальной. Герой повести, преуспевающий архитектор Макс, попав по воле случая (точнее, автора), в палату заштатного травматологического отделения, вдруг чувствует, что жизненные установки и правила, которыми он руководствовался, вовсе не бесспорны, что есть многодонная жизнь за пределами "мейнстрима". Человеческое достоинство присуще не только людям продвинутым и успешным, но и застенчивой, "тургеневской" медсестре Тане, сохраняющей веру в старомодные, книжные понятия о добре и солидарности, и даже голому как сокол чудаку-алкашу Петровичу. Его-то Макс и пытается (безуспешно) выручить из безнадежного переплета… Казалось бы – куда как не оригинально. А вот поди ж ты, в этой палате, в этой прозе моральные прописи заново звучат свежо и убедительно.

Другие вещи, вошедшие в книгу, совсем не так напряженны. Автору хорошо удается эскизное моделирование житейско-психологических ситуаций, вроде бы обыденных, типовых, но с легким сдвигом в гиперболу, гротеск. Реальность тут словно бы совершает вольную экскурсию-экспансию за собственные пределы, обнаруживая фантазийную расплывчатость своих контуров… Грусть перемешивается с весельем, сарказм по отношению к пошлости, бездуховности, "идолам рынка" уравновешивается юмором и терпимостью ("Мыслитель Лу", "Купюра", "На мосту"). Миниатюра "Маленькая бабушка" своей акварельной раскраской и пронзительностью напоминает тексты молодой Татьяны Толстой.

"Близнец" – очередная вариация на вечную тему "отцы (матери) и дети". Очень изобретательно и остроумно выстроена "опрокинутая" сюжетная коллизия: мальчик, растущий без отца, с матерью-"бизнесвумен", трогательно пытается наладить с ней эмоциональный контакт, пробудить в ней интерес к жизни, уберечь от растворения без остатка в сухом мире менеджмента и компьютерной логики. Эта перевернутость отношений – ребенок, берущий на себя ответственность за сбившихся с пути, по-своему инфантильных взрослых, – порождает в рассказе немало трогательных и смешных эффектов.

Более гротескный обмен ролями совершается в рассказе "Ребенок профессора". Ученый-японец, живущий в Москве, вдруг оказывается беременным. Такой прием, последовательно проведенный, позволяет посмотреть свежим (и "общечеловеческим") взглядом на привычные физиологические и психологические состояния, обычно ассоциирующиеся исключительно с женской долей.

Некоторые, как известно, любят погорячее. И они найдут в книге что-то для себя. Несколько текстов ("Метро", "Голодная луна", "Еще полчаса") выдержаны в жесткой абсурдистской манере, с кошмарами, сновидческими метаморфозами, с распадением форм, связей и смыслов нормального мира. Мне подобная манера, напоминающая об эстетике знаменитых сюрреалистических фильмов Бунюэля-Дали 30-х годов, кажется несколько архаичной, но это уже дела вкусов и пристрастий. Тем более что повесть "Метро" сопровождается небольшим циклом стихов, многие из которых ярки и экспрессивны.

В целом же дебютная книга Анны Соловей получилась интересной и многообещающей, с чем можно поздравить и автора, и потенциальных читателей.