Михаил Сидоров

     Исполнилось сто десять лет со дня смерти Владимира Сергеевича Соловьева (1853-1900), русского религиозного философа, поэта, публициста, литературного критика. "Русский Платон", как его называли современники, внес заметный вклад во всех областях, где он работал. Его произведения оригинальны, блестящи и неподражаемы. С сожалением следует признать, что практические результаты его интеллектуального труда и общественной деятельности могли бы быть много больше, будь он оценен по достоинству и своевременно. Что ж, это не его вина.
     Как религиозный философ Вл.Соловьев известен прежде всего тем, что он разрабатывал "метафизику всеединства", которое представлялось ему как нерасторжимая цельность истины, добра и красоты (и у Платона, как известно, истина, красота и добро также составляют триединство; оно и есть совершенство). Одна из главных книг Вл.Соловьева - "Оправдание добра. Нравственная философия". Всеединство в обществе, полагал он, будет реализовано в форме "свободной теократии" - на основе объединения православия и католицизма.
     В двадцать один год Соловьев защитил магистерскую диссертацию - "Кризис западной философии". Это была крупная, значительная работа зрелого ученого. Нет смысла пересказывать содержание философско-богословского учения Соловьева. Остановимся вкратце только на некоторых взглядах философа и публициста по национальному (в частности, еврейскому) вопросу, не утративших своей актуальности и сегодня.
     Бывший одно время сторонником славянофильства, после перерождения этого философско-этического течения Вл.Соловьев стал его активным критиком, обличавшим шовинизм и ложный патриотизм младших славянофилов, сходившихся, по его словам, "в наиболее ярком применении этого псевдонационального начала - в антисемитизме". Подобное "ренегатство" было присуще многим русским философам, литераторам и публицистам: в конце XIX - начале ХХ века они совершили дрейф от марксистского социализма к философскому идеализму и религиозной метафизике. Практически все они в той или иной мере испытали на себе влияние Вл.Соловьева, и некоторых мы упомянем сегодня. Один из них - С.Л.Франк (1877-1950), крупнейший русский философ прошлого века, говорил, что под воздействием Соловьева возникли "русское национальное религиозно-философское направление", а также "мистико-символическая школа русских поэтов": А.Блок, Д.Мережковский, Вяч.Иванов и другие. Критически относившийся к соловьевскому направлению философии Лев Шестов (1866-1938) также признавал, что "первым русским религиозным философом может и должен считаться Вл.Соловьев" - "один из самых обаятельных и самых даровитых русских людей" конца XIX века.
     В 1884 году в журнале "Православное обозрение" была опубликована работа Вл.Соловьева "Еврейство и христианский вопрос". Именно в ней философ сформулировал свою известную максиму: еврейский вопрос - это вопрос христианский. Бесспорно, Соловьев рассуждал как убежденный христианин: "Иудеи всегда относились к нам по-иудейски, - указывал он, - мы же, христиане, напротив, доселе не научились относиться к иудейству по-христиански". Автор, таким образом, верил в то, что антисемитизм и антииудаизм - явления, не имманентные самому христианству, а чуждые ему.
     С этой же идеей мы встретимся позднее у Н.А.Бердяева. В его статье "Христианство и антисемитизм" (1938), среди прочего, высказана сентенция, представляющая собой прямое продолжение мыслей В.С.Соловьева: "Для обращения евреев в христианство, - утверждал Бердяев, - важно, чтобы сами христиане обратились в христианство, то есть стали христианами не формальными, а реальными".
     Современный российский историк С.В.Лезов резонно замечает, что эта позиция Бердяева "теперь воспринимается как нестерпимая псевдоблагочестивая фальшь". Да, подобная аргументация еще как-то работала в эпоху "до Освенцима". Но даже и в соловьевские времена сомнительно звучали "комплименты" в адрес евреев и укоры христианам такого рода: "Если иудейский закон дурен, то их упорная верность этому закону есть, конечно, явление печальное. Но если худо быть верным дурному закону, - развивает свою мысль Соловьев, - то еще гораздо хуже быть неверным закону хорошему, заповеди безусловно совершенной. Такую заповедь мы имеем в Евангелии. Она совершенна и по этому самому весьма трудна".
     На наших глазах логическая богословская "лазейка" превращается в широкие ворота, ведущие в газовые камеры и к печам крематория. Совершенная заповедь "весьма трудна", а посему А.Эйхман, исповедавшись священнику, умирает на виселице как правоверный христианин! Конечно же, из всех христианских мыслителей Соловьев и Бердяев, пожалуй, меньше других "виноваты" в еврейской трагедии ХХ века; при всем "нормативном" антисемитизме православия, до "окончательного решения" додумались в протестантско-католической Германии, а не в ортодоксальной России. Полагаю, что уже кишиневский погром, до которого Владимир Соловьев не дожил, заставил бы его "откреститься" и от вышеприведенных высказываний.
     Надежда эта основана вот на чем. Во-первых, безупречная интеллектуальная честность и нравственность философа позволили ему подняться над церковными догмами, неизбежно редуцирующими истину более высокого порядка. Проявилось это прежде всего в его отношении к иудаизму и к иудейскому гуманизму, в безоговорочном принятии богоизбранности еврейского народа. "Союзный договор, или завет Бога с Израилем, - писал Вл.Соловьев в указанном произведении, - составляет средоточие еврейской религии. Явление единственное во всемирной истории, ибо ни у какого другого народа религия не принимала этой формы союза, или завета между Богом и человеком как двумя существами, хотя и не равносильными, но нравственно однородными".
     Далее. В этой же работе, выражая уверенность в том, что в рамках всеединства "евреи войдут в христианскую теократию", то есть в церковно-монархическое государство, Соловьев, при всей тенденциозности данной позиции, о чем уже говорилось, рисует идеальную картину преображенного грядущего мира, в котором "природа с любовью подчинится человеку, и человек с любовью будет ухаживать за природой". При этом философ вопрошает: "И какой же народ более всех способен и призван к такому ухаживанию за материальной природой, как не евреи?.." Вл.Соловьев завершает это свое произведение на высокой ноте, такими словами: "И как некогда цвет еврейства послужил восприимчивой средой для воплощения Божества, так грядущий Израиль послужит деятельным посредником для очеловечения материальной жизни и природы, для создания новой земли, идеже правда живет". Таким образом, "метафизика всеединства" продолжает и по-своему, на новый лад трактует идею богоизбранности еврейского народа.
     Наконец, в-третьих, серьезное изучение Талмуда заставило Владимира Соловьева изменить свое отношение к постулируемому как ортодоксией, так и католицизмом тезису об этическом превосходстве христианства над иудаизмом: основное расхождение между двумя религиями он видел теперь не в моральном, а в философском аспекте. Позднее Соловьев с сарказмом писал о нравственной сомнительности проповеди преимуществ христианства перед иудаизмом под крики "бей жидов!" Он считал, что "лучше отказаться от патриотизма, чем от совести".
     Взгляды и убеждения философа проявлялись и в его поступках. В 1891 году правительство решило выслать из Москвы под предлогом "очищения престольного града" двадцать тысяч евреев-ремесленников, живших в городе на законном основании. Даже в среде неполитизированной части русской интеллигенции эта позорная акция властей вызвала негодование. Владимир Соловьев сам ходил к московским профессорам, собирая подписи под протестом против преследования евреев.
     Нетрудно догадаться, в каких "грехах" (помимо "измены" делу и учению славянофильства) обвиняли Владимира Соловьева за его философскую и гражданскую позицию! В частности, руководство православной церкви (обер-прокурор Синода К.П.Победоносцев испытывал личную неприязнь к Соловьеву) просто запретило ему публиковать в России сочинения по религиозным вопросам. Министр же народного просвещения И.Д.Делянов на вопрос, почему В.Соловьев - не профессор, ответил коротко: "У него мысли".
     Владимир Соловьев и наш современник Александр Мень - есть что-то общее в судьбах и творчестве этих двух незаурядных людей, в отношении к ним сторонников и "оппонентов" (между прочим, А.Мень занимался изучением библеистических, исторических и философских исследований Вл.Соловьева, посвященных судьбам еврейского народа).
     В "Протесте против антисемитического движения в печати" Вл.Соловьев указывал, что возбуждение племенной и религиозной вражды в "корне развращает общество и может привести к нравственному одичанию…" Поэтому, настаивал философ, "уже из одного чувства национального самосохраниения следовало бы решительно осудить антисемитическое движение не только как безнравственное по существу, но и как крайне опасное для будущности России".
     Кто внял тогда этому голосу разума и совести? Впрочем, призывы Вл.Соловьева не остались незамеченными. Его современник, архиепископ Антоний (Храповицкий) дал "исчерпывающую" характеристику великого философа: сначала славянофил, затем полякофил и папист, тайный католик-униат, а потом юдофил и космополит, типичный жидовствующий интеллигент… Набор ярлыков, непревзойденными мастерами по изготовлению и расклейке которых стали позднее и "пламенные революционеры". В философских изысканиях советских времен Н.А.Бердяева называли попом, паразитирующим "на невежестве и суеверии", а Льва Шестова - хулиганом.
     В сентябре 1990 года, в последнем своем интервью, Александр Мень говорил о рождении российского фашизма, который поддерживают очень многие служители церкви, о том, что может произойти соединение фашизма с клерикализмом… Через четыре дня после этого интервью отец Александр был убит. А через несколько лет после его гибели один "духовный писатель" в газете "Русский вестник" так описывал ересь жидовствующих: "…Наукообразное толкование Библии, оправдание древнего и современного колдовства и исповедование цели жизни христиан не в стяжании Святого Духа, а в примирении с мировым иудейством. По этим признакам можно определить наиболее известного из нынешних иудействующих - это покойный Александр Мень… любимец нашей безродной интеллигенции…" Снова - ничего не забыли и ничему не научились.
     Понять архиепископа Антония было не трудно: церковь - учреждение серьезное, местами даже суровое. Она не приветствует умствования, или, в лучшем случае, допускает его в строго очерченных рамках. Но до боли обидно то непонимание, отторжение, та явная нелюбовь, которую таил в душе к сыну своего учителя - С.М.Соловьева - Василий Осипович Ключевский, гордость русской исторической науки, прекрасный преподаватель и лектор.
     В одной из дневниковых записей за 1891 год Ключевский так отозвался о выступлении Вл.Соловьева с рефератом "Об упадке средневекового миросозерцания" на заседании Московского психологического общества: "Что-то пошлое, дурацкое, точно дуралей озорной ворвался в рабочую комнату, где делали свое дело, все перепутал, напакостил и убежал". О самом философе историк пишет с раздражением и даже презрением: "Наружность протрезвившегося Любима Торцова (герой комедии А.Н.Островского "Бедность не порок". - М.С.) с отросшими волосами - нечто среднее между длинноволосым попом и лохматым нигилистом… Десертный оратор. Дон Жуан философии". Сколько желчи, какой сварливый задор, так неподобающий пятидесятилетнему ученому мужу! Впрочем, это ведь дневник. Все это - сугубо личное, сокровенное, но от этого - не менее разочаровывающее и досадное. А ведь эксцентричность наружности и манер Владимира Соловьева, раздражавшая не одного только Ключевского, была связана с его житейской наивностью, неустроенностью быта. Как писал ученик и друг Вл.Соловьева князь Е.Н.Трубецкой, философ был исключительно чувствителен к пошлости окружающего, "эта пошлость давила его как кошмар".
     Невменяемость и маниловщина - вот те врожденные пороки, которыми страдала русская интеллигенция. Они и привели "мыслящий класс" вместе со всей Россией к страшным потрясениям и краху. Поистине, двадцатое столетие для России было веком "Вех". Сборник статей о русской интеллигенции, изданный в 1909 году группой известных философов, публицистов, экономистов, юристов, явился откликом на грозные события 1905-1907 годов.
     Безрелигиозность и отщепенство русской интеллигенции (и не только радикальной!), ее пренебрежение к праву вообще и к писанному закону - в частности - это те "идеалы", которые таили в себе смертельную для страны опасность - на крутом повороте истории съехать в пропасть. На это и указали авторы "Вех". Владимира Соловьева уже не могло быть среди веховцев, но его влияние ощущается во всех их статьях, почти все они упоминают его имя. Его мысль, что государство и право созданы не для того, чтобы осуществить рай на земле, а для того, чтобы не дать осуществиться на земле аду, могла бы стать эпиграфом к этому сборнику. Сегодня, перечитывая "Вехи", восхищаешься богатством мысли, поражаешься глубиной пророчеств этих людей. И уже не удивляешься тому, что в конце ХХ века события в России пошли по тому же сценарию, что и в его начале.
     Завершая предисловие к сборнику, М.О.Гершензон отмечал: "Наши предостережения не новы: то же самое неустанно твердили от Чаадаева до Соловьева и Толстого все наши глубочайшие мыслители. Их не слушали, интеллигенция шла мимо них. Может быть теперь, разбуженная великим потрясением, она услышит более слабые голоса".
     Услышать-то она услышала, да только даже глухой отреагировал бы на эти голоса более адекватно, чем русская интеллигенция! Когда "Вехи" и веховцев поносил последними словами вождь большевиков, - здесь все было ясно. Но вот Павел Николаевич Милюков - профессор истории, ученик Ключевского, либерал, один из лидеров конституционно-демократической партии… В своих "Воспоминаниях", писавшихся им через много лет после Октябрьского переворота, когда сбылись худшие прогнозы веховцев, и все, казалось бы, стало пронзительно ясно - даже тогда он по-прежнему квалифицировал "Вехи" как злобное обвинение "против всей русской интеллигенции прошлого и настоящего", а жалкий лепет оправданья - кадетский антивеховский сборник "Интеллигенция в России" (1910), в коем была и его статья, полная напыщенного самолюбования, пытался представить как "достойный" ответ на "эти нападки".
     Думается, каждый из веховцев дорого бы дал, чтобы его предостережения оказались излишними, а пессимистические пророчества - несбывшимися. Увы, все в России произошло по сценарию "Вех" и всего лишь через восемь лет после их опубликования. "Вехи" были "призывом и предостережением", однако русское образованное общество не вняло этому предостережению об опасности, надвигавшейся на культуру и государство. После катастрофы 1917 года правду "Вех" стали признавать многие из тех, кто встретил их враждебно (многие, но, как показывает пример Милюкова, далеко не все).
     "Из глубины. Сборник статей о русской революции" - так называлась книга, подготовленная к изданию в 1918 году, "по горячим следам", бывшими веховцами и некоторыми новыми авторами, и чудом увидевшая свет в 1921 году.
     В чем был пафос этого сборника - продолжения (или окончания) "Вех"? Сквозь густой мрак пробивался луч надежды на грядущее возрождение России. Главной альтернативой тоталитарной идеологии авторы сборника "Из глубины" считали религию. Вновь обращая свой взор в не столь уж далекое прошлое, они не могли не увидеть там образ своего учителя и предтечи - Владимира Соловьева. И снова, с досадой и недоумением, прорывался сакраментальный вопрос: ну почему не может отечество признать подлинного пророка?! Почему одна часть искушенного бесами "народа-богоносца" бросилась убивать, "экспроприировать экспроприаторов" и осквернять святыни, а другая - пошла за лжепророками, вроде С.Нилуса?
     Такие великие русские прозорливцы, как Вл.Соловьев, писал в статье "De profundis", давшей название всему сборнику, С.Л.Франк, "задыхались в атмосфере окружавшего их пошлого и плоского общественного мнения". И в это же самое время, под крики "Некрасов выше Пушкина!", бесновавшаяся "общественность", по словам Достоевского, надевала "венки на вшивые головы".
     Кажется, наиболее отчетливо и рельефно масштаб личности Владимира Соловьева, ту потенциальную роль, которую он мог бы сыграть в истории своей страны, раскрыл в своей статье "Религиозный смысл русской революции" С.А.Аскольдов, с горечью написавший о том, что "все влиятельные общественные группы в России, в том числе и русское правительство, и русская православная Церковь, прошли мимо этого великого сына своей родины, удостоив лишь отметить его как талантливого литератора и философа. Человек, рожденный духовным вождем своего народа, - продолжал Аскольдов, - привлекал внимание немногих лишь в качестве остроумного собеседника, интересного журнального публициста и несколько таинственного чудака. И вот, не приняв истинного пророка, Церковь в силу роковой связи совершаемых ошибок приняла вместо него ложного Гр.Распутина".
     Поэзия Вл.Соловьева - тема отдельного разговора. Ограничимся здесь лишь ссылкой на авторитет И.А.Бунина - литератора, обладавшего безупречным вкусом, крайне взыскательного, нетерпимого к малейшим проявлениям пошлости, к позе и фальши. Бунин едко писал о самоуверенных декадентах и символистах, которые утверждали, что к концу ХIХ века русская литература "зашла в тупик", стала чахнуть, сереть, ничего не знала, кроме реализма, протокольного описывания действительности…" Опровергая это расхожее мнение, Бунин спрашивал: "Но давно ли перед тем появились, например, "Братья Карамазовы"?.. Так ли уж реалистичны были печатавшиеся тогда "Вечерние огни" Фета, стихи В.Соловьева?.. И так ли уж были не новы - по духу и по форме - как раз в то время выступавшие Гаршин, Чехов?"
     Да, по крайней мере поэтическое дарование Владимира Соловьева никем не оспаривалось и было даже официально подтверждено. В апреле 1899 года, в связи с предстоящим столетием со дня рождения А.С.Пушкина, правительство учредило при Втором отделении (русского языка и словесности) Академии наук так называемый Разряд изящной словесности. В январе 1900 года состоялись первые выборы в новый Разряд, на которых почетными академиками были избраны Л.Н.Толстой, А.П.Чехов, В.Г.Короленко, В.С.Соловьев и другие.
     Василий Розанов, говоря о Вл.Соловьеве, высказал категоричное (но не бесспорное) суждение, что "поэтическая его долговечность переживет и философскую, и богословскую".
     В.В.Розанов (1856-1919) - ровесник Владимира Соловьева. В своей книге "Опавшие листья" (1913) он признавал, что не любит Соловьева (как и Льва Толстого): "Не люблю их мысли, не люблю их жизни, не люблю самой души". Розанов был сотрудником суворинского "Нового времени", но, несмотря на это, на его петербургской квартире в начале ХХ века собирались для обсуждения литературно-философских и религиозных вопросов Н.Бердяев, З.Гиппиус, Д.Мережковский, А.Белый, Ф.Сологуб и другие видные деятели русской культуры. Воистину, В.Розанов был "двуликим" человеком, как назвал его один из друзей. Точнее даже - многоликим, поскольку он смотрел на жизнь и писал о своих впечатлениях с самых разных точек зрения - от черносотенской до социал-демократической. И в еврейском вопросе Розанов колебался от юдофобии до филосемитизма. Всем известны антисемитские мотивы в его произведениях. Во время "дела Бейлиса" в погромной газете "Земщина" он выступал с публикациями, которые отказывалось печатать даже "Новое время". В них он писал, что именно евреи могли совершить ритуальное убийство христианского мальчика, так как в основе еврейского культа - пролитие невинной крови. (Как позднее вспоминала Зинаида Гиппиус, такую позицию Розанов занял "не без помощи" П.А.Флоренского, который говорил тогда своей сестре, что если бы он был евреем, а не православным священником, то сам поступил бы, "как Бейлис", - пролил бы кровь Андрея Ющинского.) Это поведение В.В.Розанова, достаточно безответственное и даже провокационное, подверглось справедливому осуждению большинства русских интеллектуалов того времени, а после того, как он публично обвинил Д.С.Мережковского в стремлении "продать родину жидам", встал вопрос об его исключении из Религиозно-философского общества, которое он сам покинул в 1913 году.
     В свою очередь церковь тоже не обошла вниманием литературную деятельность Розанова. Его книги "Люди лунного света" и "Русская церковь" епископ Гермоген потребовал изъять из продажи, а их автора предложил предать анафеме. Февральская революция помешала отлучению Розанова от церкви. Правда, его религиозные взгляды и впрямь трудно было назвать христианскими. Розановская семейно-родовая теория пола прославляла любовь и семью, причем идеал семейных отношений ее автор находил в религиозных нравах евреев. Отсюда противопоставление им "чресленного начала" Ветхого Завета сухому аскетизму Нового. "Иисус Христос уж никак не научил нас мирозданию", - писал В.Розанов. Больше того: "дела плоти" были объявлены христианством грешными, а "дела духа" - праведными. "Я же думаю, - размышлял автор, - что "дела плоти" суть главное, а "дела духа" - так, одни разговоры". Словно пророк, В.Розанов провозглашал "громовую истину": частная жизнь - превыше всего.
     Можно ли было сомневаться в искренности Василия Васильевича Розанова, этого "задумчивого", "интимнейшего" и "хитрейшего" человека, когда он в "Апокалипсисе нашего времени" - серии брошюр, написанных им в конце жизни, уже после Октябрьской революции, - "выговаривал" такие проникновенные слова: "Я за всю жизнь никогда не видел еврея, посмеявшегося над пьяным или над ленивым русским"? "...Я был поражен, - читаем дальше, - что, несмотря на побои ("погромы"), взгляд евреев на русских, на душу русскую, на самый даже несносный характер русских уважителен, серьезен" (выпуск № 6-7, заметка называется "Почему на самом деле евреям нельзя устраивать погромов?").
     Сергей Николаевич Булгаков (1871-1944), считавший себя учеником и последователем Вл.Соловьева, как и Н.А.Бердяев увлекался в свое время марксизмом, но затем отошел от него. Протоиерей Сергий Булгаков тоже был одним из "веховцев". В 1906 году С.Булгаков опубликовал работу "Карл Маркс как религиозный тип", в которой коснулся взглядов создателя "диалектического материализма" на еврейский вопрос. То, что написано Марксом по этой теме, писал Булгаков, "производит самое отталкивающее впечатление". Из-за своей непримиримой вражды к религии, во имя "человеческой эмансипации", подчеркивал русский философ, Маркс "упраздняет и национальное самосознание, коллективную народную личность" еврейства, "эту ось мировой истории".
     Несмотря на атеизм значительной части евреев в наше время, продолжал С.Булгаков, "под всеми этими историческими напластованиями все-таки лежит религиозная подпочва, которую умел почувствовать и так поразительно обнаружить религиозный гений Влад.Соловьева". (Напомним, что и Достоевский, друживший с Соловьевым, не уставал повторять, что нельзя представить себе еврея без Бога.) Но Маркс, заключает Булгаков, "не мог примириться с религиозным пониманием еврейского вопроса", и ради последовательного атеизма "ему пришлось пожертвовать своей национальностью, произнести на нее хулу и впасть в своеобразный не только практический, но даже и религиозный антисемитизм".
     В 1942 году, когда юдофобия, копившаяся в Европе веками и доведенная до "критической массы" национал-социалистами, вылилась в "окончательное решение", С.Н.Булгаков опубликовал "догматический очерк" - "Гонения на Израиль". Судьбу еврейского народа отец Сергий рассматривал здесь с христологической точки зрения. Он видел в нацистском геноциде евреев искупительную жертву избранного народа, проводя параллель с евангельским событием - избиением иудейских первенцев царем Иродом. По этой причине христиане в трагический для евреев час должны были молиться о спасении Израиля. Но эта позиция сочувствия избранному народу смазывалась из-за двойного стандарта в отношении христианина к еврейству: "духовное состояние Израиля противоречиво". Да, это - народ пророков. И в то же время, "в состоянии антихристианства и христианоборчества Израиль представляет собой лабораторию всяких духовных ядов, отравляющих мир и в особенности христианское человечество", - проповедовал С.Булгаков. Трудный выбор предлагался простому мирянину! В других вопросах церковь обычно давала пастве куда меньшую "свободу". Эта амбивалентность и привела к оцепенению церкви в период Катастрофы. Практическая бездеятельность ее объясняется вовсе не отсутствием у клира смелости и мужества, а именно догматической неопределенностью в отношении евреев и их убийц...
     После сенсации, вызванной появлением в 1918 году "Заката Европы", многие вспомнили о русском предшественнике Освальда Шпенглера - Н.Я.Данилевском, еще в 1871 году опубликовавшем книгу "Россия и Европа", в которой он изложил свою теорию культурно-исторических типов. С.Л.Франк, как и другие европейские философы и историки, упрекал Шпенглера в том, что тот отрицает культурообразующее влияние христианства и игнорирует культурно-историческую роль иудейского монотеизма. Франк полагал, что Данилевский в этом смысле был гораздо более объективным, чем немец. Кажется, здесь Семен Людвигович проявил излишнюю снисходительность к соотечественнику.
     Обратимся к сборнику статей В.С.Соловьева "Национальный вопрос в России" (выпуск первый, 1888), в котором, среди прочего, содержится критический анализ "России и Европы", и мы увидим, насколько серьезны и обоснованны были претензии философа к автору теории культурно-исторических типов. (Кстати, как показал Вл.Соловьев, Данилевский позаимствовал основные идеи этой концепции у немецкого историка Г.Рюккерта.)
     Н.Данилевский отвергал универсальное значение еврейства. "Евреи, - считал он, - не передавали своей культуры ни одному из окружавших или одновременно живших с ними народов". Но под еврейской культурой, возражал ему Вл.Соловьев, "следует разуметь только еврейскую религию". Религия, подчеркивал он, была у евреев "единственным самостоятельным культурным началом". Таким образом, резюмировал философ, здесь речь может идти о передаче только религии евреев - "не передавать же им было свою архитектуру, например, финикиянам, у которых они сами ее заимствовали"! Религиозное свое начало, констатирует Вл.Соловьев, "евреи несомненно передали, с одной стороны, через христианство, грекам и римлянам, романо-германцам и славянам, а с другой стороны, через посредство мусульманства, арабам, персам и тюркским племенам".
     Как это ни парадоксально, но ближе многих единомышленников в фундаментальных вопросах веры к Владимиру Соловьеву оказался "беспочвенник" и "антифилософ" Л.И.Шестов, осуждавший философа всеединства за то, что он подчинил веру разуму. За месяц до своей смерти Шестов писал С.Н.Булгакову: "Для меня противуположности между Ветхим и Новым Заветом всегда казались мнимыми" - ведь когда книжник спросил Иисуса, "какая первая из всех заповедей", тот ответил: "Слушай, Израиль!" (Мк. 12, 29).
     К концу жизни "русский Платон" пришел с усилившимися пессимистическими взглядами и предчувствием грядущей власти зла. Все чаще охватывали его, по рассказам друзей, скука, грусть и отчаяние. Всего за несколько месяцев до смерти Владимир Соловьев закончил сочинение с длинным интригующим названием: "Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории, со включением краткой повести об Антихристе и с приложениями". "Повесть об Антихристе", якобы написанная неким Пансофием, по жанру напоминает "Легенду о Великом Инквизиторе" и представляет собой провидческое описание социально-политических процессов, имеющих произойти в мире в ХХ-ХХI веках, и предшествовать концу света.
     ХХ век, повествует автор, стал эпохой "последних великих войн, междоусобий и переворотов". В начале века "Европа была занята последнею решительною борьбою с мусульманским миром…" Воспользовавшись этим, японцы, завоевавшие и перетянувшие на свою сторону Китай, реализовали идею панмонголизма; их войска двинулись на запад. Полвека длилось новое монгольское иго над всей Европой, но все же в результате удачного всеевропейского заговора монголы были изгнаны, и в ХХI веке Европа уже представляла собой "союз более или менее демократических государств - европейские соединенные штаты". Вот тут и появился он - "грядущий человек", "сверхчеловек", а попросту - антихрист, получивший от дьявола невиданную силу, в том числе и силу убеждения. Своей книгой "Открытый путь к вселенскому миру и благоденствию" сверхчеловек завоевал огромную популярность; он был избран президентом Европейских Соединенных Штатов, а вскоре стал римским и всемирным императором.
     Итак, он дал народам Земли "вечный вселенский мир" и установил "равенство всеобщей сытости". Теперь "поднялся вопрос религиозный". Император перенес свою столицу из Рима в Иерусалим. "Палестина, - пишет провидец, - тогда была автономною областью, населенною и управляемою преимущественно евреями. Иерусалим был вольным, а тут сделался имперским городом". Здесь всемирный повелитель и решил провести вселенский собор и объединить всех христиан под своей эгидой. Замысел его удался лишь отчасти: во время собора антихрист был разоблачен, но большинство ему все же поверило. (Интересная деталь: провидец говорит об автономии Палестины, управляемой евреями. К моменту создания "Трех разговоров" уже оформился сионизм, что вызвало определенный отклик среди русских философов. В 1915 г. в своей заметке "Сион" С.Булгаков также коснулся вопроса об еврейском "национальном центре": "Таким священным центром еврейства, - заявлял религиозный философ, - единственно и исключительно является Палестина - земля, отданная Израилю самим Богом". Иной, по-своему замечательный подход к этой проблеме демонстрировал М.Гершензон. В брошюре "Судьбы еврейского народа" (1922) он, в частности, провозглашал: "Тебя влечет в Палестину? - Иди один, но не желай и не думай тем возродить еврейское царство. Взрослый народ не пеленают и не кладут в колыбель. А еврейское царство - не от мира сего".)
     В это смутное время и "совершилось соединение церквей среди темной ночи на высоком и уединенном месте". (Напомним, что объединение православия и католичества было мечтой Вл.Соловьева, причем он считал, что инициатором его должна стать ортодоксия, ибо именно она, на его взгляд, была виновна в церковной схизме.) Тем не менее многие "поверхностные христиане", развращенные "чудесами и диковинами", творимыми антихристом и его приспешниками, поддались дьявольскому соблазну, в результате чего появились "неслыханные виды мистического блуда".
     И вот, когда всемирный император стал считать себя крепко стоящим и на религиозной почве, пришла на него беда: "поднялись евреи", разоблачившие лжемессию-антихриста и воспылавшие "горячею ненавистью к коварному обманщику, к наглому самозванцу". Наступила развязка: "Все еврейство встало как один человек, и враги его увидели с изумлением, что душа Израиля в глубине своей живет не расчетами и вожделениями Маммона, а силой сердечного чувства - упованием и гневом своей мессианской веры". Где-то в районе Мертвого моря армия Израиля и армия всемирного императора сошлись для решительной битвы, но в это время произошло страшное землетрясение - "открылся кратер огромного вулкана, и огненные потоки, слившись в одно пламенное озеро, поглотили и самого императора, и все его бесчисленные полки…"
     Как видим, Владимир Соловьев до конца жизни сохранил неизменной свою веру в богоизбранность еврейского народа, в его особую миссию в человеческой истории. Еще раз подчеркнем, что Соловьев остался христианином: "Краткая повесть" завершается впечатляющей сценой явления евреям Иисуса, сходящего к ним с небес "в царском одеянии и с язвами от гвоздей на распростертых руках". Но христианин Владимир Соловьев никогда не забывал истоков своей веры и не отказывал евреям в их праве исповедовать собственную религию и иметь собственную историю, испытывал к избранному народу трогательную любовь, как говорил Вяч.Иванов.
     В.С.Соловьев умер в возрасте 47 лет, 31 июля (13 августа) 1900 года, не дожив пяти месяцев до начала ХХ века. Тем самым он как бы отплатил своим современникам за их равнодушно-пренебрежительное, а то и откровенно враждебное отношение к нему самому, к его проповеди, к его тревогам, надеждам, пророчествам и предостережениям; он словно "отмежевался" от тех страшных событий, которые свершились в мире в двадцатом столетии. Из века девятнадцатого, через вечность, философ всеединства перешел с нами в новое тысячелетие.