Михаил Яснов

ПРАЗДНИК УТРАТ

* * *
Уже клонирована Долли
и все, что прожито, не в счет.
Стою один на поле боли -
не знаю, кто меня спасет.

Пока сбегаетесь на луг вы
смотреть на новеньких харит,
я не спеша из каждой буквы
клонирую свой алфавит.

Но он - ему-то что за дело? -
лишь повторит, что я храню.
И все, что прежде наболело,
опять болит сто раз на дню.

* * *
Шумный борей не сошелся с певучим эолом.
Как ни спеши и о чем впопыхах ни пиши,
грустное счастье мое разминулось с веселым -
так и живут в параллельных пространствах души.

Детство стареет, а старость без детства тоскует,
утро склоняется к ночи, а лето - к зиме.
Поздняя осень. Грачи. Опоздавший тостует,
перебирая привычные фразы в уме.

* * *
- Прощай, свободная стихия!
- Прощай, немытая Россия! 
Надолго хватит этих строк,
чтобы продолжить диалог.

* * *
"Я слепну и глохну", - сказал мне поэт,
смешных, по сравнению с вечностью лет.
Я выглядел рядом мальчишкой -
но другу ответил одышкой.

На улице было светло и грешно,
и музы порхали неслышно,
и прошлое в нас незаметно вошло,
и тут же грядущее вышло,
как будто двоих не приветит Господь
под ветхою крышей по имени плоть.

Мы пили, как то повелось на веку,
а выпивши, в кои-то веки
мы кинули нищему по медяку
под песню о вечном калеке,
и вновь пировали в кругу доходяг,
втроем пропивая последний медяк.

Крутилась монетка, нам судьбы кроя,
пока мы сидели, сутулясь.
И время вернулось на круги своя,
а может быть, круги вернулись,
когда мы сбирались в неведомый путь
в заветную щелку на волю взглянуть.

Мы вновь оказались в былом забытьи
надежной, проверенной пробы:
здесь левой рукою сошьют нам статьи,
а правой - тюремные робы.
В застенке, где разве что нюх не отбит, 
лишь пес выживает - и тот инвалид.

Все громче звенит молодая броня
в предчувствии скорого гона.
И некто, похожий на череп коня,
сверкнув чешуею погона,
нас свяжет узлом, как ненужную кладь.
Не видим. Не слышим. И нечем дышать.

* * *
Мне стыдно просыпаться каждый день.
За окнами - парад постыдных дел.
Под окнами ползет чужая тень,
чужая тень родных и близких тел.

За полстолетья все успело сгнить
до копошенья вшей, до свиста гнид,
и Ариадна потеряла нить -
теперь ее никто не сохранит.

Здесь бродят оголтелые стада,
выискивая зерна чахлых дат.
И некуда деваться от стыда
на ежедневном празднике утрат.

* * *
Причуды иноземного стиха:
как пробираться тропами лесными,
где ива, и береза, и ольха -
мужского рода?
Что мне делать с ними?

Я мог бы это все перевести
совсем в иную плоскость, 
но природа
подсказывает мне, что нет пути
печальней, чем искусство перевода.

И вправду, как березу мне обнять
и как же иву мне назвать плакучей,
когда у них особенная стать,
в чужом - иная,
как себя ни мучай?

Так оставайся лесом, старый лес,
грешно переводить тебя на рощу,
и всей листвой, покуда не исчез,
дыши на слух
и облетай на ощупь!

РУССКАЯ ЖИВОПИСЬ

Что есть страна, в которой я живу?
Я век отвековал, а все не верится,
что облачко витает наяву,
и тает, и сгущается, и перится.

Оно себе парит над полем ржи,
над этим островком, где жизнь рождается,
в недвижном море подлости и лжи,
в котором ничего не отражается.

* * *
Я странный мир увидел наяву -
здесь ничему звучащему не выжить,
здесь если я кого и позову,
то станет звук похожим на канву,
но отзвука по ней уже не вышить.

Здесь если что порой и шелестит,
то струйка дыма вдоль по черепице,
здесь даже птица шепотом свистит,
а ветер листья палые шерстит
беззвучно, будто им всё это снится.

Здесь камнем в основании стены
который век не шелохнется время.
Здесь между нами столько тишины,
что до сих пор друг другу не слышны 
слова, давно услышанные всеми.