Нина Воронель
ИСТОРИЯ МОЕГО "ДИБУКА"
Это произошло случайно, и я благодарна судьбе, спасшей меня от отчаяния - ведь в те времена я еще не догадалась писать прозу. И я отправилась на поиски израильского колорита, израильского сленга. Я не пропускала ни одного спектакля маленьких нищих театриков, ютившихся в заброшенных домах, в покинутых гаражах, среди сдвинутых парт в неуютных школьных классах. Там ни у кого не было денег, там искренне служили искусству - каждый в меру своих способностей, но с полной отдачей.
Там я познакомилась с замечательным, официально так и не пробившимся на престижные подмостки драматургом Иосефом Мунди. Начало его пьесы "Кафка и Герцль" произвело на меня такое сильное впечатление, что я с тех пор начинаю свои пьесы, да и романы тоже, по его рецепту. Суть его состоит в том, чтобы не вползать потихоньку со второстепенными обстоятельствами, вроде пейзажа или интерьера, а сразу брать зрителя за горло.
Я стала искать точку приложения такой агрессии. Не помню, как я услыхала про психологический институт "Махон Руди", где с помощью драмотерапии лечили психически неустойчивых пациентов. Я поняла, что это ОНО.
Никаких общих знакомых с доктором Руди я найти не смогла и явилась к нему с улицы, представилась русским драматургом, ищущим ключ к израильским тайнам, и попросила позволить мне посещать сессии психодрамы, что было намертво запрещено. Но пожилой доктор в нарушение собственных правил отворил передо мной заветную дверь пещеры Аладдина, и я начала посещать сеансы психодрамы, которые проводились по системе "Гештальт терапии". В рамках этой системы диалог ведется не между людьми, а между стульями - то есть каждый участник диалога выступает от имени того лица, которое приписано к данному стулу. Участники диалога все время меняются местами, причем делают это очень быстро, чтобы сознание не успело зарегистрировать перемену лица. В результате подсознание невольно выбалтывает себя и срывает завесу с заветных тайн, скрытых доселе в его глубинах.
Пациенты доктора Руди были хорошо натренированы в "Гештальт терапии", и, несмотря на заметное убожество многих из них, они весьма профессионально разыгрывали свои психодрамы. За три месяца моего соучастия в их играх я так овладела этой системой, что уже могла приступить к созданию пьесы, основанной на диалоге стульев. Оставалось найти подходящую историю. За эти месяцы я подружилась с Эстер, ведущей сеансы психодрамы, которая после сессий подвозила меня в Тель-Авив на своей машине. Среди ее рассказов промелькнул один, потрясший меня до глубины души.
У Эстер была пациентка, так называемая "йом-кипурская вдова". На протяжении нeскольких лет после гибели мужа она не могла выйти замуж - не из-за отсутствия поклонников, а из-за странного явления, сопровождавшего всякое предложение о замужестве: в момент, когда следовало дать ответ, перед ее глазами появлялся призрак покойного и запрещал ответить положительно. В результате долгого психоанализа Эстер выудила у Иланы признание, что ее супружеская жизнь была мучительной, и она панически боялась повторения. Сама Илана была потрясена этим открытием - она о нем и не подозревала.
В сердце моем произошло замыкание - я уже знала, о чем будет моя новая пьеса. Она будет называться "Дибук наших дней", и я воспроизведу в ней знаменитый сюжет "Дибука" в современном оформлении. Работу над пьесой я завершила с необычайной быстротой: сцены из психодрамы в "Махоне Руди" отлично уживались в ней со старинной драмой Ханана, Леи и Давида.
Пьеса была завершена и переведена на иврит. Нужно было думать, куда ее представить. Убедившись в неприступности "Камерного" и "Габимы", - хоть кому бы было ставить современного "Дибука", как не "Габиме", начавшей жизнь с "Дибука", - я застыла в нерешительности: куда бежать, в кого стрелять? И тут рука судьбы привела меня - в прямом, а не переносном смысле, - к дверям театра "Асимта".
Тогда я часами бродила по улицам, заглядывая во дворы и картинные галереи, перебирая экзотические товары на блошиных рынках, заводя разговоры с продавцами и прохожими.
Особенно полюбился мне старый Яффо с его путаными кривыми улочками, в которых красивые старинные дома уживались с заброшенными строениями без окон и дверей. Однажды, блуждая по закоулкам старой турецкой крепости, отремонтированной и перестроенной под артистический комплекс, я вдруг услыхала прямо над собой несомненный звук апплодисментов. Я огляделась - передо мной возвышался маленький дворец, давно не ремонтированный, но все же прекрасный. Античные псевдоколонны обрамляли полукруг мраморных ступеней, ведущих к высокой арке, в которой просматривалась заросшая лианами дверь.
Аплодисменты прозвучали снова, и вслед им раздалось многоголосое бормотание расходящейся толпы. Зрителей?
Дверь отворилась, и толпа выплеснулась на ступени, не слишком многочисленная, но, очевидно, театральная. Я спросила у элегантной пожилой дамы: "Это что, театр?"
Она взметнула ресницы, удивляясь моему невежеству: "Театр, конечно! "Асимта"!" - и удалилась, цокая каблучками.
Я поднялась по ступеням и толкнула дверь - она приоткрылась. Внутри было сумрачно и пыльно. По стенам были развешаны театральные афиши - они были яркие, их можно было рассмотреть даже в полутьме, на каждой было крупными буквами написано: "Режиссер Нико Нитаи". Я оглядела пустое пространство - то ли вестибюль, то ли бальный зал, в далекой задней стене тускло светились большие окна, в центре взлетала вверх богатая дворцовая лестница. Убедившись, что на первом этаже никого нет, я неуверенно взошла по ступеням на второй - тут было гораздо светлее, сквозь открытую дверь был виден уютный зрительный зал с настоящей сценой и кулисами.
Я робко спросила: "Есть тут кто-нибудь живой?".
Из-за кулис выглянул высокий красивый господин, еще не успевший снять костюм вельможи прошлых веков: "Вы ко мне?"
Большие голубые, совершенно европейские глаза сверлили меня, и я растерялась. Можно было извиниться и отступить, но не для того же меня сюда занесло. И я с разбегу бросилась вниз с моста: "Вы Нико Нитаи?"
"Предположим, я Нико Нитаи. Чего вы от меня хотите?"
Сомнений не было - меня привела сюда рука судьбы. И я выпалила одним духом, кто я, откуда я и что я хочу ему предложить. А ведь десять минут тому назад я и не подозревала о его существовании! Но этого я ему не сказала, а сделала вид, что специально приехала в Яффо для встречи с ним. Он был гораздо симпатичней и доступней пауков из больших театров. Он сразу заинтересовался: "Где же ваша пьеса?"
Я умчалась, как на крыльях, пообещав назавтра принести пьесу. Нико прочел мою пьесу, не откладывая, и предложил принять участие в готовящемся на будущий год фестивале его театра.
"Режиссера ищите сами. И учтите, денег, которые дает муниципалитет, на постановку не хватит. Если хотите заманить приличных актеров - а у вас их четверо, - думайте, где достать еще денег".
Актеров у меня и впрямь было четыре - Леа, Давид, психолог Шош и ее покойный дедушка Руди. Ханаана я предусмотрительно отправила на тот свет - для сюжета, а не с целью экономии.
Невозможно передать, какого труда стоило добыть небольшие деньги на режиссера и на музыку. Но и режиссера, и композитора я раздобыла первоклассных, благодаря своим уже возникающим связям. Я все же тешу себя мыслью, что и благодаря достоинствам моего "Дибука".
Музыку для спектакля написал мой друг, знаменитый композитор театра "Гешер" Ави Беньямин. Музыка была столь прекрасна, что через год Ави не выдержал и украл ее сам у себя - правда, с моего разрешения - для спектакля "Гешера" "Адам бен-Келев". Там он ее развернул и обработал в соответствии с другим масштабом спектакля, но в основе получившегося шедевра лежит музыка, написанная для меня.
С режиссером было сложнее. Слава Чаплин был недоступен - он уже работал в штате телевидения и бился в тисках очередной теледрамы.
Я обратилась за советом к своему благожелателю Гади Кейнару, и он порекомендовал мне Джека Мессенжера. Первым делом я отправилась в Камерный театр на спектакль Мессенжера "Пикник в Хусмассе". Спектакль превзошел все мои ожидания. Я - человек театральный, мне доводилось видеть прославленные спектакли в Лондоне и Нью-Йорке, но никогда я не видела ничего подобного сценическому воплощению этой посредственной поделки среднего израильского драматурга с левацким уклоном.
Сюжет пьесы я сегодня начисто забыла, да он и не играет никакой роли - с такой изобретательностью Мессенжер мог бы сделать шедевр из телефонной книги. Весь спектакль был построен на музыкально-сценической атаке на зрителя, которому буквально не давали перевести дыхание. Особенно запомнилась мне вереница актеров, изображающая идущий по узким городским улицам автобус - никакими словами невозможно описать, как это было сделано, но сделано это было грандиозно!
Естественно, я была покорена и готова на любые жертвы, лишь бы заполучить Мессенжера для своего спектакля. Прочитав пьесу, он потребовал не так уж много, но все же больше, чем было. И я предложила ему вместе подать заявку в министерство культуры, ссылаясь на мой олимовский статус. Он скорчил гримасу: "Все равно, не дадут", но заявку мы подали.
Началась работа над пьесой - это была сущая мука. Мессенжер норовил перекроить всю пьесу заново, но перекраивать я могла только по-русски, а значит, после каждой репетиции приходилось переводить все заново. Когда начались репетиции на сцене - а зал для репетиций Нико предоставлял безотказно - я поняла, что мои страдания по Мессенжеру были не напрасны. На сцене возникало иррациональное мистическое действо, оправленное дивной музыкой Ави Беньямина - таким и должен был быть "Дибук"!
Перед самым фестивалем явилась комиссия из министерства культуры, и - о чудное чудо! - они дали нам деньги на завершение спектакля. Казалось бы, теперь все должно было быть в порядке...
Перед самым выпуском спектакля я приехала на репетицию и застала странную картину - режиссера не было, а актеры сидели на сцене, свесив ноги в понуром молчании, как птицы на насесте. Увидев меня, они закричали все разом, так что я с трудом просекла страшную весть - ночью Мессенжер улетел в Канаду, откуда он был родом, прихватив с собой все деньги, полученные от министерства.
К чести актеров надо сказать, что они не разбежались в отчаянии, а собственными силами срежиссировали спектакль до конца, и сделали это очень неплохо. Конечно, основная работа была к этому времени завершена и волшебную музыку Ави Мессенжер с собой прихватить не сумел, а ее одной с лихвой хватало, чтобы спектакль получился исключительный. Но я до сих пор не постигла, почему Мессенжер так поступил. Неужели из-за жалких грошей, выданных министерством?
Все в конце концов обошлось - спектакль мы сыграли с успехом, и Нико оставил его в репертуаре театра, что продлило его жизнь на пару лет.
Ведь несмотря на исхоженный вдоль и поперек сюжет, пьеса получилась актуальной - она удачно соответствовала назревшему несогласию разных групп формирующейся израильской нации подчиниться диктату культурного ядра основателей страны. Герои пьесы - марокканская девушка из городка развития, сын расстрелянного в СССР идишистского поэта и дочь интеллигентных немецких евреев, погибших в нацистском лагере, - по ходу пьесы пытаются вырваться из удушающих объятий Ханаана, жаждущего обрить их всeх под одну гребенку. И побеждают. В те годы это казалось фантазией, а сегодня уже стало очевидной реальностью.
Нина Воронель
ИСТОРИЯ МОЕГО "ДИБУКА"
Это произошло случайно, и я благодарна судьбе, спасшей меня от отчаяния - ведь в те времена я еще не догадалась писать прозу. И я отправилась на поиски израильского колорита, израильского сленга. Я не пропускала ни одного спектакля маленьких нищих театриков, ютившихся в заброшенных домах, в покинутых гаражах, среди сдвинутых парт в неуютных школьных классах. Там ни у кого не было денег, там искренне служили искусству - каждый в меру своих способностей, но с полной отдачей.
Там я познакомилась с замечательным, официально так и не пробившимся на престижные подмостки драматургом Иосефом Мунди. Начало его пьесы "Кафка и Герцль" произвело на меня такое сильное впечатление, что я с тех пор начинаю свои пьесы, да и романы тоже, по его рецепту. Суть его состоит в том, чтобы не вползать потихоньку со второстепенными обстоятельствами, вроде пейзажа или интерьера, а сразу брать зрителя за горло.
Я стала искать точку приложения такой агрессии. Не помню, как я услыхала про психологический институт "Махон Руди", где с помощью драмотерапии лечили психически неустойчивых пациентов. Я поняла, что это ОНО.
Никаких общих знакомых с доктором Руди я найти не смогла и явилась к нему с улицы, представилась русским драматургом, ищущим ключ к израильским тайнам, и попросила позволить мне посещать сессии психодрамы, что было намертво запрещено. Но пожилой доктор в нарушение собственных правил отворил передо мной заветную дверь пещеры Аладдина, и я начала посещать сеансы психодрамы, которые проводились по системе "Гештальт терапии". В рамках этой системы диалог ведется не между людьми, а между стульями - то есть каждый участник диалога выступает от имени того лица, которое приписано к данному стулу. Участники диалога все время меняются местами, причем делают это очень быстро, чтобы сознание не успело зарегистрировать перемену лица. В результате подсознание невольно выбалтывает себя и срывает завесу с заветных тайн, скрытых доселе в его глубинах.
Пациенты доктора Руди были хорошо натренированы в "Гештальт терапии", и, несмотря на заметное убожество многих из них, они весьма профессионально разыгрывали свои психодрамы. За три месяца моего соучастия в их играх я так овладела этой системой, что уже могла приступить к созданию пьесы, основанной на диалоге стульев. Оставалось найти подходящую историю. За эти месяцы я подружилась с Эстер, ведущей сеансы психодрамы, которая после сессий подвозила меня в Тель-Авив на своей машине. Среди ее рассказов промелькнул один, потрясший меня до глубины души.
У Эстер была пациентка, так называемая "йом-кипурская вдова". На протяжении нeскольких лет после гибели мужа она не могла выйти замуж - не из-за отсутствия поклонников, а из-за странного явления, сопровождавшего всякое предложение о замужестве: в момент, когда следовало дать ответ, перед ее глазами появлялся призрак покойного и запрещал ответить положительно. В результате долгого психоанализа Эстер выудила у Иланы признание, что ее супружеская жизнь была мучительной, и она панически боялась повторения. Сама Илана была потрясена этим открытием - она о нем и не подозревала.
В сердце моем произошло замыкание - я уже знала, о чем будет моя новая пьеса. Она будет называться "Дибук наших дней", и я воспроизведу в ней знаменитый сюжет "Дибука" в современном оформлении. Работу над пьесой я завершила с необычайной быстротой: сцены из психодрамы в "Махоне Руди" отлично уживались в ней со старинной драмой Ханана, Леи и Давида.
Пьеса была завершена и переведена на иврит. Нужно было думать, куда ее представить. Убедившись в неприступности "Камерного" и "Габимы", - хоть кому бы было ставить современного "Дибука", как не "Габиме", начавшей жизнь с "Дибука", - я застыла в нерешительности: куда бежать, в кого стрелять? И тут рука судьбы привела меня - в прямом, а не переносном смысле, - к дверям театра "Асимта".
Тогда я часами бродила по улицам, заглядывая во дворы и картинные галереи, перебирая экзотические товары на блошиных рынках, заводя разговоры с продавцами и прохожими.
Особенно полюбился мне старый Яффо с его путаными кривыми улочками, в которых красивые старинные дома уживались с заброшенными строениями без окон и дверей. Однажды, блуждая по закоулкам старой турецкой крепости, отремонтированной и перестроенной под артистический комплекс, я вдруг услыхала прямо над собой несомненный звук апплодисментов. Я огляделась - передо мной возвышался маленький дворец, давно не ремонтированный, но все же прекрасный. Античные псевдоколонны обрамляли полукруг мраморных ступеней, ведущих к высокой арке, в которой просматривалась заросшая лианами дверь.
Аплодисменты прозвучали снова, и вслед им раздалось многоголосое бормотание расходящейся толпы. Зрителей?
Дверь отворилась, и толпа выплеснулась на ступени, не слишком многочисленная, но, очевидно, театральная. Я спросила у элегантной пожилой дамы: "Это что, театр?"
Она взметнула ресницы, удивляясь моему невежеству: "Театр, конечно! "Асимта"!" - и удалилась, цокая каблучками.
Я поднялась по ступеням и толкнула дверь - она приоткрылась. Внутри было сумрачно и пыльно. По стенам были развешаны театральные афиши - они были яркие, их можно было рассмотреть даже в полутьме, на каждой было крупными буквами написано: "Режиссер Нико Нитаи". Я оглядела пустое пространство - то ли вестибюль, то ли бальный зал, в далекой задней стене тускло светились большие окна, в центре взлетала вверх богатая дворцовая лестница. Убедившись, что на первом этаже никого нет, я неуверенно взошла по ступеням на второй - тут было гораздо светлее, сквозь открытую дверь был виден уютный зрительный зал с настоящей сценой и кулисами.
Я робко спросила: "Есть тут кто-нибудь живой?".
Из-за кулис выглянул высокий красивый господин, еще не успевший снять костюм вельможи прошлых веков: "Вы ко мне?"
Большие голубые, совершенно европейские глаза сверлили меня, и я растерялась. Можно было извиниться и отступить, но не для того же меня сюда занесло. И я с разбегу бросилась вниз с моста: "Вы Нико Нитаи?"
"Предположим, я Нико Нитаи. Чего вы от меня хотите?"
Сомнений не было - меня привела сюда рука судьбы. И я выпалила одним духом, кто я, откуда я и что я хочу ему предложить. А ведь десять минут тому назад я и не подозревала о его существовании! Но этого я ему не сказала, а сделала вид, что специально приехала в Яффо для встречи с ним. Он был гораздо симпатичней и доступней пауков из больших театров. Он сразу заинтересовался: "Где же ваша пьеса?"
Я умчалась, как на крыльях, пообещав назавтра принести пьесу. Нико прочел мою пьесу, не откладывая, и предложил принять участие в готовящемся на будущий год фестивале его театра.
"Режиссера ищите сами. И учтите, денег, которые дает муниципалитет, на постановку не хватит. Если хотите заманить приличных актеров - а у вас их четверо, - думайте, где достать еще денег".
Актеров у меня и впрямь было четыре - Леа, Давид, психолог Шош и ее покойный дедушка Руди. Ханаана я предусмотрительно отправила на тот свет - для сюжета, а не с целью экономии.
Невозможно передать, какого труда стоило добыть небольшие деньги на режиссера и на музыку. Но и режиссера, и композитора я раздобыла первоклассных, благодаря своим уже возникающим связям. Я все же тешу себя мыслью, что и благодаря достоинствам моего "Дибука".
Музыку для спектакля написал мой друг, знаменитый композитор театра "Гешер" Ави Беньямин. Музыка была столь прекрасна, что через год Ави не выдержал и украл ее сам у себя - правда, с моего разрешения - для спектакля "Гешера" "Адам бен-Келев". Там он ее развернул и обработал в соответствии с другим масштабом спектакля, но в основе получившегося шедевра лежит музыка, написанная для меня.
С режиссером было сложнее. Слава Чаплин был недоступен - он уже работал в штате телевидения и бился в тисках очередной теледрамы.
Я обратилась за советом к своему благожелателю Гади Кейнару, и он порекомендовал мне Джека Мессенжера. Первым делом я отправилась в Камерный театр на спектакль Мессенжера "Пикник в Хусмассе". Спектакль превзошел все мои ожидания. Я - человек театральный, мне доводилось видеть прославленные спектакли в Лондоне и Нью-Йорке, но никогда я не видела ничего подобного сценическому воплощению этой посредственной поделки среднего израильского драматурга с левацким уклоном.
Сюжет пьесы я сегодня начисто забыла, да он и не играет никакой роли - с такой изобретательностью Мессенжер мог бы сделать шедевр из телефонной книги. Весь спектакль был построен на музыкально-сценической атаке на зрителя, которому буквально не давали перевести дыхание. Особенно запомнилась мне вереница актеров, изображающая идущий по узким городским улицам автобус - никакими словами невозможно описать, как это было сделано, но сделано это было грандиозно!
Естественно, я была покорена и готова на любые жертвы, лишь бы заполучить Мессенжера для своего спектакля. Прочитав пьесу, он потребовал не так уж много, но все же больше, чем было. И я предложила ему вместе подать заявку в министерство культуры, ссылаясь на мой олимовский статус. Он скорчил гримасу: "Все равно, не дадут", но заявку мы подали.
Началась работа над пьесой - это была сущая мука. Мессенжер норовил перекроить всю пьесу заново, но перекраивать я могла только по-русски, а значит, после каждой репетиции приходилось переводить все заново. Когда начались репетиции на сцене - а зал для репетиций Нико предоставлял безотказно - я поняла, что мои страдания по Мессенжеру были не напрасны. На сцене возникало иррациональное мистическое действо, оправленное дивной музыкой Ави Беньямина - таким и должен был быть "Дибук"!
Перед самым фестивалем явилась комиссия из министерства культуры, и - о чудное чудо! - они дали нам деньги на завершение спектакля. Казалось бы, теперь все должно было быть в порядке...
Перед самым выпуском спектакля я приехала на репетицию и застала странную картину - режиссера не было, а актеры сидели на сцене, свесив ноги в понуром молчании, как птицы на насесте. Увидев меня, они закричали все разом, так что я с трудом просекла страшную весть - ночью Мессенжер улетел в Канаду, откуда он был родом, прихватив с собой все деньги, полученные от министерства.
К чести актеров надо сказать, что они не разбежались в отчаянии, а собственными силами срежиссировали спектакль до конца, и сделали это очень неплохо. Конечно, основная работа была к этому времени завершена и волшебную музыку Ави Мессенжер с собой прихватить не сумел, а ее одной с лихвой хватало, чтобы спектакль получился исключительный. Но я до сих пор не постигла, почему Мессенжер так поступил. Неужели из-за жалких грошей, выданных министерством?
Все в конце концов обошлось - спектакль мы сыграли с успехом, и Нико оставил его в репертуаре театра, что продлило его жизнь на пару лет.
Ведь несмотря на исхоженный вдоль и поперек сюжет, пьеса получилась актуальной - она удачно соответствовала назревшему несогласию разных групп формирующейся израильской нации подчиниться диктату культурного ядра основателей страны. Герои пьесы - марокканская девушка из городка развития, сын расстрелянного в СССР идишистского поэта и дочь интеллигентных немецких евреев, погибших в нацистском лагере, - по ходу пьесы пытаются вырваться из удушающих объятий Ханаана, жаждущего обрить их всeх под одну гребенку. И побеждают. В те годы это казалось фантазией, а сегодня уже стало очевидной реальностью.
Объявления: