Александр Мелихов

НАДО ДЕЛИТЬСЯ

     Книгу Бориса Немцова "Исповедь бунтаря" (М., "Партизан", 2007) я купил в петербургском аэропорту и порадовался, что проблемы со свободой слова не помешали нам, провинциалам, узнать ту последнюю исповедальную правду, которую решился нам открыть самый обаятельный из российских либералов.
     Исповедь знаменитости всегда интересна, но исповедь бунтаря - вдвойне. Почему, например, этот Че Гевара не бунтовал против советской власти, но взбунтовался против… Впрочем, не так важно, против чего, важнее - во имя чего. Ибо "во имя" и определяет, против чего борется человек, - против всего, что стоит на пути этого "во имя". Это же самое "во имя" и привлекает к лидеру соратников: стоит им заподозрить, что вождь руководствуется самовлюбленностью, завистью, личной корыстью, - ему конец. В политике массами движут не материальные, но психологические интересы, как и всюду, где жертва одного человека лично для него заметна, а ее воздействие на конечный результат неуловимо, и при этом как плоды победы, так и последствия поражения он в любом случае будет разделять наравне с другими. В массовой политике рядовому индивиду есть смысл участвовать только тогда, когда он при этом вырастает в собственных глазах или в глазах тех, чьим мнением он дорожит. Иными словами, каждый человек хочет прежде всего ощущать красивым и значительным самого себя, и если политический лидер не способен наделить избирателя этим чувством, он не получит ни единого голоса, будь он так же обаятелен, как Ален Делон.
     В чем заключается обаяние лично Бориса Немцова, очевидно с первого взгляда. Но чем может очаровывать рядового избирателя либеральная идея, либеральная греза в немцовской версии? Чем она очаровала его самого? Ответа в книге я не нашел, зато невольно усмотрел в ней некую параллель с воспоминаниями другого знаменитого бунтаря - Льва Давыдовича Троцкого. И тот, и другой - и Немцов, и Троцкий - обладали неординарными способностями к точным наукам, и тот, и другой отказались от них ради политической борьбы, и тот, и другой вознеслись до высот второго лица в государстве, и тот, и другой были низвергнуты с этих высот, и тот, и другой написали книгу размышлений о причинах своего взлета и падения - вот только итоги, к которым они пришли, различаются самым радикальным образом.
     "Почему я потерял власть?" Политик утрачивает влияние, когда теряет обаяние идея, которой он служит, с марксистской прямотой чеканит Троцкий. Не только общество, но даже партия устала от стольких лет борьбы и лишений и возжелала насладиться плодами чудом вырванной победы, а не брести путем опаснейших перманентных авантюр, куда продолжал их тащить пророк перманентной революции. А что кому ты сказал, кому поклонился, от кого отвернулся, не имеет почти никакого значения. Троцкий не придает значения и знаменитому азиатскому коварству Сталина - Сталин победил потому, что пообещал относительную стабильность в виде "мещанской" теории построения социализма в отдельной стране без непременной мировой революции, - без этого бы не сработало никакое его аппаратное хитроумие.
     В "Моей жизни" Троцкого тем более нет никаких упоминаний о костюмах либо осанке, нет и практически ничего о сложностях семейной жизни, ибо это для него неважно. Если чарует твоя греза, очарует и твоя близорукость, и сутулость, и еврейство, и многоженство - фантазия очарованных твоей сказкой найдет и в каждом твоем чихе глубокий и красивый смысл. Можно сделаться кумиром и с ленинской лысиной, подноса глаже, и с гитлеровским крысиным носом, но если не чарует сказка, все твои костюмы и стройная талия будут только раздражать.
     Немцов придерживается ровно противоположного мнения: "Я давно понял, что народ в большинстве своем не слушает, что говорят политики, а смотрит, как они выглядят. Здесь мы похожи на артистов или представителей шоу-бизнеса", - хотел бы я полюбоваться, с какой миной Лев Давыдович стал читать рассуждения Бориса Ефимовича о хороших ботинках и общеукрепляющих диетах, о женах и любовницах… Несколько заостряя, можно даже выразиться так: мир Троцкого - это идея без частностей, мир Немцова - это частности без идеи. Один стремится очаровать прекрасной химерой - другой приятной наружностью.
     Нет-нет, не сочтите меня троцкистом, за это мой папа в свое время отсидел пять лет на Воркуте и детям своим заказал держаться подальше от Четвертого, Пятого и прочих интернационалов, - Немцов мне ближе и симпатичнее решительно во всем. Вопрос в другом: можно ли с его мироощущением сделаться выдающимся историческим деятелем?
     "Почему я пустился в политику?" Потому что не могу жить, не ощущая себя участником великого исторического дела, отвечает Троцкий. Как еще мальчишкой-гимназистом он ощутил однажды, что есть что-то неизмеримо более могущественное, чем школа, инспектор, неправильно сидящий на спине ранец, чем учение, шахматы, обеды, чтение и театр, чем вся повседневная жизнь, - так он и заключил написанную в изгнании "Мою жизнь": "Я не меряю исторического процесса метром личной судьбы. Наоборот, свою личную судьбу я не только объективно оцениваю, но и субъективно переживаю в неразрывной связи с ходом общественного развития".
     Троцкий не мог жить без служения своей грезе - сначала в каком-то мелком подпольном кружке, затем на вершине власти, затем в изгнании, бросая вызов одному из самых могущественных и безжалостных властителей (впрочем, не более безжалостному, чем он сам), - Немцов мог и, судя по "Исповеди бунтаря", может и сейчас: в главе "Формула счастья" разные высокие чувства, связанные с историческим служением, нужно выискивать в микроскоп. И дай бог нынешнему "бунтарю" всяческого благополучия, вот только можно ли с такими настроениями остаться историческим деятелем, даже оказавшись вне власти?
     Но, может быть, в этом и заключается различие либеральной и коммунистической - коллективистской - идеи (чтобы не употреблять лишний раз слово греза)? Коллективистская мечта требует служить сверхличному, наследственному, а либеральная - личному, той самой "повседневной жизни", уповая на то, что сверхличное как-то устроится само собой либо, в более циничной версии, вообще придерживаясь принципа "после нас хоть потоп". Вот только - если общество проникнуто культом личных дел, то какая сила подвигнет индивида заниматься сверхличными делами, когда он поднимется к вершинам власти? Причем заниматься с неизбежным риском для собственного благополучия, ибо конкуренция на этих вершинах очень остра, а ставки чрезвычайно высоки…
     Немцов, судя по всему, доказал, что если он и не прирожденный бунтарь, то все-таки молодец (по крайней мере, среди нынешних овец) и на своем высоком посту поддавался далеко не всякому давлению. Но вот какие личные мотивы подвигали его рисковать своим положением, он не рассказывает. Хотя, может быть, это и так ясно - нас всех удерживает от некрасивых поступков желание сохранить красивый образ самого себя. И вот тут-то мы подходим к еще одному слабому месту либеральной мечты: она уделяет красивые роли только вождям, рядовым участникам отводя роль почти безгласных статистов, обретающих право голоса лишь в краткие и редкие мгновения судьбоносных выборов. А человек хочет ощущать себя красивым гораздо чаще. Лучше даже каждый день. И коммунистические, националистические химеры ему такую возможность открывают: чинить всяческие неприятности врагам народа можно не только в ранге вице-премьера, но и в ранге подпольщика, а какое украшение для повседневного употребления может извлечь рядовой либерал из своего либерализма? Ведь красивыми и значительными, повторяю, хотят ощущать себя все, а не только вице-премьеры - ради этого люди и ходят на выборы, ибо с прагматической точки зрения самое выгодное во время любой масштабной драки отсиживаться в сторонке, неизменно присоединяясь к победителю.
     Короче говоря, коллективистские сказки отводят почетные роли всем (творец истории именно масса, а не какое-то там творческое меньшинство!) - либеральные отводят массам роль массовки, и в этом их главная слабость: кто же станет бороться за роль статиста? И до тех пор, пока либеральные вожди не научатся делиться с массами своей красотой, - до тех пор им придется пребывать в гордом нарциссическом одиночестве.