Роман Казак-Барский

ЖЕНСКОЕ СЧАСТЬЕ

     Таких огромных черных тараканов он никогда раньше не видел. Упитанные, в черных глянцевых фраках, они собрались под самым потолком на теплой беленой трубе большой русской печки и, шевеля усами, обсуждали свои проблемы. Отдельные особи не торопясь подтягивались к собравшимся, чувствуя себя в этой просторной избе полноправными хозяевами.
     Серая жидкость в алюминиевых солдатских мисках, которую хозяйка поставила на стол, хоть и была непривлекательна на вид, но пахла аппетитно. Большие куски домашнего подового хлеба, еще теплые, ноздреватые, с толстой поджаристой коркой, своим видом и духом способствовали обильному выделению слюны.
     - Садитесь, ребята, небось оголодали с дороги. Щец домашних похлебайте. - Она деловито разлила по граненым стаканам зеленоватого стекла мутную самогонку, чокнулась за знакомство и встречу и, медленно причмокивая, высосала влагу. Крякнув, как старый грузчик, занюхала корочкой и послала вслед самогонке ломтик соленого огурчика. Потом она наклонилась к своей миске и, шевельнув в ней ложкой, улыбнулась.
     - Ну, Вася, раз ты утоп во щах, значит удались оне…
     Осторожно, держа за ус двумя пальцами, хозяйка вытащила из миски тараканища…
     - Петь, а, Петь, ходи сюда…
     Из-за печки, постукивая шпорами и когтями о пол, как товарищ Буденный на параде, вышел громадный петух. Таких цветных петухов он видел только на картинках в детских книжках. Его черно-синий хвост развевался, как плюмаж на шляпе берсальера. Палевые крылья с красно-коричневой искоркой и сине-зеленый воротник делали его похожим на грандов с картин великих испанцев. Крупный ярко-алый гребень, свесившийся на левый глаз, и роскошная алая же борода завершали его наряд.
     Петух важно подошел к столу, повернул голову набок и уставился своим желтым немигающим глазом на хозяйку. Она протянула ему околевшего таракана, и тот, щелкнув мощным клювом, отправил его в свой зоб. Этого ему показалось мало. Птица продолжала разглядывать хозяйку, надеясь получить добавку.
     - Иди, Петя, иди. Хватит с тебя. Не ленись. Погоняй их, супостатов, а то совсем обнаглели. Скачут прямо во щи, - сказала она, отправляя в рот ложку.
     Он, подавив в себе брезгливость, тоже принялся есть. Варево действительно оправдало ожидание и уже через минуту забылся тараканий труп.
     В эту деревню, неподалеку от областного центра, они добрались на попутках. В гости к Лешиной дальней родственнице со стороны отца. Так получилось, что его с сержантом Лешей оставили при штабе полка на войсковую практику. И грех было не воспользоваться случаем.
     Пока попутки пылили проселками, он пялился на скучные рыжие суглинистые поля, сплошь утыканные хилыми ростками новоявленной в этих местах "королевы полей". К середине августа кукуруза не выросла даже до полуметра и достичь хотя бы юношеской зрелости не обещала. Серые деревни, которые они проезжали, пахли брагой и запустеньем.
     Когда хозяйка наполнила стаканы во второй раз, дверь скрипнула, и на пороге возникло худенькое рыжеволосое существо.
     - Здравствуй, Ивановна, никак у тебя гости?
     - Здравствуй, Дуня. У тебя, как у машкиной сучки, нюх на кобелей…
     - Можно я к вам присуседюсь?
     - Садись к столу, коль зашла. И щец, и водочки для тебя хватит. Да и вчетвером за столом как бы комплект. Это вот племяш мой с другом в гости заглянул. Служба у них нынче в области, - пояснила хозяйка.
     - Надолго? - поинтересовалась Дуня.
     - До завтра, - ответил Леша.
     - Што ж так мало времени гостите?
     - Служба…
     - Жаль… ну… за знакомство… - подняла она свой стакан.
     Дуня оказалась женщиной неопределенного возраста, и на первый взгляд старше его лет на десять. Никаких особых женских прелестей у нее он не заметил. Кроме больших зеленых глаз. На ней было старенькое заношенное цветастое платьице и старые разбитые, не знавшие ваксы с рождения, мужские туфли без шнурков. Наряд "завершала" бумажная роза, наскоро сунутая в спутанные волосы. Еще он заметил густую россыпь веснушек у крыльев носа и на оголенных предплечьях. Цепкие длинные пальцы, изуродованные тяжелой крестьянской работой, хищно сжимали стакан. И опорожнила она его как-то со всхлипом, по-мужски. Несмотря на отсутствие женской привлекательности, ему показалось, что она излучает какое-то поле "порока", притягивающее и засасывающее. Он улыбнулся ей, и она ему ответила смутившись, опустив глаза. И ресницы у нее оказались длинные и пушистые. И ладони рук, узкие и изящные, совсем не крестьянского труда.
     - Ладно. Пойду я. Спасибо за хлеб-соль. Баньку вот истоплю… А что, солдатики, приходите попариться… Благо суббота, банный день… А то от пыли нашей дорожной за ушами так просто не избавитесь.
     - Не балуй, Дуня. Не твоя это ягодка. Зеленые они еще.
     - Коль в солдаты взяли, то и вполне созрели, - хихикнула Дуня. - Не боись, Ивановна, нешто я не понимаю. Пусть приходят. Не пропадать же жару. Да и веники у меня припасены знатные.
     Повернувшись на пятках, она выскользнула за дверь.
     Отоспавшись после трапезы в садике под березой, он сладко потянулся, взъерошил пыльный ежик волос и толкнул в плечо сопевшего тут же на рядне Лешу. "Совет" был недолгим и решение принять банное приглашение одобрено.
     Дунина изба была рядом, по соседству. В конце огорода, засаженного картошкой, дымила труба старой черной баньки.
     Дуня, раскрасневшаяся и причесанная после бани, встретила их на пороге.
     - Ну вот молодцы. Идите, парьтесь. Мыло, шаечки с вениками - там все. Найдете. Вот вам рушничок. Чистый. Один. Уж не обессудьте. Нету боле. А то - вот мой возьмите, коли не брезгуете, - протянула она свой влажный рушник.
     Он посмотрел ей в глаза, улыбнулся и взял его.
     Парились долго и всласть. Он, как городской житель, впервые попал в такую баню. И все ему в ней было внове.
     Леша, швыряя ковшиком воду на раскаленные камни, быстро нагнал пару, и они, нежась и похохатывая, всласть отстегали друг друга вениками. Густой дух отопревших в воде березовых листьев щекотал ноздри. Казалось, все тело раскрыло поры и дышало каждой своей клеточкой. Все в этой баньке было рационально. Три дощатых полки под потолок, чан с холодной водой, чан с горячей над примитивной топкой, деревянные шайки и эмалированное ведро с холодным квасом в предбаннике.
     Когда они вышли из баньки, красное августовское солнце уж наполовину своего диска закатилось за вершины соседнего бора. Теплый неподвижный воздух пах мятой и какими-то неведомыми ему терпкими травами. В теле чувствовалась легкость и пружинистость в мышцах.
     Как только они появились на пороге горницы, Дуня тут же метнулась к печи и ловко выхватила из ее зева дымящийся чугунок с молодой картошкой. На столе стояла миска с желтым творогом, кринка со сметаной, свежие огурчики, помидоры, зеленый лучок и на дощечке аккуратно нарезаное сало. Он почувствовал, что ей эти хлопоты доставляли удовольствие. Она вся светилась изнутри.
     - Чем богаты, тем и рады. Садитесь к столу, дорогие гости, - сказала Дуня и жестом показала на лавки.
     Он насытился быстро. К тому же и пища эта была как бы деликатесом. За два года армейской службы он уж и забыл вкус творога и сметаны. Да и свежими овощами армейские интенданты не баловали рядовых.
     За окном быстро смеркалось. Дуня зажгла керосиновую лампу. Электричества в деревне не было. На него повеяло воспоминаниями из далекого военного детства.
     - Ну вот, Лешенька, ты иди к тетке ночевать, а друга твоего я пристрою на моем сеновале. А то, глядишь, Ивановна будет беспокоиться.
     Леша многозначительно хмыкнул, поблагодарил хозяйку за хлеб-соль и баню и побрел через огород к теткиной избе.
     Черное, неподсвеченное городскими огнями, небо искрилось мириадами звезд. Вселенная открыла ему окошко и он ощутил ее величие и бесконечность.
     Поднявшись по приставной лесенке на сеновал, он упал навзничь в сено, погрузившись в дивный дух сухих полевых трав. Внизу тихо переступала с ноги на ногу корова, вздыхая, хрустела сеном. В углу попискивали мыши. Где-то далеко орали лягушки. Сытая истома быстро окутала его тело и он, сбросив стеснявшую одежду, окунулся в дрему.
     Очнулся он от легкого прикосновения к плечу. Он сразу догадался, что это она. Даже ждал ее...
     - Миленький, я полежу подле тебя... Можно? - прошептала она. - Я тебе укрывку принесла...
     - Ложись, Дуняша, - тоже шепотом ответил он.
     Ее хрупкое тело прижалось к нему, ища тепла и сочувствия. И пахло оно молоком, а волосы ромашкой. И были они мягкие, шелковистые. Он ощутил ее теплое дыхание на своей щеке, а шершавые пальцы на своем плече. Они нежно гладили его кожу, пробираясь к груди. Он знал, что сейчас должно произойти, но не знал как, опасаясь этой опытной взрослой женщины. Она как будто прочитала его мысли и прошептала:
     - Не бойся, миленький, ты сильный и красивый… И будет у нас все, как надо…
     Ее руки гладили его грудь и живот, а он в ответ положил свою ей на грудь. Под легким платьицем у Дуняши ничего не было… Ее маленькая упругая, как у девчонки, грудь легла в его ладонь, и он почувствовал, как ее тело сотрясла дрожь.
     - Соколик ты мой ненаглядный, - шептали ее потрескавшиеся губы, а руки медленно приближались к низу его живота…
     Как очутился в ее влажном тепле, он не помнил. Природа подсказала ему движение, и лодка закачалась в такт их сердцам. Он чувствовал ее дрожь и встречное движения. Океанская волна накрыла их и взорвались они вместе… Подавленный стон перешел в крик, и она забилась под ним, как раненая птица… Она продолжала извергаться, плотно прижавшись к нему. На ее щеках он ощутил соленую влагу слез и испугался - не сделал ли он чего-то, что обидело ее.
     - Отчего ты плачешь, Дуняша? Я тебя обидел?
     - Што ты, глупенький, мальчоночка мой милый… От счастья я плачу, от счастья… Все получилось, как надо… Мужик ты настоящий…
     И он почувствовал, как она улыбнулась.
     Лишь в третий раз он ощутил всю гамму их совместных ощущений.
     - Не спеши, миленький, - подсказывала она ему, готовясь к очередному стрессу.
     Потом они лежали, прижавшись друг к другу, и ее губы нашептывали ему на ухо ласковые слова, а руки ласкали его до тех пор, пока он вновь не был готов войти в нее. Она впускала его в себя и тихо смеялась…
     - Что ж ты не замужем? - поинтересовался он в минуту роздыха.
     - Э-эх… - вздохнула она. - Всех моих женихов война выбила. Все полегли за родину, за Сталина… Ведь вернулись-то трое. И те калеки. А мне-то, как кончилась война, как раз пятнадцать стукнуло. Кто из молодых на войну не успел, ушли в армию, да боле сюда не вернулись…
     - Вот и тебе бы надо было уехать…
     - Не могу бросить одну старуху. У ней жизня не сложилась и мне в наследство передала. Да и должен же кто-то коров доить. Так и хожу на ферму. Да ты, миленький, не переживай. Не жалей меня. Ласковый ты мужик. Как теленочек. Будут любить тебя бабы. Первая я у тебя. И будешь помнить меня всю жизнь, потому как была я с тобой в охотку. И ты это почувствовал. Разберешься теперь в бабьем притворстве. Счастливая будет, которая полюбит тебя по-настоящему. И детки у тебя получатся красивые…
     - А ты?.. Может и у тебя будет ребеночек... От меня...
     - Нет, миленький. Не могу я иметь ребеночка. Застудилась в войну. Могла б, давно уж прижила. Как матушка моя меня... Радость ведь какая - дитеночек, который в любви сделанный... Все одно тебе спасибо. Дал ты мне на одну ночь счастье... Спаси тебя Христос... И я тебя буду помнить, потому как ввела тебя в таинство...
     Уже светало, когда они ненадолго забылись во сне.
     В обратный путь тряслись ребята в кузове попутки. Леша тактично вопросов не задавал. А он тихо грустил, перебирая в памяти события прошедшей ночи...