Галина Подольская

Кошка Аришка свалила слоника с журнального столика и, скользя по керамическому полу, как по льду, гоняла его вместо футбольного мяча по всей квартире. В результате у фигурки вначале отвалилась самая тоненькая ее часть – хвост. Потом – наиболее примечательная, но не менее уязвимая – хобот. Наконец, то, что кажется незыблемым для этого древнего, обожествляемого тайцами животного, – тумбообразные ноги! Таким образом, священный слон стал и впрямь футбольным мячом!
Люся собрала разбитые части и ахнула: слоник был сделан совсем не из слывущего вечным черного дерева. Синтетический сплав непонятно чего, а может, и просто пластмасса! Именно такое и продают в магазине вместе с другими китайскими безделушками. Вот вам и вечность…
Но есть вечность иная. Говорят, что драгоценные камни предопределены нам небом, как наши защитники и помощники. Уже и ветхозаветные народы знали цену драгоценным камням и не только как форме роскоши. И, как бы ни укоряли пророки своих собратьев за любовь к дорого ценимым камням, судя по "Книге книг", мода на перстни была в ходу. В Древнем Египте драгоценные камни не только присутствовали в частной жизни, но оставались непременными спутниками и после смерти. В гробницах фараонов на телах мумий и предметах, положенных усопшему для пользования после земного бытия, непременно были и разные драгоценные камни, среди которых особая роль принадлежала камню-покровителю.
Определенного склада натуры, особенно женщины, и сегодня предпочитают не изменять астральному камню, и на всякий случай иметь-таки при себе драгоценного защитника из своего зодиака.
Некоторые считают, что в Израиле голубой топаз – редкость, может, оттого что неба и моря столько, что их синева растворила камень? Очень даже возможно. Но это ничего не меняло для Люси.
Ее голубой топаз был для нее, как мгновение чистоты, в котором слилось воедино нечто сокровенно личное и глубоко женское... Он был таким неестественно ярким, что все вокруг только и говорили Люсе: "В твоем возрасте принято носить натуральные камни. А ты цветную стекляшку нацепила. Смех!" Самое главное, что внутренне Люся не могла противостоять натиску этих подколок – не фамильный же! Была бы квитанция из ювелирного магазина, она бы знала, и горой встала бы в защиту подарка от мужа. А здесь – проблема: вообще неизвестно откуда этот топаз взялся у Александра? Говорит: "Достался по случаю! Должна носить, как талисман!"
Между тем камень был, может, и драгоценным, но уж точно не казался таким – этакий булыжничек на шнурке. Так в Прибалтике янтарь штамповали. А нынче китайцы все, что угодно, выпустят! Однако что-то подсказывало, что не стоит говорить об этой догадке мужу. В кои-то веки Александр сделал ей подарок. Она чувствовала, что – от души! И сам факт этого мужниного порыва был ей дорог.
Все до обыкновенности просто. Их отношения с мужем  были давно на грани разрыва. Холодная отстраненность тел, переставших реагировать на тепло прикосновения, подсознательно парализовала восприятие друг друга. Вот вам и рецепт "любовного напитка", разлитого на две чаши пуританской воздержанности, приправленной репатриантской горечью, когда уже нет сил восходить к Земле Обетованной. Твердыни веры вдруг сами собою неожиданно обернулись остриями такого глубоко личного поворота, в который не заводила ни одна Моисеева тропинка.
В один из дней Люся шла по улице Кинг Джордж – как раз мимо одного из дорогих ювелирных магазинов сети "Роялти"…
И вдруг что-то подтолкнуло ее войти, хотя раньше она никогда в него не заходила, потому что цены, указанные в витрине, выходящей на улицу, превосходили все мыслимые ожидания.
Нахохленная продавщица, измерив Люсю профессиональным взглядом, сразу оценила, что эта брать не будет и, тем не менее, постаралась скрыть свою догадку:
– Вас что-нибудь интересует?
– Пожалуй… – Люся растерялась.
– Я вижу, у вас есть вкус, – сказала крашеная блондинка, повторив выученную на семинаре фирмы дежурную фразу продавца ювелирного магазина, и добавила:
– Какой красивый кулон! Он похож на александрит, хотя – нет. Подождите минуточку, – она открыла иллюстрированный справочник, – не александрит (как же я сразу не догадалась) – голубой топаз. Ну, точь-в-точь голубой топаз.
Люся совсем растерялась. Что ей сказать? Топаз он или похож? Все-таки в такой уважаемой ювелирной фирме…
– Я вижу у вас какие-то проблемы?
– В общем… – начала было Люся.
– Проблема – в топазе! Уж поверьте мне, как специалисту! Топаз, он, как александрит, понимаете, его нельзя носить один. Он должен быть всегда в паре. Например, кулон – серьги, или кулон – кольцо, всегда оберегают от сглаза! Ну, а уж если полный комплект, считайте, что Фортуна вас уже не покинет! Это известно каждому знатоку даже полудрагоценных, а тем более драгоценных камней, – продавщица взяла инициативу в свои руки, – но это должен быть непременно ваш камень. Иначе – вы никогда не решите своих проблем с другом.
– Мужем, – нерешительно поправила Люся, словно опасаясь разрушить концепцию блондинки как специалиста.
– Если с мужем, – тем более. Мужа всегда можно убедить, что ваш камень – это материальное подтверждение его, мужа, твердости, уверенности и силы. Ваш драгоценный камень – это эмблема его, мужа, основания на вас как женщину и символ вашей семейной  монолитности!
– Вы знаете, я как-то и не думала об этом, вечно было не до того, – чистосердечно призналась Люся.
– И очень ошибались. Украшения, подобранные в соответствие со вкусом и учетом наших индивидуальностей, укрепляют нас как женщин, продлевают нашу молодость, подчеркивают привлекательность. Камень защищает, если он ваш. Вот и получается, что от драгоценностей во многом зависит то, как на нас смотрят мужчины.
Блондинка упивалась своим красноречием. Наконец, перейдя к основной части:
– Мы можем заказать вам кое-что с таким же или аналогичным камнем. Голубой топаз – не дешевый камень, а в нашем ассортименте он не так часто бывает. Впрочем, сделать дополнительный заказ для фирмы не проблема. Так что не волнуйтесь. Разобьем заказ на платежи. Потихонечку, в течение пары лет справитесь. Зато как это решит все ваши проблемы!
– Что? В течение пары лет? – переспросила Люся, сконцентрировавшись на еще не названной цене.
– Нет, вы можете справиться гораздо быстрее. Это я так, навскидку.
И вдруг неожиданно для себя самой Люся выпалила скороговоркой:
– Вы меня убедили, мне, действительно, нужен комплект. Иначе я никогда не решу своих проблем.
– Ну, конечно же…
– Так вот, мой топаз очень велик для меня! И я бы хотела распилить его и заказать у вас гарнитур!
– Что? – едва не задохнувшись от такого поворота, вымолвила продавщица, убежденная, что на шее у Люси – китайская стекляшка и поняв, что бонуса с продажи топазов она уже не получит.
Вдруг, словно уловив ее сомнения, Люся спросила:
– Топаз не настоящий?
– Видите ли… – замялась блондинка, – у нас есть специалист.
– Вот и отдайте камень эксперту, – решительно сказала Люся, быстро расстегнула цепочку и сняла с нее кулон, – а потом подсчитайте, сколько мне будет стоить заказ сережек и кулона, или кулона и кольца в золоте. У меня есть, что сдать в качестве лома.
– Хорошо, – с ледяной улыбкой ответила продавщица. – Я вам перезвоню.
Хотя драгоценный камень – не то, что камень, как гора с плеч, она словно обрела непонятную свободу, будто освободилась от какой-то тайны, которая ее мучила гораздо более, чем парность ювелирных изделий. Однако, уже пройдя несколько шагов, Люся вдруг почувствовала себя беззащитной без своего топаза. Словно все вокруг гудит и подмигивает голубым светом. И все озираются на нее и, посвистывая, отмечают про себя, к чему бы придраться. Будто она рассталась не со стекляшкой, а отдала что-то значимое в своей жизни.
Она так погрузилась в свои переживания, что на перекрестке совсем растерялась. И когда толпа народа хлынула на зеленый, даже не сразу сообразила, что и ей со всеми: Какой-то парень, едва не сваливший ее с ног, прокричал, обернувшись:
– Ну, голубоглазая, лучше бы ты мне в баре вечером попалась, а не у светофора.
Она решила побродить по магазинам. Вдруг какой-то мальчишка вывернулся на велосипеде из-за поворота и врезался прямо в нее. Люся упала так, что педаль попала в грудную клетку – под дыхало, как говорили раньше. Дыхание перехватило… "мальчики кровавые в глазах"... Точнее, нет – сизые мыши – по серому асфальту.
Она стала судорожно хвататься за все, что попало. Какой-то прохожий, обратив внимание на ее лихорадочные движения, с раздражением заметил:
– Опять эпилептичка. Ну, весь Иерусалим заполонили.
– Да она беременная, – заметила одна из женщин. И быстро достала из сумки бутылочку с водой. Но воды оказалось только на донышке.
А Люся и впрямь словно потеряла чувство времени и пространства.
Такая вареная, невозмутимая серость в глазах...  И вдруг в этой странной, потерянной зыбкости – детская кроватка… и – голос сынишки: "Мам-Мыша, Мам-Мыша". Он был совсем крохой, когда придумал это слово…
– Может, с давлением у нее что? Весь день дождь собирается… – вмешалась другая женщина, пыталась приподнять Люсю. Продавец свежего сока, наблюдавший эту сцену, выбежал из-за прилавка со стаканом воды для Люси.
Велосипедист потихоньку скрылся. И вообще, "а был ли мальчик?"…
Слоноподобная серая туча заполонила небо, разродившись несколькими тяжелыми каплями. Дышать стало легче.
Люся открыла глаза, которые казались прозрачно голубыми, независимо от отражающегося в них дождливого неба, механически пытаясь нащупать на груди кулон. Придя в себя, она неожиданно почувствовала, что ей как-то не достает ее топаза, словно древнего щита покоя. И вдруг она вспомнила о превращенном в футбольный мяч слонике – без хобота и хвоста. Кошечка поиграла-поиграла – и на планете одним слоном стало меньше.
Люся присела под козырьком открытого кафе на Бен-Иегуда. Дождь так и не разразился. Ощущение беззащитности не покидало, оголяя то, что казалось давно ушедшим. Неподалеку скрипач играл ирландскую мелодию. Музыка долетала до ее столика. Семь лет назад этот парень знакомился с нею. Тогда он был студентом первого курса Иерусалимской академии музыки. Люсины приятельницы поговаривали, что уже не один год он первокурсник. Предлагал вместе поехать в Эйлат, говорил, что оттуда можно дернуть на остров любви в Красном море.
– Что еще за остров? – поинтересовалась Люся.
– Самые жгучие любовные интриги завязывались на этом острове.
– Ну, ты и гонишь! – рассмеялась Люся.
– В общем, не важно, – прервал ее вечный студент, – важно, что остров когда-то называли Топазион. И все топазы – желтые, бесцветные, зеленые, черные, голубые – называются топазами от этого Топазиона. Так что, желаешь любви, как у Тристана и Изольды, давай махнем на Топазион!
– А вообще-то, ты музыкант или в турагентстве подвизаешься?
– Я не подвизаюсь, а к тебе вяжусь! А топаз, он как стеклорез. Давай знакомиться. Я – Томаз, – ответил скрипач с легким акцентом.
– Отвяжись, "Топаз", я – дама замужняя, а стеклорез тебе еще пригодится, – отшутилась Люся.
Теперь студент был уже лысым и играл ту же ирландскую песню. Долетавшие до нее звуки рассыпались невыпавшими дождинками. Надо же, вспомнила! Мало ли кто в городе пристает. Это в ульпанах учат: "Говорите с каждым, кто бы с вами ни заговорил на улице. Вот тогда язык развяжется и заговорите на иврите!" Для женщины следовать такой теории… С развязыванием языка тебе как раз развяжут поясок или расстегнут кофточку. Вот и становишься серой мышкой, чтоб никто не замечал. Идешь и шарахаешься от помощничков по развязыванию языка. Нет защиты от этого всемирного братства.
Голова гудела. Ирландская мелодия не успокаивала. Кофе был еще не допит… Несколько раз, словно невзначай, рука оказывалась в ложбинке, где час назад так привычно покоился топаз, словно сросшись с нею. А теперь душа как оголилась…
В отличие от многих врачей-репатриантов Александр сдал профессиональный экзамен сразу и сразу был взят на работу по специальности – глупо жаловаться. Он работал сразу в четырех больницах! Везде он был нужен, но одной нормальной ставки у него пока не было… Больничный стационар в центре Иерусалима стал еще подбрасывать ему больных-туристов для сопровождения за границу. Сдавал их Александр родственникам в аэропорту, а потом – день на достопримечательности. Платили мало, зато побывал в Австрии и Дании. Даже в Россию – на день – на Волгу съездил. А тут – новое предложение – Таиланд.
В 80-е годы Люся училась в Москве. Сын оставался у родителей, счастливых уже той мыслью, что дочь, хоть и разведенная, но живет высокой аспирантской жизнью в столице, а не где-то там – в неубедительной провинции Поволжья…
Люся и впрямь, можно сказать, жила в библиотеке. Но временами она спешила в "Детский мир", чтобы купить своему Димке какое-нибудь новое игрушечное чудо. Чего только она не привозила ему!.. Но любимым оставался Микки-Маус производства Восточной Германии. У него были неестественно длинные ноги – длиннее туловища с головою – такие, что их можно было завязать в узелок. И это очень нравилось детям, хотя казалось уродливым родителям. Серая ворсистая спинка переходила таким же ворсом, как капюшон, на голову и ушки. Очень скоро Димка по-личному начал именовать Микки Мышей и просил положить Мышу с ним спать. Так Мыша Микки и поселился в кроватке со Слоном-подушкой.
Когда мальчик скучал по маме, он обхватывал приехавшего из Москвы Мышу Микки. Глаза ребенка упирались в задорный взгляд мышонка, а губы растягивались, не дотягивая до игрушечной улыбки веселого Микки. Он ведь был из Москвы, от мамы… Иногда Димка во сне инстинктивно тянулся к нему и  лепетал "мам… мам…" Но, нащупав мягкую ворсистую спинку Микки, бормотал: "Мам-Мыша…"
А Люся… Люся училась. Училась и ради него, чтобы после защиты диссертации получать достойную зарплату и обеспечить независимость себе и сыну…
Александр глянул в окно иллюминатора.
Одиннадцать часов полета… Благо больной не досаждал. Все время молчал. Приходила беспокойная мысль: "Кто будет встречать? Будут ли встречать вообще? Одним человеком больше на земле, одним меньше…" А сорвался – так сорвался… Этот хоть легально работал по контракту, – вот врач и сопровождает до дома – не до аэропорта, как в Европе! До деревни, что в 400 километрах от Бангкока.
Александр глянул на своего подопечного. Погрузившись в мягкое серое кресло, тот молча улыбался с неестественно радостным выражением лица. Глаза были неподвижны, как у механической игрушки.
– Кому я его буду сдавать? А если в деревне у него и дома нет? И вообще никто его не возьмет? Куда я с ним? Обратно? Ведь не случайно же предупредили, что в медпункте не оставлять. В полиции – тоже нельзя. Не преступника привез – рабочего по контракту. Никогда раньше таких оговорок не было. Всегда кто-то встречал в аэропорту. Значит, есть проблемы, о которых умолчали! – пытался проследить прикладную логику инструкции Александр.
Таец с игрушечными глазами молча улыбался.
Александр так и не понял, спал ли его таец вообще или он и спал с открытыми глазами и игрушечной улыбкой? А может, он думал о том же?
Бангкокский аэропорт потряс Александра своим масштабом. Израильский Бен-Гурион – младенец по сравнению с двумя терминалами столицы Таиланда. Ну, как здесь сориентироваться? Упаси господи, тайца где-нибудь потеряешь. Он же еле-еле ноги несет! Его ж тащить на себе надо, а тут еще медицинский ящик весом в 15 кило, чтоб он провалился! У стойки паспортного контроля больной буквально повис на Александре, едва передвигая ногами.
У выхода толпились встречающие. Все в желтых футболках и все, как показалось Александру, с мартышечными лицами! Он невольно взглянул на своего пациента. Нет, его таец был решительно не такой. Его бы он сразу узнал, даже если бы тот был в желтой футболке, – по неморгающему игрушечному взгляду и остановившейся улыбке… Вдруг из толпы встречающих отделилась группа и двинулась прямо на Александра, и как-то почти мгновенно окружила его. Они что-то наперебой говорили, но Александру казалось, что требовали. Потом тихо-тихо из группы выделилась маленькая пожилая женщина с бойким средних лет тайцем, который обратился к Александру по-английски:
– Здравствуйте, вы, как следует понимать, доктор Алекс?
– Да, – ответил Александр.
– Все мы пришли встречать нашего Тая.
Александр неожиданно подумал, какое легкое имя у пациента, когда его произносят по-человечески, а не так, как в истории болезни со всеми тайскими заковырками, так что даже ивритские имена кажутся легкими.
– Это, – он указал жестом на женщину, – его мать, а остальные – родственники. Нам сообщили, что вы должны доставить его до дома, но это еще 400 километров. Мы решили не тратить время на ожидание в деревне. Тай уже здесь. Мы на микроавтобусе и хотим взять его поскорее домой.
В это время мать-тайка подошла к сыну и беззвучно прислонилась к нему. Долго смотрела на него полными горьких слез глазами. А потом начала что-то говорить… Тай был непроницаем. А она опять что-то лепетала и лепетала, тихо гладя его по смоляным волосам, совсем как гладят по головке маленького ребенка.
Игрушечная улыбка Тая оставалась неподвижной. Но маленькая женщина осторожно прикоснулась ладонью к его лицу, словно пытаясь оживить немоту сломавшегося механизма. Потом обняла за плечи, неожиданно сжавшиеся до детского размера. И все что-то шептала и шептала, и колыбельно мурлыкала, успокаивая свое дитя и пытаясь оградить сына от всех бед мира у этого мира на виду...
Александру показалось, что губы тайца дрогнули. Он не мог различить вырвавшегося мычащего звука, но ему показалось, что это было: "Мам-Мыша"…
У Александра, словно камень с души свалился:
– Минуточку, я должен предупредить израильскую страховую компанию, – отозвался Александр...
После нескольких безуспешных звонков он получил разрешение израильской компании отдать пациента под ответственность матери в аэропорту.
Бросив вещи в гостинице, Александр тут же обратился к администратору с просьбой отметить на карте красным фломастером маршрут основных достопримечательностей. Он остановил свободное такси и подал таксисту карту, указав на отмеченные красным фломастером места – Императорский дворец и храмы Будды. Обязан везде отметиться, везде запечатлеться, чтобы вернуться с собственными бангкокскими свидетельствами о местопребывании. Однако к концу дня дворцово-буддийские впечатления вконец уморили Александра. И администратор, подавая Александру ключи от номера, услужливо заметил: "Мистер Алекс, у нас в гостинице – великолепные массажистки. Один сеанс тайского массажа – и усталость как рукой снимет!"
Как только ни массировали его две смуглые, низкорослые, мускулистые тайки! С ощущением здорового тела возвращались мысли о Люсе и желание раствориться в ее белом, шелковистом, податливом, улавливающем каждый его жест, нежном теле.
Это были 1980-е годы. Люся и Александр учились в Москве. Это было их лучшее время. Они оба вечно пропадали в библиотеках. Он – в Медицинской, а она – в Ленинке. Оба посещали свой любимый Музей изобразительных искусств, где часто менялись выставки, и где всегда было что смотреть. Но они не знали друг друга…
И вот однажды, стоя за пальто, Люся услышала, что вся Москва нынче стекается совсем не в Пушкинский, а какой-то землеведческий музей, где поместили новый суперэкспонат. Люся была в передовиках по части культурных фондов. Их курс сплошь состоял из паломников искусства и дежурил по редким музейным выставкам. Но здесь она никак не могла взять в толк, что такое необычное могут выставить в Музее землеведения МГУ? Тем не менее, поинтересовалась у молодых людей, где находится этот музей. Как выяснилось, говорившие спешили туда же. Так Люся и оказалась среди землепоклонников, когда никого и ничто вокруг не интересует, но все спешат отметиться у нового кумира.
Летели все к "топазу чистой воды" – уникальной геологической находке. В 1970-е годы, в Волыни, в пегматитовых жилах и гнездах гранитов, под воздействием горячих флюидов на горных породах появилось это чудо света. Люся глянула на него и утонула в его чистоте. Возможно, она и позабыла бы об экспонате, как, скажем, о "Моне Лизе" за несколькими пуленепробиваемыми прозрачными колпаками, отгороженной на десять метров по периметру красной бархатной лентой, охраняемой четырьмя милиционерами. Тогда еще она поймала себя на мысли, что после приобщения к шедевру Леонардо, у нее не родилось самоуважение к пополнению своего джентльменского набора. Сколько же всего было просмотрено и оббегано… Красивая суета, роскошные детали которой позже слились в восхитительный конгломерат воспитания духа … Но здесь…
Впрочем, в этот день все было вообще не так!
Она увидела своего Александра… Увидела – сквозь кристалл "топаза чистой воды" в 68 килограммов. Тридцатисантиметровый в диаметре, по форме самородок напоминал октагон. Прозрачный, ни одной трещинки, ни единого постороннего включения – ни суетинки.  Экскурсовод тогда заметил, что это – второй по величине топаз. Первый – в 117 килограмм – хранится в Музее естественной истории в Вене. До Вены Люся так и не доехала. Но дело не в Вене, а скорее, в вине или в чем-то другом… Короче, она рассматривала каждую грань октагона так, словно пыталась преодолеть толщу топаза, как кристальную Джомолунгму творения чистой природы.
И за каждой гранью этой чистоты стоял ОН, чьего имени она еще не знала. Она всмотрелась в пространство кристалла сквозь правую нижнюю часть октагона. Ни одной трещинки – он… в мягких вельветовых брюках и кроссовках.
Она всматривалась в левую нижняя грань октагона. В перемычках пояса брюк был вставлен ремень из грубой холщовки болотного цвета с пряжкой, на которой красовалась надпись "Вранглер".
Грани кристалла словно притягивали. Она заглянула в сердцевину. Опять – он. Опять он – джинсовая куртка и расстегнутая на одну пуговичку рубашка в темно-синий пупсик.
Она выпрямилась, едва не вытянувшись в струну. И ее взгляд растворился в топазе, как в чем-то гриновском – с парусами, раздуваемыми свежим ветром, и шпилем мачты или мечты, которая в дефиците по жизни… И опять он… короткая шея, плоский подбородок, растянутые насмешливые губы и...  глаза – живые-живые… Вроде парень как парень, но он смотрел на нее сквозь тот же кристалл. От осознания этой нечаянности она неловко, как школьница, потупила взгляд, но уже через мгновение – подняла вновь.
Александр тоже пристально наблюдал за нею сквозь этот же топаз. Он рассматривал Люсю сквозь кристалл самородка, не замечая важности редкого экспоната, – просто, как мужчина, оценивал молодую женщину, начиная со стройных ножек. И второй по величине топаз в мире, помещенный в университетском музее, явно проигрывал в споре с Люсиными ножками. Впрочем, если бы это был и первый топаз, 117-килограммовый, интерес Александра к конкретно очерченным женским прелестям не изменился бы.
Так бывает! Геологические флюиды! Очнувшиеся пегматитовые жилы Волыни! Сквозь грани октагона магического кристалла Люся и Александр увидели друг друга от ног. И, как топаз чистой воды, родившийся под воздействием горячих кислых флюидов на горных породах, произросло еще одно чудо света. Оно произросло не в гнездах гранитов, под воздействием горячих флюидов на горных породах, а в сердцах двоих, прибежавших в землеройку из двух крупнейших московских книгохранилищ – Ленинской и Медицинской библиотек.
А потом была ночь. В ее общежитии на Юго-Западной. Душно и сладковато пахло только что распустившимся кактусовым бутоном. Даже не верилось, что этот  малыш может дать такой гигантский цветок. Они лежали с открытыми глазами. Было темно. И лишь оконный проем вырисовывался синим молчаливым пологом, соединяющим их с небом. И было так хорошо в этом чудесном пространстве комнаты в общаге, что сама темнота казалась прозрачнее того самого топаза чистой воды. И сладостно цепенели мысли.
А потом налетевшая дрема окутала своей легкостью, в которой уже совсем размылись границы разума и клубящегося сна.
Какие-то птицы (скорее всего, это были голуби) цеплялись за заржавленный подоконник, взмахивая косыми крыльями, которые в какой-то момент словно перечерчивались в крылья летучих мышей из мультиков. Они шуршали там, за стеклом, задевая перьями арматуру. Этот птичий шелест с глухим воркованием сливался со сладким стоном Люси и Александра. Сладость мужского запаха и обволакивающего аромата кактусового цветка заполнили весь мир, будто до рождения двух влюбленных в нем ничего существенного и не было, разве что голуби где-то постукивали коготками …
Со временем почти все стерлось. Это в музеях – редкостные экспонаты, а жизнь – она землеройка или вовсе помойка. Неважно, где ты.
Ко времени, когда рухнул железный занавес Советов, как было не воспользоваться этой возможностью? Вот ни с того ни с сего и собрались сменить место жительства. Только где было за этим занавесом постичь еврейские премудрости? Оставался простодушный русский авось. Димка оставался в России. Так вышло, что ко времени их отъезда он был на последнем курсе университета. В Сохнуте посоветовали дать парню доучиться… Вот и дали. Остался один, почувствовал  свободу. Ну, как же: рухнул родительский железный занавес. Благо вообще-то доучился...
Прямо с утра Александр, по совету администратора, отправился за подарком для Люси в "Чайнатаун", то бишь китайский квартал. Даже разволновался. Шутка ли, двадцать с лишним лет вообще не заглядывать в ювелирный отдел… После того как выбор был, наконец, сделан, Александр почувствовал, что голоден. Вышел на улицу. Его взгляд упал на плоды тайских райских садов. Главное, что венчал всю эту чудо-экзотику – царь фруктов дуриан.
"Дурианам", не пробовавшим дуриан, предстоит кое-что пояснить.
Произрастает этот колючий фрукт, помимо Таиланда, в Индонезии, Индии, Индокитае, на Цейлоне, Филиппинах и других близких по типу климатических зонах. Однако считается, что самые вкусные дурианы в мире выращивают близ Бангкока. Зрелый плод весит два-три кило, хотя отдельные экземпляры достигают десяти килограммов и напоминают футбольные мячи с острыми шипами, растет на деревьях, достигающих свыше 15 метров высоты.
Зрелые плоды считаются утонченным дессертом. В Великобритании, к примеру, им можно полакомиться за 25 фунтов стерлингов. Но даже в Таиланде небольшой кусочек продается не меньше, чем за 70 бат, что составляет около трех долларов США. Не черная икра, но, прямо скажем, не дешевое удовольствие!
Быть в Бангкоке и не отведать главный деликатес? Когда-то натуралист А.Р.Уоллес утверждал: "Попробовать дуриан – значит получить кардинально новые ощущения, и поездка на Восток стоит этого!"
Александр не удержался. И купил-таки невиданный фрукт. Специальным топориком продавец рассек жесткую кожуру колючего плода на две половинки.
И… Что за гадость! – слезы градом хлынули из глаз от гнилостного запаха, как из канализационного люка! Александра тошнило. О вкусе маслянистой пасты внутренностей дуриана Александр уже и не помнил. Он вообще уже ничего не соображал, зажал нос, зажмурил глаза, выплюнув деликатесную гниль. Но было уже поздно. Тайский фрукт, занимающий одно из самых почетных мест в ряду знаменитых своими "ароматами" деликатесов – покрытому зеленой плесенью сыру "Рокфор" и китайским грибам "Сянь-Гу", как говорят в России, "не пошел"… Закружилась голова. Организм так отторгал непривычный деликатес, что Александр чувствовал, как теряет равновесие. Выворачивало так, что он словно изрыгал свои внутренности. Машинально пытался очистить одежду пакетом с кулоном для жены. Потом искал воду, чтобы умыться, очистить руки. Запах дуриана душил, как сероводород. Ничего не помогало. До отеля было рукой подать, но Александру было совсем худо.
Едва держась на ногах, он вошел в лобби. Стоявший у стойки администратор понимающе заметил: "Дольки дуриана тайцам хватает до ужина, а у вас, я думаю, чувство голода не возникнет уже до дома".
– Неужели продавец не мог меня предупредить! – с возмущением недоумевал Александр.
– О чем вы говорите? Дуриан – самый дорогой продукт в Таиланде. Большинство предпочитают покупать его дольками. Не так экзотично, как выпить мякоть из плода, зато не нужно возиться с угрожающими колючками и толстой кожурою, от которой и исходит этот запах. Или просят продавца за дополнительную плату помочь очистить плод. Думаю, что ваш лавочник просто не говорил по-английски. Для полунищих владельцев фруктовых лавок клиент вроде вас, покупающий не дольку, а целый фрукт – редкая удача. У нас в гостинице, как правило, новичков предупреждают относительно дуриана. Кстати, и в проспекте требований к посетителям, который вы подписали, тоже об этом говорится. – Он открыл буклет и указал на строчку со знаком перечеркнутой колючки. – У нас вход с дурианом воспрещен, поскольку запах после дурианной трапезы не удается выветрить никакими косметическими средствами. Такой значок есть и в лифте, и в такси, во многих общественных местах.
– Честно говоря, я думал, что речь идет о каком-то непонятном для меня кактусе, у входа в Чайнатаун тоже стоял этот знак! – перебил его Александр.
– Я должен был бы вас не пропустить, но тайское гостеприимство не позволит мне это сделать, – заметил администратор. – К тому же вам пора на самолет, хотя опасаюсь, что и там у вас будут проблемы.
– Что же мне делать? – взмолился Александр.
– Сейчас я распоряжусь, чтобы вам принесли выпить подсоленной воды. Это единственное, что поможет вам прийти в себя. И еще: не вздумайте принять что-нибудь спиртное. Оно не совместимо с дурианом и грозит таким раздражением желудка, что в самолете мало не покажется.
Горничная  принесла Александру в номер какие-то химические средства для чистки сантехники. Понятно, что выход не из лучших. Но как иначе заглушить аромат тайского деликатеса?
Люся очень переживала по поводу поездки. Вроде всего-то три дня – но ведь в Бангкоке. А тот вдруг с топазом из Таиланда вернулся. Александр подарил ей его тогда, когда она уже перестала ждать, когда он вроде бы и не так нужен, когда даже воспоминание о том прозрачном волынском самородке покрылось трещинками, и октагон кристалла утратил совершенство очертаний… Вообще история с покупкой топаза по случаю и без квитанции казалась ей сомнительным литературным фарсом. Ну, не такой Александр по жизни. Слишком правильный он, без всяких там выкрутасов. В жизни не пойдет на что-то противозаконное.
Кофе был уже выпит. Голова… Да как же она раскалывается… Надо ж, вспомнила музей МГУ! Вот ведь память – почтовая рыбка…
Вечный студент-скрипач со своим ирландским мотивом.
– Да что я, в конце концов, нервничаю? Может, ювелир уже на месте?
Люся вошла в магазин "Роялти".
– Я здесь мимо проходила… А ювелир еще не пришел? – запинаясь, как школьница, спросила Люся.
– Я уже отправила на фабрику и сообщу вам о результате, –  ответила продавщица.
И вдруг Люся откровенно спросила:
– Я, конечно же, буду ждать, но скажите, а как вы сами-то думаете, он – настоящий?
Вопрос смутил продавщицу, совершенно убежденную в том, что у клиентки разряда Люси не может быть натурального топаза такой величины.
– Я думаю, что в вашем сертификате написано все, как надо, – совершенно невозмутимо ответила она. – Вы сомневаетесь в гарантиях фирмы?
– Нет, просто это подарок от...
– Понимаю, от друга, – продолжила продавщица, – который не хотел раскошелиться. Что ж, мы живем в Израиле…
– Да, – утвердительно кивнула Люся.
– Вам сразу нужно было мне об этом сказать, тогда бы не пришлось посылать на экспертизу. Я-то сразу подумала, что кулон ненатуральный. Не поймите меня неправильно, но мы можем подобрать вам что-нибудь недорогое, но достаточно изящное, а то интеллигентная дама, а на шее, простите меня, – вульгарная поделка. Девчонки из армии такой ширпотреб носят, мы с вами – все-таки другое поколение.
– Да, вы, пожалуй, правы, – почему-то очень грустно сказала Люся. – Я подумаю относительно скромного комплекта, когда вернусь за кулоном.
Она отметила про себя, что впервые, даже мысленно, не назвала подарок от Александра топазом.
Когда Александр доехал до аэропорта, он вдруг вспомнил о пакете с кулоном для Люси:
– Да куда же он запропастился этот пакетик? – недоумевал он. – Пропасть! Так я ж потерял его в тот самый момент, когда одурел от дуриана! А кто-то находившийся рядом – воспользовался. Кулон с сертификатом фирмы и чеком, можно даже вернуть в магазин. Для тайцев это деньги!
Дело было не в самой пропаже… Это был шанс что-то склеить… Со времен обручальных колец Александр не подарил ей ни одной ювелирки. Его жена и без того столько лет казалась ему счастливой, хотя он понимал, что для женщины все значимо. Если даже не носит, то хранит в какой-нибудь шкатулочке. Хотя он бы ей очень понравился – три переливающихся, сияющих камушка – фиолетовый аметист, густой синий сапфир и голубой топаз – маленькие, как дрожащие росинки, но в изящной горделивой оправе. И так все мило сплеталось в этом кулоне в лирическую композицию, что даже ему подарок нравился. А Люся… Она бы точно разволновалась и сказала, что именно о таком всю жизнь мечтала. Такой вещицы у нее никогда не было. И его до сегодняшнего дня это почему-то особенно не угнетало. А тут вдруг решил купить то, что, в сущности, не продается…
Унылая мысль настойчиво возвращалась:
– Мы, мужики, письма выбрасываем, а женщины, ну, вроде Люси, – перевяжут и спрячут. Мы уж и забыли, о чем писали и что обещали, даже что делали, а женщины все помнят... – размышлял про себя Александр.
Потом, вспомнив наставления администратора, еще раз выпил подсоленной воды, которую горничная участливо дала ему с собою в бутылочке.
– Люся стала другая, – тянулась унылая нить его мыслей. – Другая она, не та. И рядом, а другая… Вроде давно не дети. Димка ее, вон университет уже закончил и даже остепенился от загулов, и на жизнь не жалуется. Значит, все у него в порядке там, в России. Девиц, небось, меняет направо и налево. Значит, сын живет и в ус не дует, а ты не знаешь, как через двадцать с лишним лет совместного проживания к жене подойти!..
Так вышло, что когда Александр с Люсей поженились, он не усыновил Люсиного сынишку. Три года ему тогда было. Почему не усыновил? Не смог! Законный отец не дал разрешения. Развод разводом, а отцовство отцовством. Куда против советского закона пойдешь? Но это ничего не меняло в его отношении к Димке – он же Люсин. Может, без него она и не была бы такой, какой он ее встретил и полюбил! С Димкой он ладил и воспитывал, как родного! Все было, как у людей. Но Люся панически боялась предать своего Димку и наотрез отказалась еще рожать! И ведь убедила-таки Александра в этом. Так – невзначай – ранила в мужчине мужчину. А теперь он ее – невзначай – отказал парню в гости приехать. А вдруг останется здоровенный лоб со своими выкрутасами? Ну, не получают гражданства в стране национального Восхождения неусыновленные русские! Ехали и не думали, что такое бывает. Два взрослых вроде бы грамотных человека. Опять против закона не попрешь – только теперь уже израильского! Жизнь здесь трудна. Там вроде жили и жили, Димка, опять же, маленьким был, а теперь… Куда ехать-то? Всем свалиться в одну полуторку? Вот так всю жизнь прожили, работали, а на квартиру не заработали… Ну, здесь якорь бросили – купили-таки себе жилье – так по гроб жизни расплачиваться.
А Люсю разве отпустишь к Димке? Чего доброго, возьмет и останется. От нее сейчас чего хочешь можно ожидать. Только и живет, что своими почтовыми рыбками – эсэмэсками по мобильнику… Не та она теперь, тяжело с нею… И на якоре, и без воды… И во всем для нее вроде бы только он, Александр виноват – весь первородный грех на нем, словно двадцать с лишним лет не в одной семье жили. Не говорит в лицо, не обвиняет открыто, но видно, что мучается. Вбила себе в голову, что бросила сына – бросила из-за мужа! Что с нею поделаешь? Высохла от собственного самоедства за эти годы. И невозможно ее ни в чем переубедить. Молчит себе и все, только в глазах – слезы. Мол, обижена я судьбою, и не лезь в душу, свое дело сделал! А ездить – по уши в долгах… Ну, понравился бы ей кулон, может, хоть улыбнулась бы лишний раз…
Александр встал в очередь на регистрацию. И вдруг…
– Доктор Алекс, доктор Алекс...
Он обернулся. К нему протискивалась маленькая пожилая. Он бы и не узнал ее, если б не глаза – такие обезоруживающе чистые, какие в его сознании всегда ассоциировались разве что с Богоматерью.
– Доктор Алекс, – она, наконец, приблизилась. – Доктор Алекс… – она не знала ни слова по-английски и ничего больше сказать не могла. Говорили ее ореховые глаза, смотрящие на него, как на Спасителя.
Пассажир, регистрировавшийся на соседний рейс, наблюдавший эту сцену, неожиданно подошел к тайке и обратился к Александру на английском:
– Доктор Алекс, я помогу даме перевести то, что она хочет вам сказать. Она – мать вашего больного.
– Я помню, – кивнул Александр.
– Она благодарит вас за сына, которого в их деревеньке все считали давно пропавшим. Возможно, он и умер бы вместе со всеми заработками в вашей стране, и она не узнала бы где его могила. Но вы успокоили ее сердце…
– Понимаете, я его даже не лечил…
– Тайцев-наемников нигде не лечат – отписки в страховке, – очень сухо вставил переводчик.
Тайка вновь начала что-то взволнованно лепетать:
– Все то, о чем вы говорите, не имеет значения. Вы привезли ей сына, все равно какого, ее сына – живого. Он теперь с нею.
В этот момент мать-тайка неожиданно что-то нащупала у себя на груди. Она сняла с груди странный прозрачный голубой камень. Он был какой-то деревенский, словно недообработанный, без оправы и висел у нее на шнурке. Старушка протянула его Александру, продолжая благостно смотреть на него своими ореховыми глазами, не принимая возражений:
– Этот топаз добыл мой отец, работая на добыче драгоценных камней. Топаз был на груди моей матери. Я хочу его отдать вам, потому что теперь мой сын со мною, – и вновь застыла в полупоклоне.
Александр был смущен. Видя его смятение, таец-переводчик взял на себя дополнительную миссию, добавив:
– Вы не можете отказать этой простой деревенской женщине. Она – тайка. И несет в себе закон предков.
Александр утвердительно кивнул.
И вновь вспомнил свою бабушку, которая была вот такая же маленькая и приходилась ему вот так же по грудь.
Комок подступил к горлу. Он шагнул к ней и молча обнял ее, ощутив сквозь футболку влагу от кативших из ее глаз слез.
– Спасибо. Я убежден, что вы отогреете его, и он начнет говорить, – отрывисто и с неожиданной убежденностью сказал Александр.
Пройдя регистрацию, Александр обернулся, ища взглядом сухонькую тайку.
Она стояла на том же месте и провожала его своими ореховыми глазами, – совсем, как когда-то бабушка, отправлявшая его в пионерлагерь "Волжские зори". У бабы Аси были тоже ореховые глаза.
В самолете Александр долго рассматривал камень.
Топаз был совсем прозрачным, как стеклышко, как осколок того самого гигантского топаза чистой воды, привезенного с Волыни в музей МГУ, – только голубой, как глаза… Люси… Она была тогда очень красивой... не только ножки. Прогнутая, как у бальницы, спина, горделивый поворот шеи и неторопливые веки, которые словно прятали от него голубой взгляд… Александр так силился поймать этот взгляд, чтобы потом – по этому  голубому взгляду, – сказать себе: "Не я ж один на тебя пялился". Столько притягательности было в ее движениях, за которыми он наблюдал тогда сквозь грани октагона топаза, пытаясь скрыть появившуюся в коленах дрожь.
Александру вдруг стало так спокойно и мирно, что это ощущение разлилось по всему телу – до кончиков пальцев ног. Он расслабился и уснул – без снов и навязчивых мыслей, как утонул.
Трудно сказать почему, но вся эта история вдруг тронула какие-то ледники самого существа Александра. Он вернулся домой, но наступило странное одиночество, точнее, нежелание расстаться со своею тайной, которая, подобно слоям пара, подсвеченным поднимающимся солнцем, открывают Волгу, вдруг приоткрыло в нем его зашкуренную от израильской несусветности душу. Состояние топазной голубизны в зените пронизывало в Израиле, и дома было, как одна из граней устойчивого неравновесия октагона. Александр эмоционально никак не мог включиться в свою же жизнь. Он так ничего и не рассказал Люсе о подробностях поездки. Вернулся и – порядок. Отдал Люсе топаз, заметив, что непременно должна носить, хотя и достался ему по дешевке на распродаже. Он не захотел расстаться со своею тайной, которая сделала его уязвимым и беззащитным, как в детстве. Он по жизни привык казаться мужественным и даже суровым, терпеть не мог сантиментов. Но, скрывая это внутреннее трепетное смятение, Александр не понимал, что ему есть кому рассказать обо всем и быть услышанным, – Люсе. Он почему-то возвращался в свой дом так, словно в его стенах  жила пустота.
У Люси в газете вновь были неприятности, грозящие перейти в конец карьеры. Опять сокращали штаты. Опять выверяли, кто, что и где публикует. А здесь – сама виновата. Взяла и опубликовала кусок своего материала в другой газете!
Ненадежный, безъякорный домик на воде – эта наша русскоязычная пресса. Да и люди ненадежные, о которых пишешь. Неважно, сколько твоего сердца и профессионализма в этом. Считается, что если видишь свое имя в печати, уже этим должен быть сыт и счастлив. Вот полы вымыл – это труд всеми уважаемый, все понимают, что за просто так никто этого делать не будет, и душу свою в этот труд не вложит, значит – уважать  надо... и платить. А писателей и журналистов и солить нет нужды. Их и так больше, чем рукавов на Волге...
А тут еще гудела голова, ну, ни отряхнуть, ни шелохнуться. Экран компьютера перед глазами из ярко-синего стал серым… Нужно выпить кофе, нет – позвонить сыну. Да, позвонить сыну… Димкин номер не отвечал… И вдруг – звонок:
– Здравствуйте. Вас беспокоит фирма "Роялти". Экспертиза показала, что ваш топаз – подлинный и другой разновидности, чем обычно бывают в Израиле. Если вы, действительно, решили распилить его на комплект, у нас есть к вам деловое предложение. Вы можете выбрать в нашей фирме любой готовый гарнитур из топазов или других драгоценных камней в обмен на него.
– Я, пожалуй, его возьму, – растерянно ответила Люся.
– Гм… Гм… – голос замер на какое-то время, но потом возобновился: – Мы можем предложить вам и другую опцию: купить у вас камень.
– Купить? – Люся даже разволновалась, вспомнив о том, как ей нужны эти деньги, чтобы, ни на кого не оглядываясь, ни перед кем не отчитываясь, просто так купить билет и рвануть к своему Димке. – Я должна посоветоваться с мужем…
– Подумайте, это редкое предложение. Наша фирма почти никогда не покупает драгоценных камней у частных лиц.
– Да-да, я подумаю, – ответила она, словно поперхнувшись, чувствуя, что испуг охватывает все ее существо.
В этот день Александр вернулся домой раньше обычного. Звонок не работал. Александр открыл ключом дверь и вошел. Он увидел Люсю. Ссутулившись, она сидела на балконе, словно погрузившись в себя. Ее ладони были крепко прижаты к лицу, сгорбленные плечи вздрагивали. Она показалась ему неестественно маленькой, как тайка…
Александр подошел к ней. Люся вздрогнула от неожиданности и подняла на него серые глаза – грустные-грустные:
– Знаешь, нам надо поговорить. Я так больше не могу. Я очень скучаю по Димке. Я должна его, наконец, увидеть. И если ты так этого и не понимаешь, мне придется сделать выбор.
Зазвонил ее мобильник.
– Мам, высветился твой номер, – звонил Димка. – Ты приболела или опять хандришь?
– Простуда, сынок, – едва сдерживая подступивший к горлу комок, ответила Люся.
– А как папа?
– Все хорошо, Димочка. Папа... он даже пришел сегодня раньше обычного.
– Ну, дела. Неужели банку уже все выплатили? Даже эту вашу "машканту", как вы там квартирную ссуду у себя зовете? С чего бы старику раньше времени с работы приходить и на новую подработку не устраиваться? Я думал, что он уже и дома-то не живет, чтобы за квартиру выплатить.
– Дома еще живет… Не волнуйся, сыночек, все порядке…
– Мам, да ты что-то совсем расклеилась. Я же чувствую…
– Я перезвоню тебе, сыночек, – она резко прервала разговор.
– Какая муха тебя укусила? – недоумевающее спросил Александр.
– В ювелирном мне сказали, что топаз, купленный тобою якобы по случаю, стоит целое состояние. Откуда он у тебя, скажи? Ты – такой законопослушный, с кем ты связался в Бангкоке за один-то день? – ее голос повысился.
– Да ты что? – опешил Александр.
– Ты же мне ни о чем не рассказываешь! У тебя было не больше ста долларов. Ты  ходишь, как обкуренный, а ночью зовешь какую-то тайку. Ты вернулся с топазом, за который фирма "Роялти" мне предлагает любой гарнитур из драгоценных камней по выбору! Согласны даже купить его!
– Да…
– Тебе что, мало наших проблем? – она заплакала.
– Я просто дурак, идиот с мужским эго, – он обнял жену, – ты знаешь, я действительно, как мальчишка, фотографировался у каждого Будды. Так хотелось похвастаться на работе, что, мол, и мы не лыком шиты. Я правда купил тебе кулон! Может быть, он был не такой дорогой, но он бы точно тебе понравился. Понимаешь, мне не хватало тебя в этом их тайском мире... Ты должна мне верить. Когда я покупал тебе кулон, мне казалось, что это очень значимо для нас обоих. Но я потерял этот кулон, знаешь, по-дурацки потерял.
Люся сняла с шеи топаз, положила на ладонь и сдержанно протянула его мужу. Камень словно дрожал на ее ладони:
– Если ты потерял, тогда это что? Откуда? – Казалось, она не верит ни единому его слову.
– Этот мне подарила старая тайка…
– Ну, история!
– Это была мать того парня в ступоре. Сказала, что в благодарность. Понимаешь, она считала сына мертвым.
– О господи, бедная мать… – вырвалось у Люси, и красные пятна пошли по шее.
– Топаз добыл ее отец, работавший на добыче камней...
– Так почему, почему ты мне ничего этого по-человечески не рассказал?
– Ты же знаешь, как я ненавижу всякие сцены. Не хотел чувствовать себя героем мыльной оперы, – честно ответил Александр.
– Мыльной оперы?.. Ты вернул ей сына… – на мгновение у Люси перехватило дыхание. – Мыльная опера… пожалуй, если о моем Димке ты здесь никогда не вспоминал! Это в России мы были одной семьей... А здесь: с глаз долой – из сердца вон! Так абсорбировался и самоутвердился, что у тебя отшибло потребность просто понимать родных людей. Тебе не понятно, почему мать и сын тоскуют друг о друге? Зачем знать, что эта эмоциональная нить не рвется, а с каждым днем лишь сильнее звенит и ранит? Ты не слышишь этой натянутой струны! Это не касается тебя, и ты не допускаешь мысли, что стоит поступиться чем-то менее важным и помочь близким людям сократить путь страданий. Но усвоивший урок черствости уже не способен любить того, кто обучил этой броне… А я у тебя каждый день в ученицах…
Люся умолкла, рот тронула горько ироничная тень, вновь подстегнувшая накативший шепот:
– Надо было, чтобы отправили тебя в Таиланд, где безъязыкая тайка объяснила, что значит для матери сын! Господи, это же так просто, и как иначе жить человечеству?..
Она замолчала, но потом опять сама же нарушила тишину:
– Может быть, это нужно было сделать давно, но я сейчас сделала выбор. Так что ты больше не будешь чувствовать себя героем мыльной оперы…
Опять наступила пауза, в гнетущей бесконечности которой Александр вдруг отчетливо увидел ореховые глаза тайки и дрогнувшие губы Тая.
Неужели и впрямь не было в его жизни никаких геологических флюидов? Ни магического кристалла топаза чистой воды? Ни граней октагона, сквозь которые он увидел свою белокурую красавицу с прогнутой спиною бальницы? И тот самый пойманный голубой взгляд обернулся к нему стеклорезом?
– Да ты с ума сошла, родная… Прости меня, Мам-Мышка моя, – он нежно прижал Люсю к себе. Потом  долго смотрел в ее серые глаза в надежде отыскать в их бездонности толику былой голубизны, до которой не мог добраться сквозь глазную сетчатку, – помнишь, как наш Димка во сне обнимал Микки Мауса, а сам повторял: "Мам-Мыша"?
Но Люся никак не могла успокоиться.
– Да это слово каждый день преследует меня с того дня, как мы приехали сюда без него! Я скучаю по нему так, как он тогда, в детстве, когда и придумал это имя немыслимой тоски по единению с матерью. Я все понимаю. Димка вырос. И ты боишься посадить его себе на шею. Мир так устроен, что каждый взрослый человек должен сам зарабатывать себе на жизнь. Но я мать, пусть не такая, какой он придумал свою Мам-Мышу. Не дотягиваю до планки, заданной ребенком. Да, не лучшая, не самая самоотверженная… Но уж такая получилась, и болит сердце – болит само собою, не спрашивая, произвольно болит. Я скучаю по нему, понимаешь? Скучаю… Это как ностальгия, но такая, когда уже не несут облегчения почтовые рыбки. Я больше не могу разговаривать с ним, как с телефонным абонентом. Я хочу его видеть, прижаться к нему, выплакаться… иначе – я это чувствую – я потеряю его как сына...
В этот момент зазвонил телефон. Люся вздрогнула. Звонила ее приятельница Таня:
– Люсь, ты помнишь, я тебе говорила об одной астральной даме? Так вот, я, наконец, проверила у нее твой с Сашей гороскопы. Сама знаешь, что вечно говорили об этом, что, мол, несовместимы Скорпион с Близнецами. А она, в отличие от всех шарлатанов, которые ничего общего между вами так и не находили, досконально все выяснила. Короче, согласно "Таблице камней, соответствующих зодиакальным созвездиям" профессора Ф.К.Величко, Скорпион и Близнецы сходятся в топазе!
– В голубом? – переспросила Люся.
– Цвет она не уточняла. Сказала, в топазе, и все, – разозлилась Таня за недооценку своих стараний, – я думаю, ты должна хорошо отблагодарить эту астральную даму, ну, сама понимаешь. Не все так добросовестно относятся к делу. Сумела-таки найти между вами не просто то, что объединяет, а я бы сказала – основу основ!
– Я свой краеугольный еще раньше нашел – 25 лет назад в землемерке МГУ у топаза чистой воды, – прокричал в трубку Александр. – Ты знаешь, Люся-то наша к Димке едет. Ссуду на билет решил взять, а она уже чемодан собирает. И вообще, знаешь, Тань, заняты мы сейчас по горло. Вот немного освободимся, тогда поговорим.
Александр почти по-отечески обнял жену, целуя ее плохо прокрашенные с проседью волосы.
– Может быть, согласиться на предложение "Роялти" и не брать ссуды на билет? Расплатиться с какими-то долгами… – спросила Люся.
– Пусть это станет последним, с чем можно расстаться, – улыбнулся Александр.
От прикосновения друг к другу в этот момент началась недетская лирика, по которой давно истосковались их стареющие тела и наивно незрелые души, словно география отступила – от Ближнего Востока к общежитию на Юго-Западной, став оконным проемом, как пологом, соединяющим людей с небом. А еще им снился сон – один и тот же и одновременно. Словно лежат они на траве, совсем юные, под восхитительно цветущим дурианом и любят друг друга все семь часов, отведенные им сладким цветением дерева. И хочется продлить это время, потому что потом –  цветы облетят…
Почти так и случилось: с утренним ветром цветы действительно начали облетать. Но лепестки не кружились мышиною стаей, а летели белыми и голубыми птицами в отчаянно яркое и прозрачное, как топаз чистой воды, небо. И этот удивительный мир был человечеству – по силам и по желаниям…
Утром Люся вышла на балкон и удивилась.
Четкий контур Иродиона по-прежнему рассекал воздушное пространство, но был серебристо-голубой, как над просыпающейся Волгой – разве что без чаек и пароходных гудков. И небо подступало к ногам, как накатывающая с невесомостью вода. Сколько раз Иродион казался ей то пульсирующим вулканом, готовым выплеснуться огненной лавой, то перевернутой воронкой гудящего бакена со зловеще мигающим глазом. А сейчас… все словно в синей росе и словно утратило плотность, прозрачное, ни единой морщинки. Этот Иродион вроде бы и есть, но вовсе не разделяет пространства и не мешает дыханию топазного неба, переходящего в Волгу…
И вдруг…
– Да как же такое могло произойти? – недоуменно ахнула она, – забыли Аришку на балконе и закрыли ее там на всю ночь? Это нашу-то трусиху, что при каждом шорохе прячется в кувшин для зонтиков?
В вывалявшейся в земле (или вообще неизвестно в чем) замарашке с трудом  признавалась белоснежная чистюля. С всклокоченной шерстью и победоносным видом кошка стояла у распустившего на рассвете кактуса. На колючках этого доморощенного дуриана повисла дохлая летучая мышь.
– Я еду к сыну, Мяу-Мыша, понимаешь, к сыну… – Люся взяла кошку на руки и потащила в ванну отмывать героиню-защитницу, – впрочем, откуда тебе это знать? У тебя никогда не было котят…