Нина Воронель

     
     Я не хотела писать о фильме моих лучших друзей, Лины и Славы Чаплиных, потому что замысел этого фильма я невзлюбила после первого же прочтения первого варианта сценария. Если бы не статья Добровича, я бы не подняла на него пера. Но потрясенный режиссерским искусством Чаплиных Добрович написал на фильм рецензию, на которую приходится возразить.
     Для меня мастерство Чаплиных не было открытием - мы вместе начинали нашу постсоветскую жизнь в искусстве, и я хорошо знала, на что они способны. Свою первую теледраму на израильском телевидении, "Час из жизни профессора Крейна", Слава сделал по моему сценарию. Ее приняли на Венецианский фестиваль - с израильской теледрамой это случилось в первый раз в истории этой страны. И хоть во время показа нашего фильма в Венеции глава советской делегации Эльдар Рязанов демонстративно вышел из зала, успеху фильма это не помешало. Его приобрело Гамбургское телевидение ЦДФ и, сдублировав на немецкий, показало в "прайм-тайм" - он стал первой израильской телевизионной продукцией, купленной для проката иностранным телевещанием.
     В ожидании следующего тура нам со Славой пришлось убраться на скудное поле русского студенческого театра, где он поставил мою пьесу "Змей едучий", ту самую, которую Михаил Шемякин напечатал в Париже в своем уникальном альбоме "Аполлон". Сценическое решение этого спектакля было, на мой взгляд, подлинным явлением режиссерского гения - не потому, что оно было приложено к моей пьесе, а потому, что оно было предложено Славой Чаплиным.
     Действие пьесы разворачивается на дебаркадере - плавучей пристани на Волге, где четыре пьяных персонажа разыгрывают исключительно абсурдную драму, полностью основанную на истинных деталях истинной российской реальности. По ходу пьесы герои движутся по сцене, взбегают по мосткам и спускаются в каюты. Но Слава рассудил иначе - он поставил всех четверых на колени и накрыл их тяжелой рыболовной сетью крупной вязки, так что они не могли покинуть подмостки. Они ползали и копошились под сетью, ссорились, мирились, оскорбляли друг друга и даже совокуплялись, и все это не поднимаясь с колен, от чего их полувразумительный диалог неожиданно приобрел многоплановый глубинный смысл.
     С тех пор Чаплины прошли длинный успешный путь и покорили жестоковыйный истеблишмент израильского киноискусства. Они даже дважды были отмечены самой высокой наградой - премией "Офир", израильским аналогом "Оскара". А это не просто для нашего брата из России - нас в израильскои искусстве не очень жалуют. За эти годы Чаплины поставили не один десяток теледрам и документальных фильмов - в основном, к сожалению, уже не по моим сценариям. И многие из этих фильмов были наполнены многоплановым глубинным смыслом, зачастую даже невнятным их простодушным сценаристам.
     Последний фильм Чаплиных "Пылающий Муки" так задел меня именно благодаря умению режиссеров придавать делу рук своих этот самый многоплановый смысл. Я не стану пересказывать сюжет, так хорошо и подробно изложенный Анатолием Добровичем. Я только позволю себе удивиться, как это он, психиатр и поэт, глубоко всмотревшийся в чаплинский фильм, не разглядел его глубинный смысл.
     Я постараюсь поделиться с читателями тем, что я увидела на экране, - после прочтения сценария и просмотра фильма на разных стадиях его готовности.
     В первых кадрах на экране появляется грузный лохматый мужчина средних лет, которого среди ночи будит телефонный звонок. Кто-то невидимый сообщает ему, что умерла его мать, и похороны назначены на следующий день.
     "Я не убивал ее! Я не убивал свою мать!" - громко кричит лохматый на иврите. В комнату вбегает женщина, и лохматый переходит на норвежский язык. О том, что язык норвежский, что страна, где будут хоронить мать лохматого - Израиль, и что женщина - его жена, мы узнаем из монотонного монолога закадрового голоса, который по ходу дела ставит все точки над "i" - на случай, если мы не поняли сути разыгранного на экране действа.
     Но мы так и не узнаем, почему идет речь об убийстве матери, - ведь, по словам жены, наш герой за долгие годы ни разу не ездил на свою бывшую родину, и никто его в убийстве не подозревает. Однако он выкрикивает эту странную фразу в норвежское пространство, и в конце концов решает на похороны не ехать. Оставив в стороне циничное предположение, что лохматый попросту пожалел деньги на билет, постараемся понять, почему он отказал своей покойной матери в последнем камешке, брошенном ей вслед. На это, собственно, и потрачены полтора часа кинодействия, так приятно поразившего Добровича.
     На первый взгляд - это и впрямь история взросления нервозного подростка, составленная из ставших в последние годы нормой классических фрейдистских штампов. Но в ответ на недоумение, стоило ли тратить на эту банальность столь высокое режиссерское искусство, сквозь неловко склеенные фрейдистские заплатки проступает совсем другая история, которую Добрович не сумел или не захотел увидеть. И от которой у меня - мороз по коже.
     Не "маленький Мук", а маленький Муки растет в тель-авивском районе, заселенном "выживанцами" - не знаю, как иначе назвать по-русски тех немногих, кто вышел живым из нацистских лагерей смерти. Муки терпеть их не может чуть ли не с момента рождения, хоть вряд ли они поведали ему подробности своей страшной судьбы. По утверждению израильской прессы выживанцы долгие годы скрывали от мира и от собственных детей свое ужасное прошлое - так велика была их душевная травма. Но чуткий ребенок всей кожей переживает неполноценность своего окружения, и довольно образно выражает ее на своем детском языке - естественно, при помощи всезнающего закадрового голоса:
     "Эстерика приехала в Израиль из Турции. Она не была в лагерях уничтожения, и поэтому от нее всегда хорошо пахло. От всех остальных пахло чем-то липким, от них пахло страхом".
     Мальчик ненавидит всех окружающих его людей за этот липкий страх. Ведь их убивали не за их вину, не за их преступления, а только за то, что они евреи. А Муки хочет жить, ЖИТЬ, ЖИТЬ! И подсознательно понимает, что для этого нужно перестать быть евреем. Нужно отречься от своего еврейства.
     С младых ногтей Муки мстит всем, от кого пахнет липким страхом - он не хочет быть их частью.
     Его никогда не шлепали, ничего ему не запрещали, не запирали в комнате и не наказывали. А он все равно с младенчества полыхает ненавистью к окружающим и, назло всем, регулярно писает в лифте своего подъезда. И хоть его ни разу не разоблачили, он ненавидит своих соседей за то, что он писает у них в лифте. Все они - без единого исключения, отвратительны, хоть ни разу не сделали ему ничего плохого. Сожитель его матери, Янек, так отвратен, что затрудняешься понять, как эта очаровательная молодая женщина могла выбрать такого отрицательного героя русской былины, добровольно характеризующего себя словами: "я, идолище поганое". Разоблачая перед зрителем свою мерзкую душу, он кричит служащему в армии другу Муки, Эйтану, чтобы тот убивал всех палестинцев, всех, до единого!
     Да и Эйтан, лучший друг Муки, тоже всем нехорош - вдобавок к тому, что он жирный, циничный врун, непрерывно занимающийся онанизмом, он в армии служит в пограничной полиции, хуже которой не бывает.
     А впрочем, бывает и хуже - женщины в фильме хуже и Янека, и Эйтана. Все, начиная с похотливой матери, без стеснения соблазняющей малолетнего сына по предписанным Фрейдом канонам, до тронутых безумием соседок по подъезду, посмевших остаться в живых после Катастрофы. Все они отвратительны, потому что несут "в себе, как заразу, проклятую эту расу".
     И девочки-сверстницы не лучше - одну якобы любит он, другая любит его, но у него не получается ни с той, ни с другой. Мы не знаем, виновата ли в его импотенции порочная мать, но сынок расправляется с нею как следует - он, преодолевая импотенцию, насилует ее. По дороге к ней он в очередной раз писает в лифте. Что ж, по-своему он прав - он наказывает ее в то самое место, из которого она родила его евреем. В завершение эпизода он дает ей пощечину, которую Добрович называет заслуженной. И жаждет ее смерти - потому и оправдывается, на первый взгляд бессмысленно, что он ее не убивал.
     Расправившись с матерью, Муки надевает хранящуюся в шкафу Янека нацистскую форму и спешит расправиться с соседками. Он звонит каждой из них в дверь, а когда дверь отворяется, кричит в испуганные лица: "Чтоб вы все сгорели! Чтоб вы все сгорели!" Он не добавляет "в печах Освенцима", но это дополняется само собой.
     А голос за кадром твердит, что на "каждом из выживших есть труп" - понимай как хочешь. Но не важно, как мы это поймем, ясно одно - Муки хотел бы, чтобы все они сгорели, чтобы от них не осталось и следа, чтобы мать умерла до того, как родила его евреем. Он убегает в Норвегию - остроумно выбрана самая антиизраильская страна в Европе, - и там успокаивается. Хоть он сам не может окончательно спастись от своего еврейства, сына своего он спасает от этой беды. Недаром с еврейскими девушками у него не получалось - их дети были бы навечно заклеймены еврейством, а с норвежской женой все оказалось в порядке и они произвели на свет маленького арийца. Финал фильма - торжество сценариста, утверждающего, что ему удалось выразить стыдную тайну своей души.
     Хоть я сразу поняла замысел сценариста, я даже не пыталась отговорить своих друзей от участия в его воплощении - условия получения денег на производство фильма в нашей маленькой стране столь мучительны, что невозможно было обречь их на очередное многолетнее ожидание без работы и зарплаты. А приняв сценарий к исполнению, они были вынуждены полюбить его - истинный художник ничего не может создать без любви.
     Тем более никто не обещал, что новый сценарий, прошедший через все фильтры и заслоны, оказался бы намного лучше этого.
     Ведь за годы поиска истории для производства кино Чаплины со слезами похоронили несколько других, более невинных сценариев, зарубленных израильскими фондами поддержки кино. И только суперантисемитский сценарий Моше Зондера прошел через это мелкосетчатое сито.
     Затрудняюсь сказать: то ли членам жюри этих фондов близки низменные мотивы сценариста, полного знаменитой еврейской самоненависти, то ли ими владеет простой циничный расчет на ненависть устроителей международных фестивалей, лицемерно называемой политической корректностью. Практически это было все равно - ведь членам жюри казалось, что результат предопределен заранее.
     И все-таки похоже, на этот раз произошла осечка - возможно, даже для самоненависти есть предел, и не стоило марать грязью жертвы Холокоста. Оказывается, несмотря на всеобщий цинизм, все еще существуют священные коровы!
     Потому что, как ни странно, израильское интеллектуальное сообщество не одобрило историю страданий "Пылающего Муки". История этого малолетнего подонка не сумела завоевать сердца даже самых ярых еврейских самоненавистников, хоть, наверное, многие из них втайне частенько мечтают отречься от своего проклятого еврейства.
     А от себя я хочу добавить: настало время покончить с самоненавистью. Нас сегодня не любят слишком многие - Ахмадинеджад открыто обещает стереть нас с лица земли, Европе надоели наши вечные перепалки с соседями, и даже Соединенные Штаты, когда-то называвшие нас друзьями, склоняются к идее предать нас и "сбросить с крыльца" на съедение арабским шейхам. Так давайте хоть сами себя любить, иначе нам не выжить!