Известно высказывание Вольтера о том, что "если бы Бога не было, его следовало бы выдумать". С не меньшим основанием то же можно сказать о евреях. Да, впрочем, святу месту не быть пусту. Где евреев нет, там на место гонимых ставят любое меньшинство. Не стану углубляться в исследование причин антисемитизма, это увело бы нас в дебри, в которых заблудился уже не один самозваный пророк. Распространенность антиеврейских настроений в странах, где евреев никогда не было, убеждает: после того, как церковь признала свою вину перед евреями, причины нет. Истоки современного антисемитизма – в дремучей, пещерной нужде в образе врага. А врага разве выбирают сильнейшего? Вот и наклеивают ярлык на малочисленного, перед кем сам выглядишь значительным и сильным. "Сила всегда привлекает людей с низкими моральными качествами", – заметил Эйнштейн.
Что остается евреям, жизнь которых находится в фокусе тысячелетиями освященной и неуклонно нарастающей неприязни, заражающей все большие пространства на планете? Евреям, теснимым на крохотном клочке земли, на десяти тысячах квадратных миль, которые – и те! – стараются вырвать из-под них? Живущие на этом клочке защищаются. Другие пишут – памфлеты, статьи, книги. Самые разные книги.
Сегодня представляю две.
Евгений Беркович. БАНАЛЬНОСТЬ ДОБРА. Изд-во "Янус-К", М., 2003.
Евгений Беркович окончил Московский университет, математик. С середины 90-х годов работает в научно-исследовательском институте в Ганновере, Германия. Его статьи о еврейской истории и традициях публикуются в газетах и журналах России, Германии, Франции, США, Израиля. Главный редактор сетевых изданий "Заметки по еврейской истории" и "Еврейская старина". Автор двух книг. "Банальность добра" – вторая его книга. Ее основное содержание обозначено в первом подзаголовке: "Герои, праведники и другие люди в истории Холокоста". Этой части книги посвящены главы "Сопротивление", "Банальность добра" и "Такие разные немцы".
Розалия Степанова. ГОРСТЬ НАКАЛЕННЫХ СЛОВ. Слово/Word, Нью-Йорк, 2007.
Розалия Степанова окончила Московскую Академию нефти и газа и Московский филиал нью-йоркского Touro College, получив степень бакалавра искусств. С 2000 года живет в Филадельфии, где читает лекции, освещающие широкий спектр мировой культуры в ее соприкосновении с еврейством. Ее острые очерки публикуются в печати восточного и западного побережья. Это первая – и, надеюсь, не последняя – ее книга. В ней, как и сообщает автор, перед читателем проходит "вереница известных деятелей истории и культуры, чье лицо отражает высоту души или ее болезненный изъян". Этой заявке отвечает большая часть текста книги (более 200 из 340 страниц) с главами "Вдохновляющие истории", "Изъяны европейской наследственности", "В преломленном свете".
Помимо основного содержания, обе работы – и это роднит их со многими книгами, выходящими ныне, особенно в зарубежье – содержат очерки интересные, но не вполне соответствующие заявленным темам. Временами эти уходы в сторону захватывающи, но тем не менее заслуживают отдельного издания. Евгений Беркович пытался обойти разногласие вторым подзаголовком, а также тем, что увлекательный, но слабо связанный с контекстом книги "Опыт синтетического интервью с Иосифом Бродским" поместил в "Приложении". Обошел он проблему лишь частично: 4 из 5 частей его "Банальности добра", хоть и соответствуют второму подзаголовку, являются темами уже иной книги, а то и двух. Так же обстоит дело с книгой Розалии Степановой, в которую вместе с горстью воистину накаленных слов втиснуты и повествование о кумранских свитках, и введение в каббалистические аспекты Торы – слишком бегло, чтобы эти сюжеты стали понятны и убедительны для непосвященного читателя.
Это замечание общего характера ни в коем случае не умаляет достоинств и, главное, значения обеих книг. Думаю, ставшая повальной тенденция – складывать под одну обложку не вполне однородные тексты – вызвана и экономическими соображениями, и нетерпением авторов, но также их недоверием ко времени и нежеланием дожидаться, пока однородных материалов хватит на полновесную книгу. Этот грех, как я отметил выше, свойствен особенно зарубежью.
Книга Розалии Степановой лишь вышла в свет, мытарства ей еще предстоят. (Предвижу, что немалые. Почему-то книги, посвященные еврейскому вопросу, вызывают, как правило, повышенный интерес у антисемитов. Сочувствующие же отделываются краткими благожелательными репликами. Хотелось бы восполнить этот пробел). Книга Евгения Берковича уже четыре года в обороте: отмечена, похвалена, освистана. Оба автора скрупулезно собирали и сопоставляли факты, обе книги содержат сведения, которые изумят читателя. В то же время они очень разнятся по стилю. Книга Степановой публицистична, эмоциональна и обращена к эмоциям читателя. Книга Берковича сдержана, суховата, взывает исключительно к разуму и повествует как бы остраненно. На каком же основании я пишу двойную рецензию, сопоставляя книгу, полную горечи и нескрываемой боли, только что вышедшую, с книгой, полной скрытой боли и цивилизованного прощения, да к тому же вышедшей четыре года назад?
Прежде всего, на том основании, что идеей обеих книг является мысль простая и ясная: отношение к евреям является той лакмусовой бумажкой, на которой поверяется цивилизованность личности и ее душевное здоровье. Евгений Беркович ведет свой анализ на положительной основе – на примерах людей, спасавших гонимых в годы Холокоста, рискуя собственной жизнью, а то и жертвуя ею ради спасения совести. И Розалия Степанова не чурается личностей духа – Владимира Сергеевича Соловьева, Бердяева, «влюбившегося в иудаизм антисемита Розанова», – но предпочитает анализировать отрицательные примеры, и персонажами ее очерков в равной мере становятся Достоевский, Вагнер, Гитлер. Читателю представлены парадоксальные факты, до которых он вряд ли докопался бы самостоятельно. Обе книги написаны прекрасно, но совсем по-разному. За четыре года, прошедших после выхода книги Берковича, обстановка на нашем направлении продолжала неуклонно обостряться. Хотя она, как и прежде, не сулит добра, книги и той, и другой тональности будут появляться и впредь. Неизбежен вопрос, который зададут себе читатели, особенно мы, воспитанные в мире, не признающем альтернатив: какую же тональность предпочесть в той страшной борьбе, которую мы ведем?
Погрешу против приемов риторики и тут же отвечу: обе.
Не поспешим с осуждением. Прочтем хотя бы отрывки.
"В первые дни марта 1943 года в Берлине произошло событие, в реальность которого трудно поверить и сейчас. Несколько тысяч евреев, собранных в пересылочном лагере на Розенштрассе, 2-4, для отправки в лагеря смерти, получили свободу. Более того, через две недели были возвращены в Берлин и тоже отпущены по домам двадцать пять человек, депортированных в Освенцим… Всех этих людей нацисты отпустили вполне легально, с выдачей соответствующих справок и удостоверений. Приговоренные к смерти жертвы остались жить. Многие из них увидели конец гитлеризма. Некоторые живы и сейчас. Спасением своим они обязаны нескольким сотням простых берлинцев, в основном, женщин, которые в течение двух недель выходили на Розенштрассе и требовали вернуть им мужей, отцов и детей…" (Беркович)
"Суд присяжных оправдал проходимца Эстергази, офицеры устроили ему овацию, а честный полковник Пикар был подвергнут обыску, обвинен в нарушении служебной дисциплины и разглашении профессиональной тайны и заключен в крепость на 60 дней! Столь откровенная пародия на правосудие скомпрометировала в глазах цивилизованного общества и военный, и гражданский суд Франции, взволновала людей, до той поры беспристрастных. Но антисемитское исступление французов было на стороне суда – на ближайших выборах ни один дрейфусар не был избран в парламент" (Степанова).
"Две минуты тишины (Фельдфебель Антон Шмид – праведник в нацистском мундире)" (Беркович). (Здесь хватит лишь названия главы, в которой рассказывается о сорокалетнем унтер-офицере вермахта, вывозившем на военном грузовике евреев из Литвы в относительно безопасную тогда Белоруссию. Шмид спас более трехсот жизней, за что был судим нацистским судом, отверг довод своего адвоката, оправдывавшего подсудимого тем, что он, дескать, спасал этих людей в заботе о сохранении специалистов для обслуживания нужд вермахта, и был расстрелян 13 апреля 1942 года).
"Откроем же "Дневник писателя" за 1877 год (за четыре года до смерти Достоевского. – П.М.). Какими мыслями он нас обогащает?.. В главе "Еврейский вопрос" своего "Дневника писателя" Достоевский стращает: "Еврей где ни поселялся, там еще пуще унижал и развращал народ", "где народ невежественен, или несвободен, или мало развит экономически – тут-то, стало быть, ему (читай, еврею. – Р.С.) лафа!"… "…еврей заменил, где только смог, упраздненного помещика, с той разницей, что помещики, хоть и сильно эксплуатировали людей, но все же старались не разорять крестьян, чтобы не истощать рабочей силы, а еврею… дела нет, взял свое и ушел" (Степанова).
Параллели множить можно, но зачем? Уже ясно, что авторы, не зная друг о друге, пишут с противоположных позиций. Беркович превозносит тех, чья совесть не мирилась с Холокостом. Степанова осуждает тех, чьи идеи привели к трагедии и приятию ее. В очерке "Был ли неизбежен Холокост?" неизбежность его она обосновывает просто: перед евреями, отчаянно стучавшими во все двери, не открылась ни одна. Исключение – евреев приняла Доминиканская республика да по тысяче человек Бельгия и Голландия. Лишь Япония разрешила гонимым въезд в Шанхай (о чем, кстати, снята поразительной силы документальная лента "The Port of the Last Resort" ("Порт последней надежды". – П.М.).
Конечно, позиция Степановой натуральнее. Она тоже не злоупотребляет черной краской и ее блестящие очерки о Розанове, Бердяеве, Фете сродни подходу Берковича – по-доброму о добрых. Но акцент ставит на зле. В книге, написанной на русском языке, естественно ударение, поставленное ею на выпадах Достоевского. А его ведь в России и поныне почитают учителем жизни. Розалия Степанова не скрывает письменного отзыва о нем публициста и философа Н.Н.Страхова, бывшего длительное время единомышленником Достоевского. Страхов писал Льву Толстому: "Он был зол, завистлив, развратен и всю жизнь провел в таких волнениях, которые делали его жалким и делали бы его смешным, если бы он не был при этом так зол и так умен". Надо ли Степановой после процитированных ею из "Дневника писателя" сентенций о евреях искать извинений тому, что она ставит литературного идола на подобающее ему место и открывает влюбленному в него читателю подлинный облик "учителя жизни" – шовиниста, ксенофоба, мазохиста? Или это почитателям идола следует искать – не оправдания, какие тут оправдания – объяснения разжигающим вражду между народами высказываниям "учителя", писавшего "Дневник", доподлинно зная, что каждое слово его будет смаковаться? Пусть без поклонов и реверансов, но Розалия Степанова дает здравое объяснение той патологии, которая определена наследственностью и тяжелым детством писателя. Его можно пожалеть. Можно преклоняться перед талантом его изломанным. Но перед ним как личностью?!
Мимоходом отмечаю, что эссе о Достоевском не причисляю к художественно сильнейшим в книге. К эмоциональнейшим – да. Так ведь и понятно – почему.
Очерки Степановой и впрямь открывают нам глаза на неизвестные стороны личностей, которых мы знаем иногда с детства, – от соратников Петра Великого до Сиднея Рейли (он же Зигмунд Маркович Розенблюм), прототипа Овода из знаменитого романа Этель Лилиан Войнич. Именно очерк о нем завершается горькой максимой, составляющей, пожалуй, квинтэссенцию "Горсти накаленных слов". Приведу ее, хотя бы и в сокращенном виде:
"Он пожелал быть сверхчеловеком и стал им, но когда сверхчеловеком становится еврей, окружающие это плохо переносят… При всей его любви к России, даже при том, что он положил жизнь ради ее спасения от коммунистической чумы и на собственные средства организовал план свержения власти большевиков, родина его не полюбила. Он и погиб-то, поторопившись прийти ей, попавшей в беду, на помощь, попался на приманку, рассчитанную на горячность чувств. Все напрасно. "Благодарная" Россия не проявила к нему материнских чувств... К сожалению, никакой урок не извлечен из его нестандартной судьбы. Один за другим вступают на эту тропу все новые непрошеные еврейские спасители. На какой бы стороне баррикад они ни сражались и ни складывали голову, пытаясь спасти Россию, их чувства остаются безответными, более того, в них всегда усматривают еврейскую корысть.
Кто бы перегородил эту муравьиную тропу щепкой?"
Очерки Берковича в не меньшей степени открывают читателю глаза на многие фигуры истории. "Чем удивительна рецензируемая работа? – отозвался о первой его книге доброжелательный рецензент Василий Пригодич. – А тем, что она одновременно трагедийна, печальна, светла, безысходна и оптимистична". Что ж, автор верен себе. То же с не меньшим основанием можно сказать и о второй книге. Кто знал, что брат Геринга спасал евреев? Что Магда Геббельс до первого замужества носила фамилию своего любимого отчима, еврея Фридлендера? Что после развода вернулась к любви своей юности, к Хаиму (в юности Виталию) Арлозорову, известнейшему деятелю сионистского движения? Что носила кулон с магендовидом и мечтала о дне, "когда она вместе с друзьями отправится возрождать еврейскую государственность на палестинской земле"? Кто знал, что дочь главнокомандующего рейхсвером генерала Хаммерштейна, Хельга, уже 6 февраля 1933 года передала Лео Роту, коммунисту и тайному агенту СССР, для передачи в Москву текст выступления Гитлера на даче отца, перед военной элитой Германии, в которой Гитлер заявил: "Я ставлю себе срок в 6-8 лет, чтобы окончательно покончить с марксизмом"? Кто знал о беспримерном неповиновении Германии и ее фюреру итальянского генералитета, а за ним и правительства? Они не позволили наци непосредственно дотянуться до итальянских евреев.
Нет, мы не знали этого и в своем незнании не чувствуем себя виноватыми, ибо спасенных насчитываем тысячами, а убиенных тысячами тысяч. Холокост смазал добрые дела единичных праведников. Никто не спас мою бабушку из Бабьего Яра, а дядя-писатель нашел лишь двоих чудом недорасстрелянных там.
Но это знает и Беркович. И в этом высота его книги, что отмечено в первых же строках предисловия к ней, написанного Юрием Табаком:
"Против течения плыть очень трудно. А иногда почти невозможно, особенно если это течет кровь твоего народа и сердце зовет пусть не к мести, но к настороженной отчужденности по отношению к тем, кто убивал твоих отцов и дедов".
Евгений Беркович сделал это. Я чувствую напряжение, которого стоит ему помещение, скажем, еврейского сопротивления в общее Сопротивление, не выделяя его в "сопротивление евреев". Чувствую его выдающийся такт и, как отметил один из читателей, "верный тон", когда, говоря о единичных праведниках, он избегает упоминания о тысячах погромщиков, выталкивавших евреев за черту жизни. Это – высокое усилие, оно стоит напряжения. Умение прощать, где бы мы были без него… Без этого умения у человечества нет будущего – сия истина так же банальна, как, к сожалению, небанально добро. Но уж этому муравью никакая щепка не перегородит тропу.
Отдавая должное моральным добродетелям спасателей, Беркович лишь бегло и мельком отмечает силу духа и достоинства спасенных, больше останавливаясь на их удачливости, что, впрочем, в подавляющем большинстве случае отвечает действительности. Но – тут я возвращаюсь к своим немногочисленным претензиям – он как бы берет у читателя реванш своим "Опытом синтетического интервью с Иосифом Бродским". Повторю: интервью – захватывающий опыт воссоздания если не всей личности, то, по крайней мере, значительной ее части. Но это – особенно в расширенном виде, каковая попытка не кажется мне простой, но тем более привлекательной – хотелось бы прочесть в отдельной книге. А в этой – в ней помещение такого опыта выглядит желанием продемонстрировать высоту еврейской души и даже еврейской духовности и их независимость от извивов жизни. Зачем? Чтобы обосновать, что мы не хуже других? Что не заслужили Холокоста? А если бы на месте евреев оказался другой этнос, не достигший такого уровня развития и не имеющий такого Бродского, то Холокост был бы оправдан?
И всемерная помощь представителям такого этноса не была бы обязанностью любого, обладающего душой?
Что до наших качеств, об этом лучше всего и знаем, и говорим мы сами. И это не тот случай, когда со стороны виднее. Я предпочитаю универсальную, далекую от идеализации формулу Жаботинского: "Нам не в чем извиняться. Мы народ, как все народы; не имеем никакого притязания быть лучше. В качестве одного из первых условий равноправия, требуем признать за нами право иметь своих мерзавцев, точно так же, как их имеют и другие народы".
А впрочем, нет, прошу прощения, Жаботинский писал это до Холокоста. Мы не как все. Мы перенесли Холокост. Он столько внес в формирование моего народа, что теперь, пожалуй, я потребую для него большего. Возьму на себя смелость утверждать, что по способности сострадать и приходить на помощь евреи держат древко знамени цивилизации на равных с так называемыми великими народами. Это доказано их долготерпением. Это доказано их готовностью и способностью к диалогу с их малоцивилизованными соседями. Да и появлением книг, подобных книге Евгения Берковича.
Впрочем, от позиции Розалии Степановой я ни за что не отступлюсь, даже предвидя великую хулу, которая ей предстоит. Да разве же Берковича не хулили…
Конечно, в том, что автор этой рецензии находит равное оправдание обоим подходам к проблеме, да и в самом факте подобного сплочения евреев те, кто пожелают, увидят доказательство пресловутого всемирного еврейского заговора. До скрежета зубовного сожалею, что оного не существует. А сплочение – ну, господа, как не сплотиться, когда травят?
Ничего мне не хотелось бы больше, чем заключить этот очерк такими словами: послушайте, господа, все мы современники, все живем в одну эпоху, все в одно время пришли на планету и примерно в одно время уйдем. Мы так уязвимы и так мимолетны… Вместо того, чтобы подозревать друг друга и выдумывать коварных евреев, почему бы нам попросту не любить и не жалеть друг друга?
Но такой призыв не должен исходить от гонимых. Это – прерогатива преследователя. А нет – ну что ж, позади у нас четыре тысячелетия, неразрывно связанные с историей человечества (а вовсе не двести лет, как мерещится иным пророкам). Да и будущее неразрывно с ним связано. Куда оно, туда и мы. Отдельной судьбы не ждем и не ищем.
Думаю, учитывая безрадостные перспективы в еврейском вопросе, миру предстоит увидеть не только растущее сплочение евреев, но и невиданное еще сплочение всех порядочных людей планеты. Почему? Да уж так получилось. Евреи теперь защищают предмостное укрепление цивилизации. А цивилизация – в осаде. Вот и соображайте…