Леонид Пекаровский

     Сторожевая будка стоит по сю сторону забора у ворот, которые помимо двух громадных створок снабжены еще и электрическим шлагбаумом. В десять вечера створки закрываются на большой замок цвета тусклого старинного серебра. За полчаса до закрытия прибегает кот странной породы. Он средних размеров с приплюснутой, как у пекина, мордой. Видны большие усы, теряющиеся в надменных полковничьих бакенбардах. Эстетическая ценность кота - в его шерсти. Она длинная, мягко облегающая тело, с меняющимися цветовыми оттенками. Основной тон - пепельно-дымчатый, но иногда мелькнет такой совершенный голубой, что возникает крамольная мысль: "А не тронула ли шерсть кота кисть Тициана?" Кот величественно, как кесарь державу, несет большой, пушистый, трубчатый хвост. Завидев шомера, он шмыгает в промежуток между громадными газовыми баллонами, сложенными пирамидой.
     Двадцать минут спустя крадется кошка. Самая обыкновенная, расписанная черными полосами, которые как бы стекают от хребта к подбрюшью по маловыразительному серому фону. Но большие раскосые глаза и вкрадчивая пластика походки придают ей очарование азиатской топ-модели. Кошка, делая вид, что и не подозревает о существовании кота, бежит по направлению к вечнозеленым кустам, растущим вдоль забора. В действительности же это самое настоящее любовное свидание. Кот догоняет кошку и они скрываются в зарослях. Через некоторое время он возвращается на свое место под газовыми баллонами. Таким же образом кот принимает еще нескольких кошек. Ближе к двенадцати он, нырнув в дыру в заборе на другой стороне завода, растворяется во тьме, сглотнувшей вместе с котом и лунный свет…
     У шомера остается ярко-освещенная будка - горящая капля в непроглядной ночи. О, что это за чудо! Она больше чем классическая бочка киника, но уступает по размерам камере-одиночке узника, или келье монаха-отшельника. Будка прямоугольна в плане и напоминает уменьшенную копию древнегреческого храма. Однако же колонн, должных обозначить архитектурный ордер, не имеется, а есть остекленные со всех сторон, включая и дверь, стенки.
     И вот темнота устраняет материальность камня и стекла, и будка, будто магический кристалл, воспаряет. Ее стеклянные грани отсекают реальность и шомер, вращаясь в невесомости своих фантазий, наблюдает бесконечный мир звезд и непривычно перевернутый тоненький серп луны, видимый так в этом секторе неба именно из этой точки земли. Он начинает понимать, что чужая луна и есть тот самый символ, который украшает зеленые знамена аравийского пророка. И бесконечная тьма, зарождающаяся над Средиземным морем, расположенным на расстоянии вытянутой руки, накрывает его точно так, как несколько тысячелетий до этого: "Тьма, пришедшая со Средиземного моря, накрыла ненавидимый прокуратором город"…
     А то вдруг "вав" - шестая буква ивритского алфавита, проявит свой норов и совершит головокружительный кульбит, потеряв по дороге точку, что находилась вверху, над самой ее головой. И та неожиданно окажется в районе живота, оплодотворив и утяжелив "вав". Результатом этой совершенно случайной беременности станет волшебное превращение слова "шомер" в "шумер". Звуковая ассоциация тронет такой глубокий пласт, что дрогнет совсем истлевшая страница истории и запляшут в темноте, точно языки пламени, картины давно отошедшего бытия…
     Видения разрушаются под напором хрипловатого голоса, несущегося из переговорного устройства:
     - Лисий, Лисий, ты меня слышишь?!
     Б-же, что это? Кто еще знает Лисия в этом Б-м забытом углу? Того самого Лисия, который написал защитительную речь для Сократа. Ему-то, прочитав речь, философ сказал: "Отличная у тебя речь, Лисий, но мне она не к лицу". - "Если речь отличная, Сократ, то как же она тебе не к лицу?" - "Ну, а богатый плащ или сандалии - разве были бы мне к лицу?"
     Да нет же, нет! Это Эдик - грузинский еврей со своим кавказским акцентом. Он вызывает лысого Сашу, который, в зависимости от освещения и ракурса, напоминает то действительно Сократа своим громадным шишковаватым лбом, то апостола Петра своей черной окладистой бородой…