Артур Фредекинд

     
     Вдогонку к меланхолии постоянное недоверие к миру, которое увеличивается у людей пропорционально росту прогресса, ночь, ты по советской привычке все равно боишься, что не выпустят, но выпускают, даже туфли не заставляют снять, и все страхи проходят в самолете при появлении лучей солнца. Тем более утро, высота "десять тысяч пятьсот", середина ноября и середина Европы - самолет летит над швейцарскими Альпами, ты вспоминаешь безумный и никому не нужный бросок солдатами садиста и вешателя Суворова (беспощадные русские женщины до сих пор видят его своим кумиром), Ганнибала с его ревущими слонами (бедных животных загнать в эти снега!) и Эйнштейна, вышагивающего в цюрихских кабинетах: пока другие скучали или думали, что скучают, он, так же ощущая тоску, понял, что все ненадежно. Действительно, когда летишь, понимаешь что он во многом прав - летит под тобой Земля, а ты только смотришь на серебро крыльев, на глисты дорожек внизу, на некую молоденькую даму, которая могла бы сидеть с тобой рядом, но посадили возле тебя крокодила. Из Питера. Впервые на Святую Землю. Конечно, к подруге, не к любовнику же. Что она думает о тебе? Клянусь вам, тут Эйнштейн дает слабинку - она просто ничего не думает. Когда она узнает, что ты не в первый раз туда, она завистливо лыбится и нахваливает твою профессию, а дело вовсе не в профессии - мама у тебя там живет. Мама.
     Бывшая Югославия таки похожа на выжженные прерии дикого Запада из гэдээровских фильмов. Гойко Митич, конечно же, давно на немецкой пенсии, сидит при музее Карла Мая, а ты даже знавал его московскую любовницу и ее крепкую ладошку в своем кармане. Дубленки, не думайте плохого. Но ты все равно без конца и края об этом думаешь - потому и меланхолия. Любовница Гойко Митича трахалась со всеми подряд, ты познакомился с ней в театре, если уж говорить на еврейскую тему - она была еврейкой, да и друг ее из театра тоже был евреем. Совершенный болван, но добрый. Она ему сказала о тебе, тогдашнем двадцатилетнем лоботрясе: "Ему нужно чаще трахаться". Ты ответил дружку: "Согласен". Она рассчитывала, что он тебя пригласит. Ты тоже. В театре тогда давали Лорку, пьеса была замечательной, только ее портил старый актер-пьяница, который без конца щелкал кастаньетами, это щелканье в конце пьесы превратилось в издевательство над публикой, да и над актерами. Она просто смотрела пьесу, а ты работал. Ты ей понравился, и она думала забрать тебя в Москву. Гойко подарил ей часы. Тебе было неудобно завладеть любовницей Виннету. Еврейские дела. Как сейчас евреям неудобно владеть Иерусалимом - вдруг, в самом деле, Аллах лучше, да и арабки такие красивые…
     Можно попытаться прочесть немецкую газету, но дело это пустое - ты, почти ничего не понимая, почти все знаешь. Можно почитать о Рудольфе Гессе, несчастном узнике Шпандау, который много знал, но говорить ему не давали, ты зачем-то потащил эту пронацистскую книжку с собой в Израиль, в надежде на что? На арест и тюрьму в Эрец? На скандал и выяснение твоей бестолковой личности? Просто на удар в лоб, мол, получай, немчура - фашист, предатель, капо, русит, партизанит, украинит, гайдамакит, за то, что связался с юной тувинкой, за то, что принимал с ней ванну, за то, что целовал ее и пил грязную воду, за то, что она тебя укусила, и теперь укус радостно жжет сквозь футболку и куртку, подожди еще, он тебе нажжет.
     Греческие острова безрадостно проплывают внизу вместе с облаками и морем. Любить Грецию могут только немцы, это им не хватает жизнерадостных богов и богинь, валяющихся в постоянном смешении кровей, вечно пьяных и мстительных. Твои немецкие друзья были на Крите, им там не понравилось - был март, холод в гостинице, холодное море, холодные гречанки, торгующие холодным вином без вкуса и запаха, по их словам. Ты думаешь, что они искали Грецию Ницше, а нашли современную глухомань. Один украинский поэт, из бывших коллаборантов, описывал Херсонщину как благодатную Грецию, раскапывал там Византию, несчастные славяне вечно что-то раскапывают, в надежде утвердиться хоть на древностях. А между тем, Херсон прекрасный город, особенно "бабьим летом", ты стоял там на гостиничном балконе, смотрел на катер, полный украинцев, как обычно едущих в село по выходным дням, ибо им неведомы театр, ресторан, стихи, ты смотрел на туманную дельту Днепра, на камыши, в которых прятались казаки от "дружеских объятий" России, ты вспоминал одну студентку, южную, нахальную, у которой папа учился в Москве и научился воспринимать мир по Бродскому - смотреть на туман и ни на что не надеяться. Ты привык надеяться, еврейская манера…
     Почему Б-г поместил Израиль в правом нижнем углу цивилизационного моря, которое нынче бороздят натовские корабли? Никогда не задумывались? Словно последнюю лузу в неком биллиарде, словно последний маленький-маленький поворот в неком лабиринте, словно эротическую зону у твоей тувинки - этак мы совсем раздразним раввинов и нам не позволят не то что опубликовать опус, но даже прочесть его друзьям. Ты думаешь - Израиль не должен быть, но он есть. Он ведь борется с Б-гом, и как бы Тот ни хотел, но в правом нижнем углу возникает некая точка, она ширится, растет, и вот мы видим белый Тель-Авив, сверкающий песок Яффо, барашки волн моря, берег приближается, расширяется, налетает, вот он - зеленовато-синий город среди песков и башен, вдали видны горы, за которыми Иерусалим, но самолет уже пошел на снижение, а ты бы так и летел и летел, чтобы увидеть всю страну с высоты - темные Голаны, зыбкую Беэр-Шеву, рыжий Эйлат, сказочную Масаду, липкое Мертвое море, игрушечный Акко, и, наконец, пик Страны - грязный Цфат, где ты сидел на тахане и рисовал на пыльном асфальте знаки, и подошел шомер и гавкнул: "Еб твою мать, а ты мне пиздишь, что в Талмуде нет точной даты прихода!"
     Самолет сел. Пассажиры аплодируют. Ты чувствуешь сквозь обшивку ни с чем не сравнимый запах Израиля - сладкий, теплый, терпкий. Смесь аромата кофе, пальм и восточной женщины. Они же всегда потные, хоть и моются минимум два раза в день. Еще примесь стиральных порошков - они здесь какие-то цветочные, то ли потому, что у твоей знакомой тогда так пахли простыни, то ли потому, что они здесь действительно - еврейские. Как злился на тебя один знакомый вор, утверждавший, что в квартирах "даже чистых, моющихся евреев" всегда особый запах, а ты оспаривал недоуменно, ибо в те годы, к сожалению, евреев почти не знал. Возможно, что вор таки прав. Ты помнишь запах в квартире тех сионистов, с которыми давным-давно учил иврит, и поглядывал на прелестный изгиб руки девушки, которая тоже тебя любила. Ты ее поменял на другое несчастье. Но у них, в самом деле, был особый запах в квартире - чистоты и постиранности. Которого потом, кстати, не было у них же, но в Израиле. Они жили с папашей, он всем командовал, включал-выключал РЭКу, требовал кофе, чая, воды, наезжал на тебя за то, что ты тогда имел надежды на Украину. И не был "чистым". У евреев до сих пор нужно быть "чистым", от этого слова тебя кидает в жар, ты много наслушался тех, которые попали под чистку других мечтателей о чистоте. У мужа и жены не было детей, и еврейская семья страдала. Наказал ли их Б-г? Стали ли они потому сионистами в СССР, что не боялись за детей? Трахал ли тот славный муж всяких тайных эмиссаров из Кишинева и Москвы, именно потому, что детей у него не было? Протягивал ли он тебе поэтому пропагандистскую "6 миллионов", которую ты тогда отказался читать, а потом влип по самые уши и потерял на истории Шоа и семью, и друзей, и дом, и деньги, и даже контакт со своим мальчишкой?! Сионист тогда давно смотрел на тебя так, как будто ты что-то ему должен, а между тем он имел на тебе карьеру и прекрасно отчитывался перед моссадовцами, мол, в группе пятнадцать членов, давайте примите в "Ликуд", его потом прислали в Украину, и подобную зарплату ты не будешь получать никогда. Никогда. Но тогда он так смотрел, ибо ты втрескался в будущую жену, а она хотела в Европу, а не в "пыль и