"Скрипи, перо, черней, бумага,
теки, минута".
Иосиф Бродский
Перелистывая недавние и давние номера журнала, вчитываясь в "окликнувшие" тебя страницы, начинаешь испытывать нечто, передаваемое лучше всего метафорой. То и дело слышатся глухие удары шмеля или бабочки о стекло. Это рождающаяся мысль бьется о преграды миропонимания.
Потребность авторов в мышлении, в осмыслении того, "что случилось на моем веку", обслуживает, конечно, волю персоны к самоутверждению, но, по большому счету, бескорыстна. Этот журнал, как правило, не платит гонораров (неоткуда взять): обстоятельство, способное вызвать негодование пишущей братии, но по-своему благодетельное. Если тебе есть что сказать, и ты в состоянии выражаться, по меньшей мере, внятно, - говори. Говори хоть в пустоту: она на мгновение наполняется сказанным. Можешь играть идеями и словами: твоя игра превращает пустынный пейзаж в сценическую площадку. Кто это прочтет, увидит? Да хотя бы круг авторов журнала и его немногочисленных (увы) подписчиков. Можно даже и их удалить. Остается метафизический Зрительный Зал. Когда в нем ни души, тем лучше: в нем обретает достоверность существования твоя собственная душа.
Приходит в голову, что, публикуясь на этих страницах, совершаешь акт, подобный молитве в духе Мартина Бубера ("я и Ты"). Несколько литераторов, обретших веру отцов, и в самом деле постоянно побуждают читателя вернуться в ряды молящихся (или, что то же в иудаизме, читающих Тору). Но для других это есть возобновляющееся "моление об Истине" вне прямой связи с религиозностью либо агностицизмом. Это служение пространству, где существуют правота и неправота - в том числе, трудноопределимые "правота и неправота" интуиции художника. Исполнение загадочного "духовного долга". Мыслящему тростнику предписано шуметь, скрипеть или что там еще может звучать в его зарослях. Сила и плотность этого шума (качество текста) у разных авторов варьирует. Варьирует и у одного и того же автора. Но мы, без сомнения, в зарослях.
Выживание такого журнала на протяжении десятилетий можно описывать в громких словах - таких как "чудо" или как "подвиг" (в сущности, персональный подвиг четы Воронель). Из временами подступающей клинической смерти его можно было бы вывести размещением рекламы, броской обложкой, эротикой, гламуром. Но превращение в товар тут же убило бы его. В спасительной финансовой капельнице содержался бы яд, смертельный для тростника. Выживанием пусть занимаются в другом месте. Здесь - думают, мучаются, выворачивают голову назад, к прошлому, вытягивают шею вперед, к будущему, приходят в отчаянье и ерничают, вещают - а потом хватаются за виски, спорят - а потом обнаруживают, что не было предмета спора, сливаются в объятиях - а потом устанавливают невозможность взаимопонимания. Здесь нет ни "партийной" тенденциозности, ни эстетического "направления", ни идеологических "манифестов". Зато - даже сквозь шутовство, а подчас и хулиганство - здесь неизменно обнаруживается серьез.
Когда шмель ударяется о стекло, это больно.
Чудо более глубокого уровня заключается в том, что мы все еще живы, вопреки торжеству потребительской масс-культуры, подпитывающейся сенсациями, как спортсмены анаболиками. Не только живы, но, кажется, и потомство оставили. Но кто это - "мы"? Несколько сотен (или тысяч) выходцев из советской еврейской интеллигенции? Группа русскоязычных израильских репатриантов разного срока давности, уцепившихся за свою культурную самобытность? Возможно. Из будущего это станет виднее.
Но нам-то самим представляется, что "22" - больше, чем израильский журнал. Разумеется, это и не российский ежеквартальник на отшибе от метрополии. Этническая принадлежность автора никогда не ставилась во главу угла его редакторами. Но осмелюсь предположить: во главу угла ставится способность автора мыслить "по-еврейски" на русском языке. Здесь важны оба компонента.
Мыслить по-еврейски - значит ломать умственные стереотипы, причем не ради самой ломки (ломка идола - перевертыш служения идолу), а для того, чтобы попытаться увидеть "все, как есть". И неважно, принесет это радость и самоупоение, либо горечь и самоуничтожение. Русский же язык - не просто один из сотен языков, на котором писали и будут писать евреи. Это язык сверхмуравейника, где высочайшие нравственные идеалы сочетались (и, похоже, продолжают сочетаться) с неслыханной тоталитарной практикой. Нечто оксюморонное. Взывающее к тому, чтобы во имя Истины (она под завалами) "развести" наконец практику и идеал. Вывести достоверную "формулу" человеческого бытия, обозначить его подлинные ценности, дезавуировать мнимые. Такая попытка едва ли может быть академической, она должна предприниматься не в отрыве от данного языка, а в его "полевых условиях", отображающих специфический менталитет сверхмуравейника, из которого нас вытряхнули. "Вы там не бывали" - вот наш аргумент для израильтян, пожимающих плечами при виде чужеродного русскоязычного издания в "их" стране.
Если бы у чапековских саламандр был свой высокоразвитый язык, исследователю пришлось бы погрузиться в него, чтобы узнать, что есть саламандры. А также выяснить, чем саламандры отличаются от не-саламандр.
И задуматься: не принадлежит ли, вообще, эта планета издавна саламандрам? Здесь исследовательский пыл несопоставим с узко-национальными или конфессиональными интересами.
Сказанное, понятно, не стоит проецировать на отдельно выхваченный из журнала материал: прозаический текст, аналитическую статью, стихотворение.
По "гамбургскому счету", налицо масса несовершенных сочинений и провинциальных открытий Америки. Как, впрочем, в любом издании этого типа.
Но мне кажется, что в будущем (если оно наступит, что не очевидно), кто-то составит антологию из публикаций в этом журнале, и ее переведут на другие языки, в том числе на иврит, и внуки сегодняшних израильтян скажут: "Интересно и страстно мыслили наши деды". Только так, собственно, мы и окажемся их дедами, если говорить о духовной преемственности.
Большинство приобщающихся к культуре (через пятничные приложения к "Гаарец") сегодняшних израильтян, если и подозревают о нашем существовании, то рассматривают его как феномен заведомо "секторальный" и к магистральной культуре отношения не имеющий.
Как знать, может, оно и так. Но мы в это не верим. И продолжаем писать в "22", и радуемся, когда наши тексты принимаются к публикации.