Злата Зарецкая

    

Забвение или память

    
    Где начинается и где кончается театральный праздник? Почему так тянет зрителя на непредсказуемые действа, подобные увлекательным приключениям? Что привлекает ежегодно в Акко, вот уже 28 лет, к каменным анфиладам, созданным кровавыми фанатиками-крестоносцами?
    Фестиваль "Акко-2007" ответил на этот вопрос, предложив свое видение театрального искусства, посвященное диалогу памяти и беспамятства, ран времени и поисков защиты, бегства в контрастное инобытие и погружение в историю, вопреки шуму времени.
    Театральный форум не стал общественным потрясением, как предполагалось при том количестве иностранных и израильских групп (47, 430 показов), которые были объявлены. Картина, нарисованная в качестве превью талантливой Машей Хинич ("Дрожите, старые стены Акко!!! Под вашими камнями разбиты цирковые шатры, извиваются улыбки мимов. Балагуры, держите шляпы - перед вами выступят лучшие в мире акробаты. Раззявы, присмотрите за кошельками - клоуны летают над вами!" - см. botinok.co.il/node/36770), действительности не соответствовала. Ибо не было создано главное: атмосфера творческой радости. Центральная площадь перед центром фестиваля была занята огромной автостоянкой. Загнанный в неудобную теснину фестивальный базарчик то и дело погружался во тьму из-за неполадок в электричестве. Зритель теснился между арабскими лотками на узкой улочке, в которой вдруг появлялись огромные красочные итальянские маски на ходулях, передвигавшиеся среди публики, как между муравьями. То, что это было приглашение к зрелищу - можно было только догадываться. Представления надо было ловить, ибо не было никаких указателей, кроме крошечной карты, доступной только опытным путешественникам. Раскрученный на весь мир фестиваль был откровенно подавлен бизнесом, и потому почти не было видно живого природного театра, которым прославился альтернативный фестиваль в Акко.
    Но билеты были действительно все проданы, и на каждом спектакле не было свободных мест. В ближайшем отеле я обнаружила фанов, которые приезжают на фестиваль уже много лет. Почему? "Я каждый раз вижу что-то важное для себя", - сказал мне один из них. "Что на этот раз?" - "Для меня - это жизнь и иллюзия, как они смотрят друг на друга".
    Обзор зрелищ подтвердил: доминанта - контраст тяжелой реальности и недостижимой мечты, которой жив человек. Как заявила художественный директор фестиваля Даниэла Михаэли, при отборе заявок ее интересовали работы, где были "попытки описать процесс выживания и борьбы с окружающей действительностью". Представленные спектакли заставляли задуматься, что же сильнее - забвение в прекрасной иллюзии или сценическое расследование боли нашего исторического бытия? И где грань, отделяющая одно от другого? Чем для нас важно: искусство вообще, или в Израиле в частности?
    Набор конкурсных спектаклей: "Сидим" (История семи дней поминовения) Ринат Москона, "Гитлер, Робот и Нож" Яэль Тильман, "Последнее поле" Хасама Башара, "Господин Мира" Йонатана Леви, "Владения" Шарон Паз, "Приди, посмотрим" Ури Азулая, "На море!" группы "Где Дана?", "Тридцатый век" Ури Ремеза и др. - убеждали в необходимости бегства от действительности, полной горя и неразрешимых противоречий. Этому же был посвящен и открытый лекторий "От личных материалов - к театру" - о путях режиссуры собственной жизни, в которой можно обосновать любую личную позицию... Так оригинально непредсказуемо и называлась авторская работа Шая Питовского "Это как разрушить - только наоборот".
    Попав туда случайно, я неожиданно для себя не могла уйти… На сцене - белые пустые коробки, которые преображаются то в горы снега или песка, то в киноэкраны воспоминаний или срезы реального времени, быстротекущего за пределами замкнутого пространства. У героев нет имен. Они - символы собственной духовной потери и жажды обретения самого себя. Это полифоническое повествование о всеобщей болезни равнодушия и атрофии чувств, поразившей общество, в котором каждый пытается выиграть хоть каплю счастья… Сюрреалистический театр абсурда, с рубленными фразами-айсбергами, подводный смысл которых разворачивался в аккорде цвета, света, музыки, жеста и коллажа документальных кадров. На сцене двое: Она - студентка (Тали Хиршфельд), ищущая электротехника, способного вытащить из видео застрявшую кассету, и пришедший к двери магазина Он - режиссер с постоянно горящим сценическим аппаратом (Эяль Радошицкий). Оба с порчей, оба не находят выхода, оба пытаются понять, почему… Оба могут помочь друг другу, но непреодолимое оцепенение, сковывающее их, приводит к отчуждению.
    На кассете у девушки речь ее еще живой матери, смерть которой она пропустила из-за своей эгоистической занятости… И потому ей так важно вытащить застрявшую кассету. Лучше поздно, чем никогда, увидеть родное лицо. Юноша - полный сирота, живущий своим творчеством. Эяль Радошицкий создает образ человека беспощадного, требовательного, безумно одинокого и оттого "замороженного"… Его суд над дочерью, потерявшей мать, - требование проснуться и покаяться, признать свою вину, - грех бесчеловечности во имя возможной любви, которая исчезает сейчас на глазах у всех, просьба о милосердии… и тепле. Но - лишь край ладони коснулся его щеки…
    На сцене своего театра юный режиссер вновь повторяет эпилог спектакля собственной жизни - негаснущий фонарь, как скрытый огонь освещает его глаза, в которых воспоминание о детстве, когда все еще были вместе… Этот точный, цельный, тихий спектакль прозвучал художественно "громко"… Куда все ушло? Этот вопрос долго не оставлял каждого, кто присутствовал на этом циничном разрушающем и в эпилоге вдруг возрождающем сердце действе…
    Противостояние реальности, бегство в прекрасный мир творчества, поиски идеала, ради которого можно отправиться в горы Латинской Америки, был и в спектакле "Транкила", само название которого, связанное с местной водкой, говорило о забвении и личном покое… Талантливый режиссер Авиталь Дворина развернула в пределах больничной палаты, где молодая израильтянка умирает от тромба в ноге, кукольно цирковую панораму ее снов, надежд и борьбы со смертью. Черная старуха возникает на сцене, как в фольклорной мистерии, с огромным ножом, который виден лишь обреченной, и оттого его удары действовали на публику как взрывы боли. Метафоры дуэли врачей со Смертью (Ярон Гошен и Боаз Шауль) здесь реализовались буквально, заставляя зрителей смеяться и сопереживать.
    Подобно народному театру, здесь разворачивались игры с публикой, которую втягивали в псевдонаучные лекции об особенностях мозга человека, приводящих (при неверном чтении "первоначальных ощущений") на грань гибели ("лекторы" - Ронит Хадад и Дэвид Биланка). В результате в процесс "лечения" были включены все. Это было знаковое зрелище, где акробатические полеты над кроватью больной, фокусы медиков, превращавших пилюли в цветы и танцевавших со страдалицей менуэты на трапециях, переход с иврита на испанский, как символ отсутствия коммуникации, "говорящая" вещь на сцене - нога - дерево с расцветшими огнями-венами, куклы профессоров на руках у актера, изображавшего консилиум, в итоге спасший иностранку, наблюдавшую за своим умирающим телом сверху с каната (арт. Елена Циммерман) - соединение искусств выглядело не пустой претензией, но цельным органичным духовным синтезом поисков любви и свободы. Его идеальную недоступность играл на цирковой вершине Эйналь Гури - в белой маске с прекрасными рисованными чертами - принц, искушающий Золушку, во имя которого и гибель - не страшна…
    На спектакль невозможно было попасть даже с билетами. Зал на каждом представлении был переполнен. Тема личного выживания, противостояния реальности в мечте, как никогда более, волнует израильтян… Как сказал профессор Шимон Леви после просмотра, "театр - очень тонкий сейсмограф общества, и не всегда успех определяет его качество"…
    В этом смысле заслуживали самого пристального внимания внеконкурсные спектакли двух театральных центров Акко и Шломи. "Мы спим" - очередной шедевр альтернативного ансамбля Дуду Мааяна, награжденного многими премиями фестиваля, создателя целой школы экспериментальной сцены, основанной на хирургическом вмешательстве в жизнь. На границе с Ливаном, в абсолютно лишенном воздуха культуры городе Шломи, в максимально сопротивляющейся прозаической среде, в огромном темном ангаре разместился бесстрашный коллектив, посвятивший себя профессиональному эксперименту, взрывающему окружающую обыденность и оцененному не только в Израиле, но и в Европе… На этом спектакле не было толп, но жаждущие добирались через полстраны в надежде на свободное место. Их было всего сорок. Каждый из зрителей попадал на узкую длинную скамейку, оформлявшую с двух сторон сцену - дорогу… Под ней в темноте, освещенные фонариками, двигались археологи, выискивая наши фотографии, вырезки из современных газет, обрывки голубого и оранжевого… Заканчивалась дорога подвешенным в "небе" огромным кругом - экраном, в котором отражался любой свободный ассоциативный образ… Заявка на исследование подсознания современного израильтянина - была очевидным прологом. Сценограф Клаудио Адельберг вместе с постановщиком Пабло Зальцманом, примой Нетой Плоцки и остальными актерами разворачивали перед публикой аудиовизуальную картину наших страхов и надежд, как в потустороннем зеркале возникающих ночью непредсказуемых снах. От иллюзий детства до нудных споров с кредиторами, от путешествий в райском чувственном саду до разгона демонстрации пылесосом, как оружием - актеры общались сквозь дрему, пытаясь пробудить в зрителе тайное и скрытое… Все мы - пассажиры одного корабля, имя которому - Земля. Огромный обвал воды вдруг захлестывал с экрана зрителей, предварительно объединенных, как на палубе общим канатом… Куда плывем, и есть ли кормчий, который знает путь?! На высоте, как воплощение идеала мечтающих ночью женщин, раскачивался в белом костюме спящий капитан. Ничто его не могло пробудить. Лишь "буря" и общий крик заставили его вздрогнуть и раскрыть глаза. Кульминацией действия стала тишина ожидания спасения. Вот сейчас он спустится и совершит нечто, что укажет путь и, конечно же, защитит от беды… Пабло Зальцман наслаждался паузой, создавая образ избалованного всеобщим вниманием, самодовольного красавчика. Обозрев палубу своего "корабля", он неожиданно предложил всем очень "умное решение" станцевать ирландский степ… Увлеченные и одурманенные, все повторяют за ним "ноги" при бушующих волнах, захлестывающих корабль. Горький смех раздается в зале, понявшем иронию авторов, осуждающих нашу любовь к духовной дреме, стадную жажду поводыря… Уставший от своей роли, "вождь" вдруг снова рухнул на кровать и отключился в сонном блаженстве… Корабль остался один в открытом море, готовый утонуть...
    Обновляющий аудиовизуальный праздник, новый спектакль ансамбля из Шломи еще раз доказал, что альтернативный театр - действенное активное искусство, достойное всеобщего внимания, ибо касается каждого, кто еще живет…
    Напоминанием о скоротечности бытия был и спектакль из Акко "Эйха" Рои Рашкаса, основанный на реальной истории Моти Тамама, потерявшего во второй ливанской войне своих близких… Автор и режиссер преобразил одиночную трагедию в церемонию общего поминания и преображения… День национальной скорби 9 Ава совпал у Моти Тамама со смертью пятерых членов его семьи, братьев, сестры и родителей, когда ракета попала в его дом. Он остался один, ибо это было время чтения в синагоге книги "Эйха" - плача о разрушенном Храме. Спектакль восстанавливал остановившееся время… современной еврейской судьбы: "На реках боли, на ручьях слез // Там сижу, плачу и вспоминаю // В середине дней моих // Нашел я себя потерянным в лесу, как во тьме // Из зеркала смотрит на меня другой человек…"
    В центре огороженной шнуром сцены одинокий человек в талесе на фоне обломков дома и часов без стрелок... За пределами ее - рыбак (арт. Лито Зильберштайн), раздраженный чьими-то вздохами, разгоняющими улов… С самого начала спектакль разворачивается, как битва равнодушного с искренним, циничного с сердечным, жестокого с добрым, беспамятного с памятливым, слепого и наглого с прозревшим и тактичным, и потому испытывающим на миру муки совести. Демонстративно заглушаемая барабаном, падающими камнями, криками улиц, со сцены перед публикой, как перед "арон-кодеш" в синагоге, развернулась исповедь покаяния перед мертвыми за то, что не уберег, остался жив… Не в силах противостоять внешнему шуму, раненный памятью падает уже без талеса, и его легко ловят, как человека-рыбу… Покорно идет он за бездушным во всеобщее забвение, но в последний момент сбрасывает "крючок", заставлявший его молчать, и снова прорвавшись к зрителям, спрашивает, как можно забыть детей под обломками?! Его тихий, неподдельный, "неактерский" голос пробуждал в каждом желание счета с памятью, с реальной драмой, от которой невозможно спрятаться…
    История Израиля касается каждого, не только того, кто здесь живет, - а что сделал я, чтобы это не повторилось? Это был не спектакль, а призыв к всеобщему покаянию, очищению и действию ВО ИМЯ, продолжавшимся и за пределами зала, где Моти Тамам прощался со зрителями и каждый мог обнять его, посочувствовать и со слезами прошептать о своем личном, скрытом и публично не реализованном, и оттого продолжающем "стучать в сердце"…
    Нет будущего без прошлого, нет человека без памяти, нет государства без связи с уроками вчерашнего дня… И настоящее искусство - тонкий баланс между человеком и историей. В поисках его рождается сценическая правда и подлинный успех… Об этом - фестиваль альтернативного театра "Акко-2007".