В литературе уже указывалось на присутствие в прозе Тынянова внутренних цитат из произведений, не имеющих отношения к самому действию романа. Г.А.Левинтон предполагает возможность скрытых ("подтекстных") сюжетных линий - как одного из аспектов "проекции романа на XX век"1. Но реже обращалось внимание на то, что нечто подобное можно обнаружить и на уровне персонажей. В данной статье сделана попытка угадать современный Тынянову подтекст такого персонажа как Сенковский. На наш взгляд, в тыняновском образе Сенковского можно различить черты Осипа Мандельштама.
Резкость и задиристость тыняновского Сенковского, парадоксальность и неожиданность его реплик напоминают известную по мемуарам манеру поведения Мандельштама, которую Тынянов хорошо знал и любил пародировать, разыгрывая сценки в лицах. В воспоминаниях В.Каверина воспроизводится одна такая миниатюра, в которой фигурируют экзамен, профессор и студент - Осип Мандельштам. На просьбу профессора Церетели рассказать об Эсхиле студент Мандельштам якобы сказал: "Эсхил был религиозен" (формула, подобная - по конструкции и смысловой неожиданности - фразе о Семирамиде, с которой начинается знакомство читателей романа с профессором Сенковским: "Семирамида была великая стерва"). "Ю.Н. рассказал мне этот случай, изображая то Мандельштама, то Церетели, хохоча и спрашивая не то меня, не то себя:
- Ведь по его же стихам прекрасно видно, что он знал классическую литературу2".
Экзамен по восточным языкам в романе Тынянова - это, собственно, экзамен по восточной поэзии. "Сенковский прерывал бормотание учеников и сам кричал, захлебываясь, старые слова... Он действовал как маленький восточный деспот ... - вызывал и кричал. ...Резким криком он задавал вопросы ученикам..."
"По какой причине бедуинские стихи хороши, по собственному мнению бедуинских поэтов?" После "литературного" ответа ученика "Сенковский фыркнул: "Не то. Главной причиной бедуины выставляют то, что у бедуинов не бывает насморка". (Сравним со стихотворением Мандельштама "Отравлен хлеб и воздух выпит...", где говорится о бедуинах, слагающих стихи и поющих "полной грудью".)
"Крики разбоя и жесты маленького деспота" на экзамене, резкость Сенковского по отношению к "молодым" напоминают предания о том, как реагировал Мандельштам на произведения начинающих поэтов. "Это был худенький узкоплечий среднего роста человек с высоко запрокинутой головой. Он выслушал мои стихи и сказал: "От таких, как вы, надо защищать русскую поэзию"2.
Очень похожа и манера горячиться, отстаивая свое мнение в любой аудитории. "Ах, как он кричал на людское стадо, сбившееся в круглом деревянном загоне Политехнического... как кричал"3. "Он (Сенковский. - P.M.) кричал словами Шанфари..." "Неправда, - закричал отчаянно Сенковский, - так нельзя переводить арабов..." Сенковский был знатоком восточных языков, острым критиком, известным переводчиком. Но и Мандельштаму труд переводчика не был чужим и ему принадлежит ряд резких статей о проблемах перевода. Восток, и собственно Персия, тоже были для Мандельштама "своей темой": он путешествовал по Кавказу, был в Баку и Тифлисе, видел шествие шиитов на празднике Шахсей-Вахсей. Более поздний цикл стихов об Армении открывается упоминанием Гафиза, персидского поэта.
Кажется, у Тынянова спародирована и свойственная Мандельштаму манера одеваться. "Он был неправдоподобен. Светлобронзовый фрак с обгрызенными фалдочками, шалевый жилет и полосатый галстучек выдавали путешественника-иностранца". Так в романе об Осипе Сенковском. А так вспоминает облик Осипа Мандельштама Е.Осмеркина-Гальперина: "...галстук был завязан хотя и старательно, но смотрел набок, костюм воспринимался как-то отдельно от него, он был выбрит, но отнюдь не тщательно"4.
У тыняновского Сенковского огромная волочащаяся по земле шуба. Шуба возникает и в воспоминаниях о Мандельштаме: "...в магазин вошел Осип Мандельштам - маленький, но в очень большой шубе с чужого плеча до пят..."5. О шубе вспоминает и М.Пришвин в очерке "Сопка Маира": "В Москве я поселился в такой маленькой и сырой комнате - хуже разве только в окопе! Мебелью была лавка, на ней, вместо матраца, енотовая, съеденная молью шуба поэта Мандельштама". Этой легендарной шубе, купленной на ростовском базаре, сам Мандельштам посвятил очерк "Шуба" (1922 г.), а в 1925 году увековечил ее в "Шуме времени" (глава "В не по чину барственной шубе"), где шуба превращается в символ российского литературного наследия.
После отказа Грибоедова от сотрудничества в замышляемом Сенковским журнале "профессор Сенковский судорожно метнулся назад, наскочил на пса, стал в позицию перед Грибоедовым.
- Простите, - жеманно и медленно сказал он, приподнимая светлую шляпу с ярким бантом, - Александр Сергеевич, свидетельствую мое глубокое почтение. И быстро пошел прочь, волоча по грязи шубу, увлекаемый псом".
Одинокий, маленький, смешной человек в огромной шубе, становящийся в позицию. Дуэльная поза и подчеркнуто этикетные фразы. И это кажется связанным с преданием о Мандельштаме. Сохранился удивительный для 20-х годов документ: "Протокол о поведении В.Шершеневича и его секундантов после вызова О.Мандельштамом В.Шершеневича"6. В 1921 году, в советской Москве, едва не состоялась их дуэль.
- Вы изучаете древности? - спросил Грибоедов.
- Так же, как геологию и физику. Говоря в собственном смысле, я музыкант.
Чудак Сенковский, в самом деле, отличался разнообразием интересов. Среди его чудачеств был и упомянутый в романе "клавиооркестр", создание которого в действительности относится к 40-м годам. Отношение к музыке поэта Мандельштама также было очень серьезным и неординарным7.
Поводом к литературному сближению могли послужить не только репутации "чудаков" и совпадение имен, но и некоторые совпадения биографий. И Осип Сенковский, и Осип Мандельштам - инородцы, оба родились в Польше. Творческая жизнь обоих тесно связана с Петербургом. Оба путешествовали по Востоку и изобразили его в своих произведениях. И, наконец, другом и сотрудником Сенковского была переводчица Елизавета Ахматова, а Мандельштам на всю жизнь сохранил дружбу с другой Ахматовой - Анной.
Но сложность игры Тынянова, на наш взгляд, состоит в том, что в образе Сенковского просвечивает не только поэт Мандельштам, но и его антипод, антагонист, воплощающий власть. В романе есть удивительная фраза, обращение Грибоедова к "маленькому деспоту" Сенковскому: "Иосиф Иоаннович, вы слишком строги".
Внешность реального Осипа Сенковского имела неназванную в романе черту, которая могла напомнить о другом его тезке - Иосифе Сталине, достойном преемнике Иоанна Грозного. Осип Сенковский был рябым.
Тему власти и напоминание о "тезке" можно расслышать в нейтральном разговоре Грибоедова и Сенковского о "пороках в архитектуре", в сравнении Исаакия с архитектурой Египта. Здесь различимы, как минимум, два мандельштамовских подтекста. Во-первых, Исаакий, о котором идет речь, "строится три поколения". Это автоцитата из главы "Петровская площадь" романа "Кюхля", главы, близкой по образному строю статье Мандельштама "Кровавая мистерия 9 января"8, где Исаакий назван "саркофагом". Во-вторых, египетская тема вообще "своя" для Мандельштама, как и тема петербургской архитектуры. Сравните также поворот головы, делавший Мандельштама похожим на египтянина, а в данном фрагменте, в частности, вновь возникает мотив из уже упоминавшегося стихотворения о "бедуинских поэтах" (обыгранного, как нам кажется, в предыдущей главке тыняновского романа): "Иосиф, проданный в Египет...". Перед Исаакием Иосиф-Осип рассуждает о Египте. Мандельштамовские подтексты расширяют нейтральный разговор о прочности архитектуры до размышления о том, что незыблемость власти (камня) иллюзорна9.
Сенковский начала романа - "вольнодумец", водящий на лекции пса, шумный, несуразный и незащищенный. Он рвется в бой. Грибоедов, напротив, "отложился, отшатнулся от всякого письма". Он, кажется, знает, как уцелеть в чужом времени. В финале романа, после гибели Вазир-Мухтара, профессор Сенковский переводит восточные надписи на гранях алмаза, обретенного Государством взамен Грибоедова ("Цена крови"). Сенковский строг и важен. Никакой шубы, никакого пса: ни стихов, ни ссор с царями. В 1927 году Тынянов еще не знал, как "поладит" со своим державным тезкой поэт Осип Мандельштам.
Присутствие Мандельштама в "Смерти Вазир-Мухтара" не ограничивается фигурой Сенковского. Лейтмотивы тыняновского романа о Грибоедове: время, вечность, смерть, забвение - любимые темы Мандельштама. В московских главах на беседующих друзей, Грибоедова и Бегичева, "смотрят... во весь циферблат" часы. Образ времени как действующего лица. И неоднократно повторяющийся мотив остановившегося времени: "Казалось, время осталось за стенами... Вечность". Сравните "вечность" у Мандельштама, также материализованную в циферблате и подчеркнутую синтаксически: "Нет, не луна, а светлый циферблат // Сияет мне, и чем я виноват, // Что слабых звезд я ощущаю млечность // И Батюшкова мне противна спесь. // "Который час?" его спросили здесь - // А он ответил любопытным: "вечность".
Примечания
1 Левинтон Г.А. Грибоедовские подтексты в романе "Смерть Вазир-Мухтара" // Четвертые тыняновские чтения.
2 Вениамин Каверин. Встречи с Мандельштамом // О.Э.Мандельштам. "И ты, Москва, сестра моя, легка...". М. 1990.
3 Наталья Соколова. 14 марта 1933 г. Вечер Осипа Мандельштама // "И ты, Москва, сестра моя, легка..."
4 Елена Осмеркина-Гальперина. Мои встречи // "И ты, Москва, сестра моя, легка..."
5 Валентин Катаев. "Трава забвения" // "Святой колодец", "Трава забвения". М. 1969.
6 П.Нерлер. "Поэт и город" // "И ты, Москва, сестра моя, легка..."
7 В работах Б.А.Каца, в том числе "Защитник и подзащитный музыки" // Осип Мандельштам: Полон музыки, музы и муки..." Л. 1991.
8 Указано Ю.Л.Фрейдиным. Возможно, оба текста восходят к какому-то общему источнику.
9. Нет прямых свидетельств о том, как расшифровывались читателями такого рода аллюзии. Время не располагало к откровенности. По нашему мнению, игра Тынянова была понятна и продолжена М.А.Булгаковым в его "грибоедовском" романе "Мастер и Маргарита".