Эдуард Бормашенко

    Ни пафос, ни встревоженная интонация статьи Александра Мелихова не могут быть поняты в отрыве от фона, той самой "панорамы военной истории", из которой данный текст извлечен для публикации в "22" (к сожалению, никакой другой, кроме военной, истории у человечества пока нет). Бревном на переднем плане панорамы, о котором читатель "22" может и не догадываться, служит наступление Русской православной церкви на образовательные институты России. Сегодняшние споры нобелевского лауреата Виталия Лазаревича Гинзбурга с церковными иерархами о том, чему и как учить в школе, донельзя смахивают на дискуссии наркома Луначарского с митрополитом Введенским, лишний раз напоминая о том, что в России меняется лишь фон "военной панорамы", да и то медленно. Впрочем, роли переменились, если ранее на успех был обречен красный нарком-атеист, то теперь итог дискуссии предрешен в пользу церкви. И жуткий симбиоз органов государственной безопасности с клиром грозит перейти из латентной фазы в явную.
    Если учесть нешибкий ход русской истории и то, что еще сто лет тому назад православная церковь, науськав правительство, направила на Афон войска для расправы с монахами, не вполне канонически трактовавшими Священное писание (о подробностях акции можно справиться у Бердяева), то станет понятно, что опасения либерально-атеистической интеллигенции небеспочвенны. Примерно такие же кошмары терзают и сны израильской светской интеллигенции. Образ будущего, преследующий либеральную профессуру, в котором толпы неразличимо черных, бородатых людей в штраймлах загоняют вяло отбивающихся гуманных атеистов в синагогу, во многом задает израильское настоящее.
    Скажу сразу, что сходство здесь чисто внешнее. В России церковь всегда была подмята государством. В иудаизме, напротив, заложены такие мощные механизмы несогласия с властью, противостояния власти, будь то светской или религиозной, что следует опасаться, скорее, бесконечного дробления, почкования, сектантства, препятствующих полноценной жизни народа.
    Переместимся от фона к социально-антропологической концепции Александра Мелихова. К сожалению, она страдает неизбывным внутренним противоречием. Ему хочется Трагедии с большой буквы при боге с маленькой, а лучше и вовсе без бога. Так не бывает. Если нет Б-га, нет вечной жизни, то по земле ползают несколько миллиардов людей, приговоренных к смертной казни. И люди на этой земле "не жить будут, а ожидать, когда их повлекут к эшафоту. Тогда и земля, обращенная в сад, станет не местом веселья и радостной жизни, а местом уныния, страха, отчаяния и, главное, заключения. Это будет тюрьма, устроенная столь гигиенически и удобно, что людям не останется ничего желать в этом направлении, и в этой тюрьме будут жить и гулять "на свободе" - только приговоренные к смерти. Это тюрьма, потому что выхода нет" (В.Ф.Эрн). Трагедии, разыгрываемой в тюрьме, предстоит оставаться убогой.
    Если бог лишь фантом, милостиво допущенный к употреблению для обуздания инстинктов масс, если религия - лишь снисходительно разрешенное "ностальгическое переживание", то никакой трагедии быть не может. Для трагедии нужен зритель, и не тот, что, выйдя из уютного театрального зала, пересядет в еще более уютное кресло у телевизора, нальет рюмашку и через пять минут позабудет и актеров и пьесу.
    Б-г - Творец всего сущего, причина всех причин, предельное бытие, Б-г Авраама, Ицхака и Яакова делает трагедию возможной. У нашего с Александром Мелиховым поколения, поколения советских ИТР (инженерно-технических работников - для позабывших эту аббревиатуру) был заместитель, суррогат Б-га, - свободное творчество. Были и священные книги - "Мастер и Маргарита", "За миллиард лет до конца света". Был и вернейший признак всякой религии - гамбургский счет, по которому оценивались дела рук человеческих. Жизнь Мандельштама стала Трагедией, ибо разворачивалась и пресеклась перед богом поэзии. У религии творчества, как и у родственной ей интеллигентности, есть родовой порок - она не передается по наследству, нет механизмов ее трансляции в будущее (вспомните бельевщицу Таню из "Доктора Живаго"). Удивительно не то, что сегодня верность ей сохранили единицы, а то, что в 60-70-х она захватила миллионы. Религия свободного творчества близка Александру Мелихову и автору этих строк - оттого что в ней прошла наша молодость, при ближайшем же вглядывании в нее обнаруживается и малосимпатичные ее стороны. ИТР не слишком задумывается над тем, кто и зачем воспользуется плодами его вдохновения. Отец американской атомной бомбы Энрико Ферми отказался ужаснуться результатами своего творчества, воскликнув: "Но это же прекрасная физика!" Что и говорить, физика великолепная.
    Александр Мелихов взыскует "образа мира, который бы спасал нас". К сожалению, создание такого образа - задача, превышающая человеческие силы. Ибо этот образ должен включать в себя и социологическую компоненту, заведомо непознаваемую. Грандиозные успехи точных наук, добытые в ХIХ-ХХ веках породили ядовитейшую иллюзию того, что может быть познано все, в том числе жизнь человека и общества. Словно в насмешку история выкинула небывалое коленце - Первую мировую войну, плавно перешедшую во Вторую. Марк Алданов - добросовестнейший исследователь - писал о том, что Сараевское убийство было не поводом, а именно причиной первой мировой войны. Никто ничего не предвидел, и никто ничего не предугадал. Пророчествовать назад - нетрудно; нетрудно и пришить задним числом социологическую концепцию к заранее известному результату. Если в результате обвала мировой экономической системы, климатической катастрофы, побега на волю вируса из микробиологической лаборатории население земного шара к 2010 году уменьшится вдвое, будьте покойны, в 2015 году гениальный экономист получит Нобелевскую премию, все научно объяснив (если до этого его вкупе с другими жрецами науки не вздернет на фонарь разъяренная толпа, разочарованная непредвиденными результатами технического прогресса). Теоретики, занимающиеся хаосом, утверждают, что полет бабочки на Хоккайдо может вызвать ураган в Калифорнии, и это не шутка и не гипербола.
    Бессилие социологии перед лицом истории лучше всего наблюдать в Израиле, правые и левые профессора абсолютно научно точно знают, что необходимо делать для спасения страны, к сожалению, их прогнозы и рецепты диаметрально расходятся. Представителям точных наук тоже не следует слишком уж надувать щеки, и полезно сознаваться хотя бы самому себе в том, что нам пока недоступно точное описание процессов, происходящих в капле воды, не то, что в живой клетке.
    Нельзя научно объяснить не только историю, но и человеческую жизнь, человек ведь создан по образу и подобию Б-жьему. Объяснить нельзя, но можно придать ей высокоразвитую форму, структурировать. В сущности, именно этим и заняты религия, традиция. Как это ни грустно, ни неприемлемо для человека творческого, но традицию нельзя выдумать, в нее можно лишь войти. Если же такого структурирования не происходит, народ с легкостью необычайной превращается в массу, толпу, манипулировать которой можно, как заблагорассудится. ХХ век доставил тому массу примеров. И вот тут проблемы России и Израиля, к сожалению, сходны: израильские школьники так же мало знакомы со своим историческим и духовным прошлым, как и российские, и мы возвращаемся к исходной точке: как и чему учить в школе? Человечество за тысячи лет так и не разобралось в этом вопросе, и не похоже, что вскорости разберется. Однако кое-какие итоги можно и подвести: один из деятелей левой партии МАПАМ сказал: "Мы хотели вырастить поколение атеистов, а вырастили поколение невежд".
    Александр Мелихов прав: "умению управляться с электричеством или французским языком достаточно обучить двадцатую часть населения", но ни физикой, ни французским не заменить ни изучения Библии, ни изучения Талмуда. Кроме того, имеет некоторое значение и судьба остальных девятнадцати двадцатых населения, ХХ век показал, что этим девятнадцати двадцатым тоже приходится не сладко: в настоящей трагедии гибнут не ведущие исполнители, в ней гибнет хор (И.Бродский).