Александр Бродский

СМУТНЫЕ ПРЕДЧУВСТВИЯ ПРЕДСТОЯЩЕГО

- Человек, отчего ты печален,
Отчего твои губы бледны?
- Ах, с любовью меня обвенчали,
с нею дети у нас рождены.

- Человек, у тебя за плечами
нет покоя, и тропы темны.
- Ожидаю я мира скончанья,
ожидаю начала войны.

- Человек, убеги в захолустье,
ставь плотины и домики строй.
- Не допустят меня, не допустят
заниматься другою игрой.

Я найду своих деток в капусте.
Меж корней. Под землею сырой.



АТРОПО

Уйди из дому. Вечером октябрьским,
когда леса печальные стоят,
гонимы ветром, сидя по-арабски,
над перелеском Парки пролетят.

Они ужасны - четверо подряд.
Одна - мужчина, лысый и мордастый,
другая ковыряет пальцем ласты,
у третьей в лапках ножницы горят.

Из глины сотворив себе кумир,
четвертая, что делать с ним, не знает
и с идолом задумчиво играет,
разглядывая в лупу божий мир.

И в небеса, протертые до дыр,
твоя судьба со свистом улетает.



ГРИФОН, УНОСЯЩИЙ МУЖЧИНУ И ЖЕНЩИНУ

Вот мужа и жену со всеми их страстями,
с постели вдруг сорвав, уносит налегке.
Она едва-едва кулечек со сластями
схватила - и летит, зажав его в руке.

Заря им дарит свет, и молния - блистанье,
уносится болид к серебряной реке.
Грифон копытом бьет в раздавшемся тумане,
и в страхе муж дрожит, пригнувшийся к луке.

А вот и небеса раскинулись верховно,
и гулок в тишине сердец наивных стук.
Забрав с собою все, что было в них греховно,
плывут без багажа, не разнимая рук.

Всё дальше уходя, маячит круп грифона
и звездочки, в ночи горящие вокруг.



ХОРОШО НАТЯНУТ!

Девчонку молодую учит сводня
рациональной постановке ног:
"Дружок, я покажу тебе сегодня,
как следует натягивать чулок.

Чтобы мужчина, первое, не мог
найти ни складки - вот беда господня!
А во-вторых, чтоб виделась исподня,
которую ты снимешь в должный срок".

В таком же духе длится весь урок,
но девушка внимает ей вполслуха
и думает: "Мели, мели, старуха.
Сама с усами. Главное - молчок.

Не до наук - хватило б только духу.
Он хорошо натянут, мой чулок!"



ЛЮБОВЬ И СМЕРТЬ

Дурашка-стихоплет соперником сражен,
у милой на руках кончается с гримасой.
Она его зовет, но он уже не он:
на месте добрых глаз - рыдающее мясо.

Любовь его ждала, а он валял паяца,
так поделом ему, что жизни он лишен.
Там чувство юмора привьет ему Харон.
Тот, что убить не смог, научится смеяться.

Но, потаскушка, ты, господь тебя храни,
сумеешь ли забыть его загробный хохот?
Или, услышав вдруг надвинувшийся грохот,
на небо поглядишь, ища следы крови?

Но там одна гроза, гуртов небесных топот,
мятущийся рассказ о смерти и любви.



НИКТО НИКОГО НЕ ЗНАЕТ

Две маски, щуря взгляд и не меняя позы,
толкуют по душам и любят без затей.
Из прорезей глазных скользят по щечкам слезы,
срываются на грудь и жалят до костей.

Так плачут иногда пришпиленные розы
на лацканах у двух толкующих гостей,
так парочки порой ложатся на откосы
в испарине зари и в слюнках от сластей.

В кругу бесстыдных коз и блеющих козлов
под звездами она, а он - среди цветов,
укромным, как душа, и, как душа, разверстым,
хранящим темноту, подобно диким звездам.

А поцелуй стыдлив и упорхнуть готов
с жестоко сжатых губ в передрассветный воздух.



НЕУЖЕЛИ НАС НИКТО НЕ РАЗВЯЖЕТ?

Под деревом, под серою луною,
в полынном голом поле, на углу,
бабенка с мужем связаны одною
веревкой, прирастившей их к стволу.

Спина к спине, душа с душой чужою,
вертясь телами, вьются на колу.
Очкастый филин прилетел к столу,
как мотылек, но с лапою стальною.

Чего уж там! Прощай любовь, пока!
Прощайте, грудки, ножка и рука.
Надежды, деньги, дети - все пропало.

А нам плевать! А нам и горя мало!
Не умоляли разве дурака,
чтоб не вязался, дурень, с кем попало?



МОЛЧИ… ВРЕМЕНА МЕНЯЮТСЯ

Молчун, ты прикусил язык,
сдержал блевоту, сжал ресницы.
В твоей гортани скользкий крик
моллюском черным шевелится.

Терпи: тебе не измениться.
И даже больше: ты привык
молчать без всяких закавык
и не переступать границы.

Ну что ж, давай рукой махнем,
о жадной юности вздохнем
и о крикливой колыбели.

Мы так с тобой окоченели,
а время ходит ходуном,
как девка пьяная в постели.



ДОНОСЧИКИ

Доносчики в твоем дому,
доносчики в твоем мозгу,
доносчик ты, и потому
тебя терпеть я не могу.

Но я терплю - и ни гу-гу,
но я в молчании тону.
В такую погружаться тьму
не пожелаю и врагу.

А у тебя не нос, а хвост,
а у тебя не зад, а рот,
и ухо у тебя растет
меж крыльев задницы - до звезд.

И я не так уж, братец, прост,
чтоб это не принять в расчет.