Марк Лейкин

               (Мина Полянская, "Я - писатель незаконный..."
                               О судьбе и творчестве Фридриха Горенштейна"
                                   Слово/Word. New York. 2003)

                                                   "Я написал это в печали и спрятал более чем на два
                                                   года. Теперь эта печаль посветлела. Слава Богу.
                                                   Святые печали со временем светлеют. Теперь я 
                                                   решился достать рукопись, кое-что в ней дописал,  
                                                   дополнил, конечно. С увлажненными глазами.
                                                   				Дополнено 27.9.2001 г."
                                                     		Фридрих Горенштейн

     В Берлине у Горенштейна появилось постоянное "место" проживания и работы - квартира. Весьма скромная. И впервые за полвека.
     В этом доме создавались его новые книги, появлялись и подолгу жили "домашние ангелы". Свою философию более четвертьвекового общения с которыми мастер вместил в "маленькое лирическое стихотворение в прозе, проникнутое грустным настроением..." - элегию "Домашние ангелы" с подтитулом "Памяти моей кошки Кристи и кота Криса, долгой жизни сына Дани".
     Горенштейн предпослал элегии эпиграф - две первые строки одной из пушкинских лицейских элегий:
     
     Я видел смерть; она в молчаньи села
     У мирного порога моего...
     
     - и сопроводил многое объясняющим постскриптумом, который здесь использован в качестве эпиграфа. Пушкинский эпиграф к новелле и дата под "поскриптумом-эпиграфом" свидетельствуют, что он уже перенес короткое, как выстрел в упор, фатальное слово окончательного диагноза - "рак".
     2 марта 2002 года, увы, определилось, что от даты окончания новеллы, прозвучавшей "последней лирической нотой" в жизни автора, до кончины Горенштейну оставалось пять месяцев и пять дней (две недели не дожил до семидесятилетия)... Итак, он знал, кто молчит "у мирного порога", но как и его домашний ангел - кот Крис, "он богоборец, он боролся со смертью".
     На фоне мирового признания книг Горенштейна, сложнейшей социальной тематики прошлых и нынешних времен... вдруг - домашние ангелы (четвероногие и двуногие). И в этом ангельском свете он пошел даже на неприсущие его ментальности самоисповедальность и самооправдание. И сделал это в удобном ему ракурсе сопоставления: "старый атеист Достоевский хотел поставить под сомнение справедливость сотворенного Богом мира. Большеголовый, он был полон мыслей, которые хранил при себе... Я доверяю интимное бумаге, делаю личное публичным, только влажность глаз и сухость сердца несколько оправдывает мою несдержанность".
     В элегии есть и мужественная исповедальная грусть и горечь: что ангельский возраст недолог, что вывез в Германию семью, но не вывез любви, что "семья стала плохой, а плохую семью следует разрушать".
     Действительно, он не повстречался с той, которая была бы ему "в мире богом": ни с "Софьей Андреевной", ни с "Анной Григорьевной". Мастер и это доверил бумаге: "Не скрою, Анна Сниткина мне весьма была бы нужна. Близкий человек и помощница. Без Сниткиной Достоевский не написал бы "Братьев Карамазовых"... Мне звонят отовсюду, из Нью Йорка даже. Ах, какой вы... Ах, какой вы талант... Меня эта болтовня раздражает. Сниткина не появляется. А псевдосниткина - это еще хуже, чем быть одиноким".
     Леонид Хейфец имел свое представление о нем: "Жил один. Неистовый, нетерпимый, может быть, великий, наивный и беспощадный, и до ошеломления добрый и бескорыстный, и до ужаса иногда непереносимый, но скорее всего просто гениальный"...
     С таким характером вряд ли даже ради "преодоления" возможны компромиссы... Кто знает? "Каждая несчастливая семья несчастлива по-своему".
     Среди читающих новеллу-"стихотворение в прозе" Горенштейна определенно могут оказаться и те, которым станет просто необходимым вдохнуть воздух ранее созданного чудо-стихотворения А.Межирова:
     
     Дитя прекрасно. Ясно это?
     Оно - совсем не то, что мы.
     Все мы - из света и из тьмы,
     Дитя - из одного лишь света.
     
     Оно, бесмысленно светя,
     Как благо, не имеет цели.
     Так что не трогайте дитя,
     Обожествляйте колыбели.
     
     Здесь свое обожествление, своя поэтизация, свои художественные средства и свой, слава Богу, счастливый опыт восприятия ангельского свечения (возможно, и подтолкнувший Горенштейна к новелле). Александру Петровичу и сегодня светят четыре "ангелицы" (термин Горенштейна): "Все счастливые семьи похожи друг на друга" (хотя критика и небезоговорочно принимает эту часть афоризма Толстого)".
     Интересно опереться на Белинского... "Конечно, это доказывает совсем не то, чтоб г. Достоевский по таланту был выше своих предшественников (мы далеки от подобной нелепой мысли), но только то, что он имел перед ними выгоду явиться после них". Горенштейн и тут "заступил за черту", "продвинув" сравнение до "самосравнения": "Альберта Эйнштейна упрекали в том, что его теория менее элегантна, чем теория Ньютона. Он ответил: "Если хотите познать действителность, оставьте элегантность портному". В азарте полемики Горенштейн подытожил: "Поэтому архаично думаю, считаю, сравниваю себя, сравниваю с Пушкиным и Достоевским. На то и мера, чтоб себя сравнивать".
     Будем читать восьмисотстраничный роман "Веревочная книга" Горенштейна, завершенный перед кончиной (по его словам - это попытка понять историю через художественную литературу, созданную предшественниками. Вся книга состоит из метаморфоз и фантасмагорий. Так, например, роман предваряется предисловием Александра Герцена, который якобы согласился написать его для литературного соратника Горенштейна. Увы, в неприжизненном издании, хочется верить, прочтем и еще многое: "Тайна, покрытая лаком" о происхождении Пушкина, и многое другое - законченное, и не. Архив Мэтра велик)".
     Уже есть и первая книга о Горенштейне - книга необычная, теплая, духовная. Книга "светлой печали", книга пятилетних контактов, напряженного сотрудничества, событий, фактов, бесед, размышлений. Книга под титулом "Я - писатель незаконный", из которой я вольно цитирую. Книга написана талантливой Миной Полянской, чье письмо-некролог было опубликовано в Москве первым. Она, ее муж Борис и сын Игорь пять лет были воистину "коллективным" самоотверженным ангелом Мэтра.
     И прочитавший книгу да увидит, что читать ее интересно вне зависимости от уровня знакомства с творчеством Горенштейна, поймет, что Мина Полянская - писатель законный; вспомнит Достоевского: "Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и если будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время..."; вспомнит Леонида Хейфеца: "Я знаю - земля на всех одна. Но все же неверно, неправильно, что он - там. Вообще, с ним все неверно. Кроме одного. Его литературы, величие которой еще предстоит осознать"; вспомнит Белинского: "Из всех критиков самый великий, самый гениальный, самый непогрешительный - время".