Виктор Голков

     Разговор о творчестве Петра Межурицкого как-то недавно уже состоялся, и я, помнится, сказал что-то наподобие этого: Межурицкий из племени вчерашних "семидесятников", чья ироническая маска не изменила своего выражения.
     Между тем вокруг абсолютно иная эпоха, и творчество живого, ныне здравствующего поэта, стало слегка походить на анахронизм. Есть в этом нечто, вызывающее уважение - остаться собой независимо от обстоятельств. Есть также что-то старомодное и милое, ностальгическое и слегка наивное. На фоне плотной шеренги авангардистов Межурицкий способен сойти за светлое пятно: он пишет не вообще, а "на тему", как правило, сюжетно. Он не из тех, кто, решив, что все, мол, дозволено, первым делом ликвидировал собственную мораль. Межурицкий целомудрен в хорошем смысле, то есть находится как бы в русле русской традиции, испокон чуждой цинизма. Технически он вполне на уровне, профессионален безусловно. Отчего же, однако, при таком изобилии достоинств поэт Петр Межурицкий может порой показаться пресным и скучноватым? Ведь он и не поверхностен, и не банален, и не фальшив - всего в нем как бы в меру, что в первой, что во второй его книжках.
     Боюсь, причина такого ощущения коренится в самой его природе, и с этим ничего не поделаешь. Уж слишком он ровный и где-то, по большому счету, одинаковый. Я прочел обе вышедшие книжки и не ощутил перемен: стихи об Одессе мало отличаются от стихов об Израиле - та же форма, тот же размер, та же ирония. Ну, вроде переехал человек на другую улицу, а кроме этого ничего существенного не произошло. Более того, первая книжка, написанная видимо в результате многолетнего труда, живее и симпатичнее, чем поспешно вышедшая следом за ней вторая. Чувствуется, что первая пережита и выстрадана поэтом, а вторая написана как бы по инерции, при этом сложившаяся манера писать, в которой автор давно набил себе руку, живет сама по себе. Она как бы подминает его под себя, заменив поиск привычкой. Безусловно, легче действовать в знакомом, освоенном тобой пространстве, но есть тут риск стать рабом собственной системы, получившей чересчур большую самостоятельность. В этом случае автор, находящийся на определенной ступени профессионализма, конечно, не совершает явных промахов и ниже некоторого уровня мастерства не опускается. Но одновременно утрачивается способность к откровению, без чего поэзия немыслима. Мягкая, ироничная манера Петра Межурицкого, окрашенная легкой горечью и диссидентско-еврейским сарказмом в первой книге, гораздо больше располагает к себе, чем суховатая и ровная, вроде бы профессиональная отточенность и одновременно безликость второй.
     Есть тут и еще одна опасность - опасность окаменевшего классицизма. Зажатый в рамки собственной системы, поэт не только не желает измениться сам, но и осуждает это в других. Все, так или иначе отличающееся от его в чем-то непогрешимой, но холодноватой и бедной чувством схемы, по-видимому, должно вызывать его яростный гнев, что обусловлено его собственным окостенением.
     К сожалению, иначе не бывает, а жаль, так как не стоит все же забывать, что перед нами неплохой поэт, о чем свидетельствуют, скажем, такие стихи: "Какой бы я бронзовый дом ни отгрохал...", "Ода пальме", "Люди из глины", "Паденье Рима", "Зазеркалье", "Мой маленький ужас" (см. выше в этом номере журнала "22". - Ред.) и некоторые другие.
     В подобной ситуации советовать трудно, но отчего-то кажется, что этот случай не безнадежный. Способный человек Межурицкий, автор симпатичной книги стихов "Места обитания", думаю, далеко еще не покойник в творческом отношении. Может быть, главное, чего ему не хватает, это критическим оком взглянуть на самого себя.