ЧУЖИЕ Маленькая поэма Ревекке Сашиной Георгию Кнабе Все улицы сбегают к берегу, к одной-единственной площадке, и городок подобен вееру, на нём дома играют в прятки. И если дом надумал спрятаться, к его услугам всюду кроны - зелёно-белые акации, зелёно-огненные клёны. Площадку называют площадью; на ней собор, умильно лаков, и ратуша - уж так положено, и рынок в дюжину прилавков. А берег - с пристанью; строители в скале пробили выход к морю, недальней островной обители дав сообщение прямое. Когда вершилось это действие, никто не мог подумать даже, что станут базой благоденствия заботы купли и продажи. Но вышло так: монахи - городу, а он - монахам, шаг за шагом, и предпочтение не золоту, а чекам и другим бумагам. Тут и пришлись по делу странники - решать проблемы островные: семья, испанские изгнанники - моя семья, мои родные. Я жил когда-то в этой местности, давным-давно, в иной отчизне, и знаю город и окрестности, хоть там и не был в этой жизни. Глава семьи в почтенном возрасте служил в казне у Фердинанда, знал, что вывозится, что ввозится, и прибыль шла при нём что надо. Меня он счёт заставил выучить, а я придумал счёт машинный, но не успел зубчатки выточить, как превратился лад в руины. Мы долго мыкались, мытарились, покуда в городке осели. Уже и юноши состарились, уже и внуки повзрослели. Но можно было чуть свободнее, не покоряясь властелину, и свечи зажигать субботние. и не молиться Богу-сыну. Мы дом построили на Радужной, легко сбегающей к площадке. На складах пристани, и в ратуше, и в банке было всё в порядке. Текли-сменялись поколения, и люди жили не тужили - вросли, казалось; тем не менее, остались жителям чужими. Век проходил, и два, и более, и с ними горькое познанье того, что не своею волею нам снова предстоит изгнанье. Исколесили всю Европу мы, прошли её огонь и воду, российскими путями-тропами пришли к последнему Исходу. В своей земле живу на старости, где только внешняя угроза. С утра ко мне в окошко тянется зелёно-жёлтая мимоза. А городок? Да что с ним станется? Мы друг без друга обойдёмся. Пускай ему и нам достанется довольно тишины и солнца… Февраль 2006 ШЕСТЬ ЭЛЕГИЙ с эпиграфами из Давида Самойлова 1. ...и это всё в меня запало и лишь сейчас во мне очнулось. Я снова погружаюсь в юность, в июльский ливень за оконцем, где от оков душа очнулась, где человек идёт за солнцем. Ещё воспоминанья ранят о днях голодных и холодных, но я встаю порою ранней, и море обещает отдых. И в никуда из ниоткуда бреду я улочкой старинной, и вечер вновь подарит чудо книг Заболоцкого и Грина. А первая любовь обманет (не сотвори себе кумира!), но и обман куда-то канет на фоне праздничного мира. Тогда таким он не казался, но век воздал ему сторицей, и нынче жаль, что он промчался и никогда не повторится... 2. В. Давай поедем в город, Где мы с тобой бывали. Года, как чемоданы, Оставим на вокзале... Оставив на вокзале чемодан, пойти, куда глаза глядят - без цели, и вдруг увидеть сад, и в нём фонтан, и у фонтана лёгкие качели, и на качелях девочку с лицом со снимка чёрно-белого, из детства, и словно повторяющийся сон настиг опять - и надобно вглядеться в далёкие нерезкие года, и в горле ощутить подобье кома, и знать - такою ты была тогда, когда мы вовсе не были знакомы, и взглядом обвести тот сад и дом, в семейной протопамяти хранимый, и попросить Всевышнего о том, чтоб нашей встрече быть неотменимой - неважно где, неважно почему, когда и как, но только ей бы сбыться, поскольку я отчётливо пойму, что это жизни лучшая страница. И всюду, где я по свету пройду, во всех страстях, находках, увлеченьях увижу сад и девочку в саду на трепетных и призрачных качелях... 3. Прощание века со мною... Привычек теченье земное обрезав, как будто ножом, мой век попрощался со мною, и я очутился в чужом. Гляжу без особой охоты, как в дальние точки Земли другие летят самолёты, другие плывут корабли. Давнишним кумирам поклоны уже не кладу в суете, не те у меня телефоны и песни поются не те. И видится жалкой планета: задворки её и фасад опутала сеть интернета, где люди, как мухи, висят. И всюду следы одичанья на фоне технических благ, и всюду, где взрывов звучанье, зелёный полощется флаг. Ну, что же, пропишемся в новом, свой век пережив на веку. Добро б оказаться готовым, но что он сулит чужаку? 4. Дневной кукушки счёт горчащий... В новом веке - и новая лирика: нас в далёкую юность влечёт птичий щебет в сигнале мобильника и кукушки размеренный счёт. Птичий щебет в салоне автобуса, на ходу, в кабинете врача, словно птицы к полёту готовятся, поначалу из сумки звуча. И - взлетают с мелодией ладною, образуя трепещущий ряд, и лесной просветлённой прохладою нас минуту-другую дарят. Непродажная и неразменная так даруется нам благодать, а кукушка считает размеренно и никак не закончит считать... 5. Я зарастаю памятью, как лесом зарастает пустошь. Мне говорят: смотри на вещи проще. И я смотрю, и ход вещей простой - преображенье корабельной рощи в обычный лес, а после в сухостой. Горят семьсот гектаров сухостоя, семьсот гектаров памяти моей. В сухом остатке - то, чего я стою: смесь пепла и обугленных ветвей. Вскипают реки, высыхают топи; что остаётся с выжженной земли? Мои стихи - убогие подобья тех замыслов, что в памяти росли... 6. Гудят в тумане тепловозы... Просыпаюсь от стука колёс и от жёсткости полки под боком. Наблюдаю в окошке убогом мельтешенье туманных полос. Тепловоз прогудит иногда, и ответный гудок тепловоза, и придёт неизбежность вопроса: где я еду? откуда? куда? Вроде город в тумане возник - тень моста, очертанья собора, - это значит, что станция скоро и что голос подаст проводник. И опять прогудит тепловоз, и опять закачается полка, и опять буду слушать недолго разговор монотонных колёс. Я усну, и уже никогда, сколь ни длись путешествие это, получить не удастся ответа: где я еду? откуда? куда?.. Июнь-октябрь 2006