Мордехай Зарецкий

    В конце сентября 2004 г. я сидел безвылазно под замком в закрытом отделении "алеф" печально известной психушки "Итаним" под Иуерусалимом. Наконец, в феврале 2005-го меня вызвали на районную психиатрическую комиссию, заседавшую там же, в "Итаним".
    "Тройку", созданную по фашистскому закону 1993 года "О лечении душевнобольных", возглавлял адвокат Цви Левин в вязаной кипе. Он задал мне в своей обычной манере несколько вопросов, затем обратился к "представлявшему" меня "лечащему врачу" Либерману, лысому упырю в очках:
    - Что вы для него предлагаете?
    - Я могу отпускать его на несколько часов в Бейт-Шемеш.
    Он умолчал, что у меня дома остался одинокий отец - девяностолетний больной инвалид ВОВ.
    - Ладно, попробуем, - согласился с Либерманом стряпчий.
    Мы с упырем вышли с заседания, и я попросил увольнительную сегодня же, и я позвонил ближайшему другу заехать за мной. Друг по-шустрому прибыл на своем подержанном "нисане", я получил у персонала "алефа" справку с разрешением покинуть на несколько часов "Итаним" и мы погнали по извилистому горному шоссе в Бейт-Шемеш.
    По дороге мы почти не разговаривали, поскольку у меня жутко трещала голова от лекарств. В поселке я попросил друга притормозить у кафе, которое держал знакомый марокканец. Выпив бутылку пива, я заскочил домой, поцеловал старенького папку - и выехал на маршрутке в Иерусалим.
    На первом этаже центральной автостанции столицы я спросил в справочном у девицы, как добраться до Рамаллы. Та усмехнулась и переспросила:
    - До Рамле?
    Я оценил юмор сотрудницы: в Рамле находится известная израильская тюрьма. Потом поднялся на третий этаж и попытался узнать насчет пункта назначения в кассе; там тоже "не знали". Наконец, находившийся тут же у касс молодой ашкеназ, видимо, студент, сообщил, что в Рамаллу ходит маршрутка от Шхемских ворот Старого города.
    На указанном месте действительно топталась кучка арабов. Такси подъехало, я сел рядом с "вьюношей" лет девятнадцати-двадцати. Он сообщил, что проезд стоит пятерку; потом, морщась, сказал также по-английски:
    - Смел…
    Стоял, повторяю, февраль, и стало смеркаться рано. Я поднял шум, что мне надо в Мукату. Публика никак не реагировала, водителя по пути то и дело шмонали израильские солдаты. В конце концов сосед, выходя, передал мне:
    - Машина идет только до КПП "Каландия". Дай шоферу сотню, он отвезет тебя в Мукату.
    Я так и сделал. После "Каландии" я остался единственным пассажиром, водитель гнал по зоне в кромешной тьме. Наконец, прибыли вроде в Рамаллу, и я услышал, как шофер спрашивает, где "шорта", то есть палестинская полиция.
    Во дворе участка крутились молодые палестинцы в гражданской одежде. Я предъявил им удостоверение писательской федерации на иврите, английском и арабском. Парни с уважением поглядели на меня и что-то залопотали на своем языке; я разобрал имя Раид.
    Из зала вышел представительный, интеллигентного вида араб лет пятидесяти, также в цивильной одежде. Он заговорил со мной на чистом иврите и представился:
    - Комиссар полиции Раид.
    Мы вошли в подъезд участка, он был тускло освещен, стены давно не крашены, летница не чиста. Кабинет комиссара располагался на втором этаже.
    Раид сел за стол, парни уселись прямо на полу: единственный стул был лишь у комиссара. Все полицейские, в том числе комиссар, были довольно бедно одеты. Один из молодняка стал обследовать мою сумку, другой, также по распоряжению комиссара, переснял на ксероксе мое писательское удостоверение и паспорт. Раид сказал, что я могу говорить на иврите и стал заполнять протокол. Сначала он задавал общие вопросы, потом спросил:
    - Что-то вы не похожи на психа. За что вас держат в дурдоме?
    Я ответил:
    - Постановление суда. Седьмого сентября прошлого года я напал на казарму в министерстве обороны в Тель-Авиве. ШАБАК находится в их ведении, знаете…
    Раид посмотрел на меня с восхищением и четко произнес:
    - Шалом у-браха! У меня тут больше половины таких…
    Он, судя по всему, перевел мое сообщение пацанам, те заулыбались: им явно были хорошо известны хамские художества израильской охранки.
    - Вы нам подходите, - поставил меня в известность Раид и стал накручивать диск телефона. Он больше получаса звонил в различные инстанции, кричал, говорил и ругался по-арабски (последнее я знал через своих друзей, арабов-уборщиков в "Итаним"). Наконец Раид улыбнулся и приказал:
    - Едем в Мукату.
    Во дворе участка меня окружила группа рослых палестинских солдат в форме и с "калашниковыми".
    - Руси, руси? - спрашивали они меня.
    - Руси.
    Подъехала старенькая легковушка: у шорты не было, как видно, даже специального транспорта, в изобилии имеющегося у их израильских коллег.
    - Тааль, тааль, - лопотали пацаны, что, вероятно, означало "проходи". Меня посадили на заднее сиденье, слева и справа сели молодцы, а Раид собственноручно за руль. И мы покатили.
    Какое-то освещение было лишь на центральной улице, полгорода лежали в руинах. Мы в потемках добрались до Мукаты, местного "небоскреба", также возвышавшегося среди развалин. Вошли в более или менее освещенное здание и поднялись на лифте на самый верхний, седьмой этаж.
    В довольно-таки обширном кабинете восседали за полированным столом двое прилично одетых арабов при галстуках и с физиономиями старых медвежатников: судя по всему, воры в законе из ФАТХа. Раид сообщил мне:
    - Этого зовут Ала, он говорит по-английски…
    Но до английского дело даже не дошло: жулики лишь бросили на меня беглый взгляд и сухо распорядились комиссару. Тот снова выругался по-арабски, потом пояснил:
    - Сказали, что вы не годитесь…
    Я все понял и без перевода: если б я стал офицером шорты, вся эта малина у меня б сидела не пересидела.
    - Вы поедете в "синедрию" - бюро связи с израильтянами, - сообщил мне Раид и махнул рукой.
    В "синедрии" араб лет тридцати, с культурной стрижкой, аккуратными усиками и при элегантном галстуке - явно молодой бюрократ из верхушки ФАТХа - посмотрел в мой паспорт и стал писать телегу большими буквами. Поставил печать, сопроводил до приличной машины и сам отвез в израильскую полицию.
    Участок представлял собой два "каравана", поставленных буквой "г" в чистом поле. Сержант-марокканец, также как и Раид под пятьдесят, однако в отличие от палестинца с физиономией пройдохи, назвал свое имя: Иуда.
    - Ты что делал у арабов? - вопросил он.
    - Захотелось поговорить со сводными братьями, - отвечал я.
    Иуда взял мой паспорт и сказал, что "все проверит офицер". В бараке смазливая русская по имени Марина в армейской фуфайке (очевидно, проходила здесь срочную службу) задавала мне вопрос по-русски, Иуда же на иврите. В протоколе же в конце концов оказалось: "Я хочу жить в Рамалле".
    Следствие продолжалось битый час, было уже около двух ночи. Я не выдержал и заглянул в соседний "караван". Там восседала за компьютером жирная марокканская свинья в погонах. Наконец, Иуда передал Марине, кивнув на меня:
    - У него все психболезни, вместе взятые.
    Потом, ласково улыбаясь, сообщил мне:
    - Поедем на маленькую поездку в Иерусалим, потом отвезем тебя домой…
    Загрузились в патрульную машину: весьма обшарпанный джип. Передние сиденья, на которые уселись Иуда и Марина, были более или менее приличные; я же сидел сзади, на каком-то чугунном ящике, на полу валялась арматура. Поручней, чтобы держаться (местность у нас, как известно, холмистая) и в помине не было: очевидно, машина предназначалась для перевоза палестинских заключенных.
    Иуда переговаривался по радио с очередным "офицером"; они объяснялись на профессиональном жаргоне. Въехали в столицу. Марина дремала, а Иуда заявил, что желает кушать. Мы оказались на каком-то роскошном проспекте, похоже в районе Талпиота. Иуда остановил джип и зашел вместе со мной в работавшую ночью продуктовую лавку. Марокканец с аппетитом уплетал сэндвич с пастрамой, я прихлебывал яблочный сок из жестяной банки.
    В машине Иуда проинформировал:
    - Офицер распорядился ехать в Гиват-Шауль.
    - Это не психушка ли Кфар-Шауль? - спросил я Марину.
    - Нет, нет, что вы, - испуганно проворковала девица. - Обычная больница, маленькая проверка…
    Оба стража беспорядка мандражили по-дикому: как бы я не врезал арматурой по их безмозглым кумполам.
    Но завезли все-таки в "Кфар-Шауль", в приемную закрытого мужского отделения.
    - Чистая формальность, чистая формальность, - широко улыбаясь, уверял меня Иуда. - Скоро повезем тебя домой, к папочке.
    Дежурная врачиха так и не явилась. Иуда вошел в отделение, и там посовещался с персоналом за закрытыми дверями.
    - Скоро домой, скоро домой, - у вояки жутко "дергалось очко".
    - В Шмуэль а-Нави, - сказал в машине Иуда. - Не волнуйся, все в порядке, едем домой.
    Мы мчались в кромешной тьме. Наверное, бздун специально выбирал неосвещенную дорогу, чтобы я не опознал местность. Наконец, возник в свете ярких огней сетчатый забор телефонной компании "Безек" по соседству с "Итаним". Иуда бешено погнал, спасая свою крышу от арматуры. Охрана психушки отворила железные ворота "чистилища", и спустя полминуты джип остановился у "алефа".
    - Хотел меня надуть? - ядовито спросил Иуда, явно не понимая нелепости вопроса.
    У отделения стояли ночные дежурные по вертепу: генеральный медбрат Бруно и доктор Либерман.
    - Ну что, к нам вернулся? - жизнерадостно улыбнулся Бруно.
    - Теперь я тебя закатаю, - сказал упырь.