Александр Кустарев

     
     Предварительно: война - это не любой конфликт, а только способ разрешения конфликта с помощью насилия, сопровождаемого кровопролитием. Война - это не синоним конкуренции и борьбы за господство. Перефразируя знаменитый афоризм, скажем, что "война - это продолжение конкуренции и борьбы за господство другими средствами". Войну провоцируют резкий конфликт материальных интересов или резкое обострение враждебности. Войне обычно предшествует обстановка повышенной напряженности или дипломатический кризис.
     Каковы же будут войны в ближайшем столетии? За что они будут вестись? Кто их будет вести? Нынешняя ситуация пестра и хаотична, ее очень трудно систематизировать. Все же обратим внимание на некоторые стороны дела в надежде найти какие-то ориентиры для понимания.
     Войны из объявленных и регулярных превращаются в необъявленные и партизанско-диверсионные, именуемые терроризмом.
     Войны с открытыми боевыми действиями и даже с окопным элементом идут сейчас только на Юге. И это почти исключительно войны гражданские.
     Средства уничтожения стали так эффективны, что их дальнейшее усовершенствование не имеет смысла. Технологически передовые страны перешли к совершенствованию средств подавления, перенося войну в виртуальное пространство и пытаясь решить ее исход до начала кровопролития. Огромное превосходство США (и вообще Севера) в этом отношении - колоссальный фактор мира. Этот мир можно воспринимать как неравный, несправедливый и унизительный для всех остальных, но это мир. Здесь уместно напомнить, что мир возможен в двух случаях. В случае паритета при очень мощном потенциале уничтожения. Или в случае огромного превосходства одного из участников.
     На Юге, однако, военно-техническая оснащенность конфликтующих сторон примерно одинакова, и ее боевая эффективность как раз такова, что война на Юге может стать чуть ли не образом жизни. Что и происходит во многих странах. Мировое сообщество пока не знает, что с этим делать. Впрочем, может быть, знать-то знает, но не очень-то хочет вмешиваться. Тут много лицемерия.
     Север то ли заинтересован, то ли не заинтересован во внутренних войнах Юга - это совсем не очевидно. Но в чем Север заинтересован, это в том, чтобы войны там не стали ядерными. Между тем ситуация с нераспространением ядерного оружия становится все более беспокойной. Коль скоро распространение ядерного оружия надо прекратить во что бы то ни стало, могут потребоваться оккупации ненадежных стран. В том числе превентивные.
     Таким и был поход на Ирак. В Ираке криминального арсенала не было, его не нашли, и легитимность этой войны оказалась подорвана. Но представим себе на минуту, что карательные операции будут проводиться только тогда, когда будет неопровержимо доказано, что у ненадежного суверена атомная бомба есть. Риск, что он ее применит, неприемлемо велик. Больше, чем риск типа Чернобыля. И гораздо больше, чем во времена противостояния двух сверхдержав. Надежность старой системы объясняется многими обстоятельствами, и их не место сейчас перечислять. Упомянем лишь одно: советское государство было ответственным и уверенным в себе партнером. Некоторые опасения вызывал короткое время Хрущев со своим ботинком, кузькиной матерью и другими сигналами опасной неврастеничности. Но в общем и целом Советский Союз - "это была вещь", что подтверждают все старые дипломаты и геополитические партнеры Москвы. Нынешние деятели типа Саддама - совсем другой коленкор и шухера от них гораздо больше. Советский Союз был солидный вор в законе. А саддамы и несть им числа - отморозки. Что с ними делать?
     Мы до сих пор живем в тени двух мировых войн ХХ века. В этих войнах воевали народы. Они были народными, во всяком случае для исторических европейских народов. Это никак не было исторической нормой. Это было нечто новое. Был это всего лишь эпизод или это было только начало? Есть ли у такой войны будущее?
     После войн ХХ века в Европе "героически-национальная" атмосфера ушла. Народы, как и до этого эпизода, воевать больше не хотят. Ни друг с другом, ни с кем-то еще.
     В странах Севера к тому же демография крайне неблагоприятна для войны. Сытые малодетные семьи своих детей на фронт не отпустят.
     В странах Юга ситуация иная. Во-первых, семьи многодетны и бедны. Они легче относятся к смерти. Жизнь там дешевле. Недавно обнаружилась и еще одна интригующая тенденция. В Индии и в Китае нарастает дисбаланс половой структуры населения. На 100 женщин приходится уже до 115 мужчин. Как говорят фрейдисты, неизбежна сублимация.
     В условиях крайней бедности и структурного развала общества какая-то часть народных масс может быть втянута в военные действия и приучена к военно-походному образу жизни. Можно также считать народными те войны, где народ активно не действует, но морально поддерживает войну. Иракско-иранская война была весьма похожа на народную. Племенные и этнические войны тоже имеют сильный оттенок "народных".
     Несколько, может быть, неожиданно этот "народный" элемент обнаруживается и в американских карательных экспедициях. Американский патриотизм-национализм сейчас живее, чем европейский. Поскольку Америка страна демократическая, ее войны должны быть поддержаны электоратом или хотя бы не отвергнуты им решительно. Вьетнамскую войну не удалось превратить в народную. Иракскую пока удается, хотя стоит ей перейти некоторый барьер - и все рухнет. Если считать нынешнюю Россию демократической страной, она окажется в похожей ситуации в случае эскалации войны на Кавказе. Тогда будет видно, к кому сейчас российский народ ближе - к европейцам или американцам.
     Войны за земли, а позднее за рынки сбыта и природные ресурсы, или классические империалистические войны три последних столетия были обычным явлением. Теперь зависимость мировой экономики от сырьевой базы уменьшается. Ее роль в конкуренции между странами Севера почти равна нулю. Есть легкие подозрения, что контроль над иракской нефтью смущает отношения между Вашингтоном и Парижем (Брюсселем), а также, может быть, и Москвой. Но тут ситуация очень непрозрачна и слишком запутанна для самих ее участников.
     Ко всему прочему ресурсы ныне контролируют не столько страны, сколько транснациональные корпорации (ТНК), а у них свои методы конкурентной борьбы, не предполагающие грубой поножовщины. Войны за ресурсы возможны между малыми бедными государствами, конкурирующими из-за природной ренты. ТНК могут в некоторых случаях эти войны провоцировать, но в целом они скорее заинтересованы в том, чтобы их не допускать.
     Большие ресурсно-народные войны типа "за жизненное пространство" не исключены в случае планетарного или крупно-регионального экологического кризиса и перенаселения. Этот вариант очень любят профессиональные футурологи и фантасты. В Африке некоторые войны уже сейчас имеют заметный экологический оттенок. Последний пример - Дарфур.
     Воевать за ресурсы могут конкурирующие элиты в постколониальных государствах. Гражданско-политические и племенные войны на Юге на самом деле ведутся за ресурсы и, таким образом, больше похожи на российские уголовно-деловые разборки.
     Нефть как будто остается яблоком раздора между странами, где она расположена территориально, и странами-потребителями. Не случайно Ближний Восток сейчас самая нестабильная зона международных отношений. Но поход Вашингтона на Саддама, несмотря на всю видимость, вряд ли объясняется этим. Идеологическая одержимость окружающей Буша группы теоретиков превентивной войны была, возможно, важнее. Если так, то это вовсе не утешительная новость. Рациональные войны за ресурсы для всех нас предпочтительнее, чем иррациональные войны ради самоутверждения.
     Таковы могут быть ставки в войнах как поводы к войнам. Посмотрим теперь на "игроков", то есть на агентуру этих войн. Это - политические элиты или если вам не нравится это слово, политический истеблишмент - те, кто принимает решения начинать или не начинать военные действия или провоцировать или нет другую сторону на военные действия. То есть те, кто отдает приказ стрелять или до предела накаляет атмосферу.
     Война имманентна культуре и интересам феодальной аристократии. Война как легитимный способ решения конфликта досталась нам от старого режима. Земельный класс мыслил свое могущество в образе землевладения. Он воспитывался в еще более ранних традициях рыцарства как офицер и дуэлянт. Он исповедовал культ личной чести, главный элемент которого - "не уступить". Помимо общей готовности к войне и даже предпочтения, отдаваемого войне перед другими средствами улаживания отношений, эти свойства делали его склонным к блефу, что всегда грозило подорвать усилия дипломатов. Есть основания думать, что и Первая мировая началась из-за того, что европейские военно-монархические клики просто переблефовали.
     Военно-феодальный дух витал над войнами ХХ века, что в комбинации с эффективным огнестрельным оружием сделало их столь умопомрачительно кровопролитными, чего, кажется, никто не ожидал.
     Первую мировую всегда было принято считать империалистической, а главным мотором империализма принято считать крупный капитал. Но на самом деле крупный капитал выступил в ней в союзе со старорежимным государством, опиравшимся на военно-феодальную элиту, и кто тут на ком ехал, совсем не так ясно, как это казалось историкам еще совсем недавно.
     Но этого класса больше нет. На его место пришли предприниматели, интеллигенция, бюрократия. Насколько воинственны они?
     Буржуазия войну не любит. Какие-то сегменты крупного капитала или корпорации в конкретных случаях бывают вынуждены в своих денежных интересах воевать (обычно чужими руками) и ухитряются заработать на войне, но вообще капитализм это не война, а торговля. Капиталистическая культура изобрела другие методы конкуренции, захватов и подчинения.
     Но те, кто проигрывают конкуренцию в условиях буржуазных правил игры, хватаются за оружие в порядке компенсации и даже готовы превратить в оружие самих себя, как мы видим на примере шахидского стиля диверсионной войны. Там, где международный капитал загоняет народ в нищету, к военному сопротивлению может прибегнуть сам народ. Но сейчас самые большие зоны нищеты не там, где орудует международный капитал, а там, где его нет.
     Главные лидеры сопротивления "всемирному капиталу" (его образ часто сливается с образом США, что не совсем корректно или даже совсем не корректно) - интеллигенция и этническая бюрократия. Если война тесно связана с национализмом, то у интеллигенции рыльце в пушку уже с XIX века. Интеллигенция изобрела нации и национализм. Интересы интеллигенции - национально-культурное самоутверждение. А там, где референтной группой интеллигенции, как и буржуазии, оказывается аристократия с ее традиционным культом воинской доблести, получается настоящая горючая смесь. Здесь действуют формулы "этнической чести" или "очищения через войну" и лозунги типа "родина или смерть" и пр.
     Интеллигенция может демонстрировать и прямо противоположные настроения. Пацифизм - тоже ее культурная прерогатива. Вначале, впрочем, интеллектуалов вроде Ромена Роллана, выступивших с принципиальным осуждением войны, насчитывались единицы. Сейчас пацифистское крыло интеллигентской культуры на Севере, пожалуй, преобладает, но на Юге они по-прежнему настроены очень воинственно. Чрезвычайно яркое свидетельство этому приводил пару лет назад израильский писатель Йорам Канюк. Сам он принадлежит к левым кругам и долгие годы пытается развивать диалог между израильтянами и палестинцами. Канюк сообщает, что профессиональные военные - израильтяне и вчерашние боевики, а ныне палестинские политики, проявляют больше склонности к миру, чем палестинские писатели.
     Далее, из всех общественных групп интеллигенция наиболее чувствительна к своему статусу, потому что ее статус в обществе всегда двусмыслен и сомнителен. Интеллигенция ревнива и подозрительна, склонна к сведению счетов на словах и, таким образом, к нагнетанию напряженности.
     Но и это не все. Интеллигенция очень любит морализировать, занимаясь политикой. Фактически она превращает ценности в объект конфронтации. На опасность этого занятия указывал Макс Вебер. Религиозные войны свидетельствуют о том, что эта опасность реальна. Она была реальной и в эпоху европейских революций (от французской до большевистской и от нацистской и до кубинской) с их тенденцией к "экспорту революции". Теперь эстафету принял Вашингтон. В нынешней американской экспансии неприятнее всего ее идеологический элемент и тенденция к "экспорту демократии". За ней стоят эксперты-интеллектуалы. Сам-то Буш, конечно, полный вахлак, но Вольфoвиц, Перл и примкнувшая к ним Кондолиза - типа интеллигенция, это уж точно.
     Бюрократия в принципе - инструмент для поддержания мира, ибо истово любит статус-кво. К тому же раньше она не имела своей воли. Но теперь, когда национализм имитирует любой постколониальный "субъект всемирной федерации", этническая или территориальная единица, молодая местная бюрократия начинает вести себя как независимый агент, и ее отношение к войне и миру становится не так однозначно.
     В чем заключаются интересы бюрократии? Надо полагать, что прежде всего она заинтересована в политическом суверенитете. Он обеспечивает рост бюрократии как корпорации. Ее доходы от государственного рэкета (налоги, таможенные пошлины, природная рента, внешняя помощь) возрастают. Это повсюду усиливает тенденцию к автономизации и сепаратизму. Бюрократия местного происхождения не обязательно должна иметь сильную этническую окраску. Вполне достаточно, чтобы она отчетливо воспринимала себя как "местную" в противоположность "чужой". В эпоху вторичных имитаций национализма любой сословный или местно-соседский коллектив живет по принципу "если бы этнических различий не было, их надо было бы придумать". Как всякая молодая и неопытная сила, новая местная бюрократия более склонна к обострению конфликта и чаще бывает повинна в том, что конфликт выходит из-под контроля и становится чреват насилием. Этот элемент очень заметен в отношениях, например, Киева или Минска, а особенно Тбилиси с Москвой. К счастью, другие факторы тут оказываются сильнее. Ближайший аналог к этой ситуации отношения центральноамериканских стран с Вашингтоном. Там дело регулярно доходило до десантов и инициированных извне переворотов.
     Нельзя забывать и еще одного агента войны - криминальные группировки. Они контролируют огромные деньги - полтора триллиона долларов в мировой финансовой сети. У них свои армии. Большие - как в Колумбии, поменьше - как в Таиланде, маленькие - как на Гаити. Они связаны с террористическими группами и с некоторыми постколониальными бюрократиями. Они не просто склонны к насильственным способам борьбы друг с другом и с мировой жандармерией. Насилие - их бизнес.
     Таковы ставки и игроки в современных войнах. В каждой конкретной войне они комбинируются по-разному: интифада в Израиле, чеченская война, поход на Ирак, гражданская война в Колумбии, гражданская война в Конго, солнцевцы против тамбовцев, маргиналы мусульманской уммы против ТНК...