Эрнст Левин

1.
      
       Главная магистраль Минска (в 1972 году она называлась уже Ленинским проспектом) шла в этом месте под уклон, пересекала улицу Янки Купалы и тянулась к площади Победы вдоль массивного, увенчанного серебристым куполом бетонного здания госцирка. В обратную сторону ясным осенним утром названного года неспешно двигались два американских туриста-сиониста: реб Сэмюэль Ляйтер и реб Авраам Гольц.
       Возле цирка их бодро обогнал третий прохожий: невысокий изящный еврей шестидесяти семи лет с седой шевелюрой и яркими молодыми глазами. Это был минский театральный художник Цфания-Гедалия Кипнис, ожидавший тогда разрешения на выезд в Израиль. В прошлом он успел поработать почти во всех еврейских театрах от Бреста и Львова до Хабаровска и Биробиджана, которые закрывались один за другим. Он был близким другом многих деятелей культуры, членов Еврейского антифашистского комитета, расстрелянных Сталиным в 1952 году. Что же касается сионизма, то Цфаня - так мы, минские отказники, называли своего Учителя - явно превосходил стажем заокеанских гостей: за сионизм его сажали еще в юности, в бурные двадцатые годы.
       Обгоняя американцев, Кипнис вполголоса, не поворачивая головы, сказал по-еврейски: "Идите за мной" - и продолжал свою прогулку. Те, как и было условлено пару дней назад в синагоге, вслед за ним перешли улицу Янки Купалы, двинулись вдоль огромного, охватывающего целый квартал жилого блока и вдруг, повернув налево, исчезли в одном из его подъездов. Других пешеходов вблизи вроде бы не было.
       Позже наш наблюдатель, спрятанный за стеклом витрины в магазине на другой стороне проспекта, рассказал, что не прошло и минуты, как неизвестно откуда выскочил мужичок в штатском и ринулся в тот же подъезд.
       Потом он снова выбежал и стал что-то сердито говорить "себе за пазуху", отогнув борт плаща. Вскоре к тротуару подрулила черная "волга" (почему-то с номерными знаками Витебской области!) и подобрала незадачливого стукача: видимо, ни в доме, ни во дворе (подъезд-то оказался сквозным!) он никого не обнаружил.
       И немудрено: пробежав через подъезд, три старых еврея нырнули в распахнутую заднюю дверь голубой "волги" с минскими номерными знаками ЖТ 77-33; она взревела, обогнула на большой скорости обширный внутренний сквер, вырвалась через дальние ворота на параллельную улицу и пропала. Я сидел рядом с водителем, а за рулем был владелец машины, мой старый знакомый и бывший сослуживец Гриша Лундин.
       И было это осенью 1972 года; еще целых 24 года я "был мудрецом в глазах своих" и с удовольствием рассказывал товарищам, как ловко всё продумал и организовал, как хитро мы обманули КГБ и провели эту конспиративную встречу.
       Гриша увез нас на окраину, к своему гаражу: оттуда, с пригорка, просматривались все окрестности, и мы убедились, что никто за нами не едет. Сидя в машине, мы всё спокойно обговорили: кого из подавших на выезд и каким образом репрессируют; кто из отказников нуждается в помощи; кто получил разрешение, но не может выкупить визы (заплатить "за высшее образование"); какие мероприятия хорошо бы провести за рубежом в нашу защиту; кому задерживают доставку вызова из Израиля и т.д. Передали американцам соответствующие списки, адреса, коллективные письма для публикации на Западе - всё это было тщательно упрятано в невинные бытовые вещицы на случай обыска. Беседу вели на английском, иврите и идише. Гриша не вмешивался, поскольку не был посвящен в дела отказников и сам еще на выезд не подавал (разводился с русской женой). Но как человек веселый, общительный и безусловно сочувствующий нашему делу, он оживлял разговор шутками в адрес одураченных кагэбэшников.
       После "официальной части" Гриша свозил нас на еврейское кладбище - показать и сфотографировать оскверненные могилы - и затем благополучно развез по домам.
       А в ноябре 1996 г. я прочел в израильской газете, что советский шпион Григорий Лундин досрочно выпущен из тюрьмы, отсидев восемь лет из тринадцати по приговору. Би-би-си считает, что это один из самых крупных агентов КГБ, когда-либо засылавшихся в Израиль.
      
       2.
      
       "А теперь обратитесь ото дня сего назад..." (Хаггай, 2:15)
      
       Наша семья вернулась в Минск вскоре после его освобождения: отец из армии, а мы с матерью и младшим братом - из эвакуации, из волжского городка Сызрань. Минск был полностью разрушен. Промаявшись четыре года по уцелевшим гостиницам и чужим квартирам (одно время мы спали ночью на столах в конторе, где днем работал отец), мы получили отдельную квартиру в восстановленном двухэтажном четырехквартирном домике: до войны там был гараж. Квартира была полуподвальной и сырой, но мы были счастливы. Дом принадлежал министерству коммунального хозяйства, где отец заведовал снабжением бань, прачечных, парков, кинотеатров и прочих коммунальных учреждений. Остальные три квартиры занимали работники того же министерства рангом повыше, в том числе директор трамвайного парка, а в первое время даже и сам министр Драгун. Дом стоял рядом с главной - Советской - улицей, торцом к ней, а вокруг него лежали сплошные развалины, где мы, пацаны, играли в войну.
       Но вот, году в пятидесятом, руками пленных немцев начали восстанавливать город. Советскую улицу превратили в широченный бетонированный проспект Сталина, с деревьями и серебристыми, узорного литья фонарными столбами, а на нем первым делом возвели друг против друга два огромных, на весь квартал, здания с лепниной, колоннами и башенками. На той стороне - от Комсомольской до Урицкого - министерство государственной безопасности, а на нашей - такой же длины - жилой дом для его сотрудников, который не только отгородил нас от проспекта, но и охватил буквой "П" с трех сторон. Таким образом, все мои молодые годы прошли в тени этой зловещей конторы. Ее здание тоже было П-образным, загибаясь своими крыльями на обе соседние улицы. На улице Урицкого к ней подселились "бедные родственники" в лице МВД, а на Комсомольскую выходила скромная дверь бюро пропусков - как раз напротив моей родной 42-й средней школы! Так что легко представить, чьи дети составляли значительную часть моих одноклассников и дворовых соседей.
       А где-то между крыльями, во дворе, скрывалась страшная следственная тюрьма КГБ: говорят, подземная и круглой формы.
       Через 22 года, в день, завершающий хронику нашего выезда, в эту тюрьму бросят, сняв в Бресте с поезда Москва - Варшава - Вена, Цфанию Кипниса, с которого начинается мой рассказ.
       А про второго персонажа, Гришу Лундина (но это уже через 46 лет!) напишут так: "Григорий Лундин был военным летчиком в период второй мировой войны, затем работал на оборонном предприятии в Минске..." (статья Йоси Мильмана в израильской газете "Новости недели" за 8 ноября 1996 года).
       Это неправда. Лундин родился 21 марта 1930 г., и во время войны был еще подростком. А "затем" он, как и я, учился в 42-й школе, но был на четыре с половиной года старше; я знал его младшую сестру Дору, а Гриша водил уже взрослую компанию.
       В начале пятидесятых годов его привел к нам в дом Фима Розовский, наш квартирант, молодой демобилизованный военный летчик, работавший инструктором в авиаклубе ДОСААФ (Добровольное общество содействия армии, авиации и флоту). Гриша был там курсантом, а потом, возможно, и инструктором. Не думаю, правда, что этот клуб может считаться "оборонным предприятием".
       К нам они приходили еще с двумя приятелями распить пару бутылок водки и "расписать пульку", то есть сыграть в преферанс.
       Гришка слыл в Минске плейбоем и опытным сердцеедом. Говорили, что он перекатал на своей голубой "волге" всю девичью элиту города: высокий, крепкий и красивый парень с густыми черными бровями и задушевной хрипотцой в голосе, похожий чертами лица на Аркадия Райкина в молодости.
       Потом Фима женился, переехал, и несколько лет я Гришу не видал. Встретились мы лишь в 1959 году, когда я - уже инженер-электрик с двухлетним стажем - перешел на работу в пусконаладочный трест "Белпромналадка". Он работал там же - шеф-инженером по ремонту дизельных установок. Мы ни разу не попадали на один и тот же объект и встречались только перед праздниками, когда все наладчики из командировок возвращались в Минск.
       В середине шестидесятых прошел слух, что Лундин сильно "погорел" и находится под следствием за "злоупотребления в командировках". Это обвинение можно было предъявить почти любому из нас, кого начальство захотело бы поймать за руку. Но, зная трудности командировочной жизни, оно смотрело сквозь пальцы на маленькие хитрости, с помощью которых мы старались поживиться за счет Софьи Власьевны (то есть советской власти).
       Например, пошлют тебя на три недели, а ты кончишь работу за две. Довольный заказчик подписывает командировку без даты, ты уезжаешь домой (или в другое приятное место, особенно - если холостяк), и всю неделю конспиративно отдыхаешь, получая при этом полную зарплату, премии, суточные и квартирные деньги! Называлось это отсидка.
       А в последний день командировки встречаешь поезд или автобус оттуда, просишь у приехавших использованный билет для отчета, а назавтра являешься на службу, будто бы только вчера и прибыл. Иногда, правда, случается докалывать на железнодорожном картонном билетике пробитую компостером дату, а на автобусном - смывать уксусной эссенцией чернильный штамп.
       На крупных и важных объектах, куда выезжали целой бригадой и многократно, куда могло нагрянуть ненароком и наше начальство, мы иногда оставляли дневального, а остальные в своем автофургоне-лаборатории укатывали в отсидку. В случае чего срабатывала "служба ВНОС" (так в войсках ПВО сокращается "воздушное наблюдение, оповещение и связь"), и незваный гость всегда находил нас на рабочих местах.
       Кроме отсидок, практиковались халтуры. Наладчики, превосходя профессионально и проектантов, и монтажников, нередко своими руками исправляли ошибки и недоделки тех и других, что не входило, разумеется, в ценник наладки и оплачивалось наличными. Так же было со сверхурочными или ночными работами, если заказчику позарез надо пустить объект как можно скорее. По какой статье он нам заплатит - это не наша забота: то ли за обучение персонала и составление инструкций, то ли фиктивно оформит нас на временную работу: хоть монтажниками, хоть водолазами...
       Лундин - опытный специалист и, как говорили, ловкий комбинатор - умел калымить. И все же его засекли, хотя это случалось исключительно редко. Очевидно, кому-то было нужно.
       Сейчас, задним числом, можно предположить, что его разоблачение было подстроено КГБ с целью шантажа и вербовки, но тогда мы знали только, что суд над ним так и не состоялся. Гриша уволился и перешел в какую-то другую фирму. Наше знакомство опять прервалось на несколько лет. Он появился у нас дома только в 1972 году, когда мы "сидели в отказе".
       К нам тогда ежедневно заходило много евреев, и среди них он был одним из самых восторженных израильских патриотов. Он был так простодушен и искренен, что ни у кого не вызывало подозрений даже то, что и он, и его отец Калман Пейсахович побывали в Израиле, в гостях у родственников! Кому еще это удавалось в те годы?
       Но мы лишь слушали его рассказы с раскрытыми ртами и заряжались его энтузиазмом.