Анатолий Добрович

СТИХИ

* * *

Другие снятся, а она не снится.
Сближенья неизбежность и причина
разрыва - постепенно прояснится.
Но где была душа и где личина?

Душа бы восполняла сновиденьем
утрату, и ее бы возвращала
трагическим (с минуту) пробужденьем.
Разобран путь к началу от финала.

Но кто из нас двоих утратил меру?
Кто внес непроизвольную слащавость
литературы в двойственную сферу
привязанности? (Прочее прощалось.)

Она, пожалуй. Сложная натура.
Бедняга, устроительница матча.
Но вот с доски утеряна фигура,
и  партия читается иначе.

Она меня влекла и раздражала.
Хотя бы тем, что так незаменима.
Вина, любовь ли, надобность? - Как жало,
не вынуты улыбка, голос, имя…

НЕЗНАКОМКА

Вокруг твоих плеч оголенных
пространство сгустилось настолько, 
что в воздухе вязла рука, извращая маршрут свой,
когда я протягивал руку за рюмкой настойки,
а ей-то, руке, назначалось к тебе прикоснуться.

Вокруг твоих бабочек-слов просияло: попался! попался!
И я заскользил, как по льду, потеряв расторопность.
И чудом сумел  удержаться. Почуял, что это опасно:
куда там - лицо потерять, костей не собрать, если грохнусь.


МОЛЛЮСК

Затерянный средь миллиардов тварей, 
по прихоти природы, я моллюск.
Размычка, смычка - весь инструментарий.
Двустворчат Бог, которому молюсь.

Мне ведомы и мука, и нирвана,
Я чувствую сквозь холод и тепло
состав молекулярный океана
в местах, куда по дну приволокло.

Но вот приходит миг бесповоротный:
закрался в келью твердую мою
постылый привкус - серный и азотный.
Нет, не снаружи. Это я гнию.

И ради перламутровой изнанки
какое-то чужое существо
возьмет с песка - нет, не мои останки,
лишь створку от жилища моего.


РОДОС

Прижми колено, иудей,
к пятнистой шкуре самарийской.
В Элладе море голубей, 
и гуще зелень тамариска.
От завитушек над волнами
по блюду синего стекла
образовался их орнамент,
воздушность поз проистекла.

Вслед иероглифам Египта
изобразило их перо
изысканные "пи" и "ро".
"Пси", как колонна, самобытна.
И шелковистее трава
вдали от пекла Палестины.
И стадом буйволов - по спины -
стоят в пучине острова.

Вы стойте так, не вылезайте.
Душа привольна, разум трезв.
При сшибке двух цивилизаций
Давидов щит сложился в крест.
Когда уставлен окоём,
легко поймешь охоту сплавать -
под свежим ветром холст расправить
и опоясаться мечом.

Курчавой чернотой волос,
крикливостью и цветом кожи 
они и мы - одно и то же,
но им черты смягчил Христос.
Какой тут замысел подстелен?
Как сопоставишь стих псалма
и лирой выгнутый форштевень?
Не вызнать истину сполна.

Но поглощает немота
наш регион второстепенный,
и флагов общие цвета
накроют нас волной и пеной.
2005, Родос

* * *
						Наташе

Под колоколом поклонения
над правдой хлеба и воды -
воображения и гения
неизгладимые следы.

Когда душа, раба и хищница,
сломавши Каина печать,
успела куполом возвыситься,
резьбою каменной предстать?

Разбоем, торгом и политикой
от века жизнь оплетена.
А на ландшафт из фресок вытекли
небесные полутона.

И ангелы Бонфильи в розовом,
за сотни лет не затемнясь,
пылают негасимым отзывом
на зов. - Откуда это в нас? -
Неведомо.
2005, Италия

ПЛАЧ ПО ЭЙФЕЛЮ

Ударил в землю Пифагор.
Из лунки выползло растенье:
руда, пройдя сквозь мыслегорн,
дала узорное сплетенье.

Дугою выгнулся Платон,
расставил ноги Аристотель.
Себя извел на сотни сотен
стальных хрящей Исаак Ньютон.

Там, где из дуг сложился пик,
Христос возвел к Отцу ладони:
не разведи, как в Вавилоне!
Един порыв, един язык.

Еще ни слуха о ти-ви.
Побочны мысли об антенне.
Все храмы в мире - на крови,
а этот - формул освященье.

Но для того и должен пасть
цивилизационный символ,
чтоб внятен стал иной посыл вам:
не разум царствует, а власть.

Железо плавят на клинки.
Аллах превыше уравнений.
Угрозу выпустить кишки
усвоит всякий - неуч, гений.

Грядет всесветный передел.
Трещит миров перегородка.
Пора мыслителю, Роден,
убрать кулак от подбородка.

Проигрывает тот, кто сдрейфил.
Стечет сосульками металл.
Прощай, феноменальный Эйфель.
Ты все отлично рассчитал.