Александр Воронель

      
       "Идеи не являются отражением реальности. Идеи принадлежат миру воображаемого и в этом своем качестве обладают странной способностью изменять реальность. Когда такое вмешательство идей в жизнь приобретает особо крупные размеры, это называют революцией. Революция есть переход Воображаемого в Реальное. Механизмом такого перехода является символизация обоих… В области символического они поначалу и встречаются: в текстах, написанных кабинетными интеллектуалами; в сознании их читателей, будущих лидеров революции; в публичной сфере, в которой обращаются массы. В конце концов дело доходит до реального, той самой истории, в ходе которой изменяется жизнь всех - авторов и читателей, лидеров и масс". (Александр Эткинд, "Хлыст", НЛО, М.,1998).
       Так, во всяком случае, видит действительность Российской революции талантливый современный автор, дитя интеллектуальной атмосферы, сложившейся за несколько веков эпохи книгопечатания.
       Возможно, эта эпоха пришла к концу. Трудно себе представить современную революцию где бы то ни было, произошедшую из-за "текстов, написанных кабинетными интеллектуалами". Если, конечно, не считать Коран текстом, написанным кабинетным интеллектуалом. По правде говоря, с трудом верится и в то, что это когда-то в прошлом было правдой. Так ли уж велика роль теории в общественных движениях?
       Пошлое утверждение Маркса, что "бытие определяет сознание", не совсем беспочвенно. Не зажигательные тексты обеспечили на наших глазах победу Фиделю Кастро и не интеллектуальная недостаточность марксизма привела к гибели Че Гевару. Те же самые тексты, которые якобы таким решающим образом повлияли на судьбы России, не произвели сравнимого действия ни в Польше, ни в Финляндии, не говоря уж об остальной Европе. Зря в России винят "кабинетного интеллектуала" Маркса в своих несчастьях. Хотя этот пламенный революционер много лет прожил в Лондоне, он не сумел помешать англичанам спокойно вкушать их ежедневный файв-о-клок. И даже на английских социалистов влияние его идей оказалось более чем ограниченным...
       Однако был в истории безусловный прецедент, когда революция действительно произошла под влиянием интеллектуалов и действительно первоначально "в области символического". Этот прецедент - сионистская революция. Точнее будет сказать, что эта революция, как и многие другие события истории евреев, являет поразительный пример доминирующего влияния сознания на бытие.
       Израильский историк проф. Бенцион Нетаниягу - отец двух выдающихся сыновей Йони и Биби Нетаниягу - написал книгу очерков об идейных основателях сионизма: Льве Пинскере, Теодоре Герцле, Максе Нордау, Израиле Зангвиле и Владимире Жаботинском. Все пятеро были выдающимися писателями, преуспевшими еще до начала своей сионистской деятельности, владевшими несколькими языками и принадлежавшими к европейской культурной элите. В общепринятом словоупотреблении все пятеро были "ассимилированные евреи".
       Что такое "ассимилированный еврей"? Среди кого он ассимилирован? Никто из нас не представляет себе ассимилированного еврея трактористом или шахтером. В простонародной среде евреи неизбежно выделяются. И их ассимилированными не назовешь. Зато легко представить ассимилированного еврея среди физиков, художников или журналистов. (А мне пришлось познакомиться и с евреями-уголовниками, вполне вжившимися в среду.) Одним словом, легко представить себе ассимилированного еврея членом какой-нибудь замкнутой, часто элитарной, группы. В элите и ассимилироваться легче, потому что в элите ведь от всякого можно ожидать какого-то своеобразия. В творческой элите (и, как ни странно, в преступном мире) экзотика, странности и всевозможные чудачества зачастую приветствуются, чтобы не сказать культивируются. Даже и самая принадлежность к еврейству в элите порой рассматривается как сорт чудачества.
       В конце ХIХ века ассимилированные евреи в Европе и в России составляли еще редкое меньшинство. Спустя сто лет в результате гитлеровского Холокоста и сталинского Всеобуча ассимилированные евреи превратились в абсолютное большинство еврейского народа, и "ассимилироваться" им приходилось уже не в элите окружающих народов, а в тех средних социальных слоях, в которых оригинальность и чудачества не только не поощряются, но и не прощаются.
       Двое из славной пятерки (Л.Пинскер и Вл.Жаботинский) были уроженцами России, часто писали на русском языке и, во всяком случае, на основе своего русского опыта. Еврейское национальное движение зародилось именно в России потому, что только там существовало компактное еврейское население (в конце ХIХ в. две трети мирового еврейства проживали на территории Российской империи). Среди народов древнего мира евреи выделялись отчетливо выраженным национальным самосознанием. Но, утеряв еще в древности свою территорию и национальный суверенитет, они, чтобы выжить как народ, должны были национальным основам своей жизни придать статус религиозной святости. "Так язык иврит, этническая замкнутость, национальные традиции и законы, а также утраченная Родина, стали осиянными священным нимбом религиозными ценностями", замечает автор книги.
       В середине XVIII в. еврейскому национализму был нанесен суровый удар, ибо впервые перед иудаизмом встала угроза, исходящая не от какой либо иной веры, а от противника всех религий: свободной мысли. Наука объявила войну всем привычным догмам и мистическим теориям и зачастую вместе с водой выплескивала и ребенка. Как писал спустя двести лет Исайя Берлин: "Освободительные движения, вынужденные прорываться сквозь заслоны общепринятых догм и традиций, всегда заходят слишком далеко и перестают замечать добродетели, на которые они замахнулись".
       Просвещение, расшатывавшее религиозные основы всех европейских народов, оставляло их, однако, в родственном окружении на их собственной обжитой территории. Евреи, лишаясь поддержки своей религиозной идеи и оказавшись без защиты конфессиональной общины ("кагала"), ощутили себя на краю гибели. Для сохранения своего национального лица, для самоидентификации евреям был необходим эмоционально окрашенный мотив, выраженный на европейском философском языке, способном противостоять победному натиску рационализма.
       Современный израильский писатель А.Б.Иегошуа настаивает, что совмещение в идентификации еврея двух различных концепций, национальной и религиозной, превращает еврейство в загадочный (с европейской точки зрения) объект, раздражающий окружающие народы своей непроницаемостью. Суть дела, однако, не в том, что это смешение раздражало европейских антисемитов (в Азии такое смешение является скорее правилом, чем исключением). Подлинная проблема состояла в том, что это смешение стало неприемлемо для самих европеизированных евреев. На фоне общего взрыва национализма в Европе у евреев возникла психологическая необходимость поставить (и решить) философски неразрешимый вопрос, что считать нацией и считать ли им нацией самих себя.
       Лев Семенович (Иегуда-Лейб) Пинскер (он был одним из первых евреев в России, получивших систематическое русское образование) ответил на этот вызов своей книгой "Автоэмансипация", которая произвела эффект разорвавшейся бомбы в еврейской психологии во всем мире. Здесь уместно упомянуть, что в его пророческой книге заложены мысли, ставшие основой для разработки этой темы западными социологами на сто лет вперед. Как выразил это современный английский социолог: "Идея нации неотделима от политического сознания. Нация рождается в воображении, и ее образ, однажды возникнув (укоренившись в сознании), приспосабливается к внешним условиям, моделирует себя и преображает" (Б.Андерсон, "Воображаемые общности: Происхождение национализма", Лондон, 1983). То есть, по крайней мере в данном случае, идея нации предшествует материальным предпосылкам ее существования.
       Субъективный подход Пинскера шел вразрез со всей европейской тенденцией того времени, во всем искавшей (и временами находившей) объективные причины и рациональные объяснения для всего на свете. Грандиозные успехи классической физики (впрочем, накануне ее краха) и дарвиновской биологии как бы уже обещали человеку ХIХ в. такой же триумф и псевдообъективного подхода экономического детерминизма. Популярность в среде интеллигенции марксизма, отрицавшего всякое значение национальных чувств (и вообще чувств), достигла предела, за которым уже угадывалось и ее трудное будущее отрезвление.
       Пинскер переместил центр тяжести еврейского вопроса с внешнего окружения на внутреннее состояние самого народа. Он утверждал, что еврейская трагедия - следствие не только отношения к евреям окружающих народов, но, еще в большей степени, следствие еврейского отношения к самим себе. Эта трагедия - плод чересчур тесной приверженности (симбиоза) евреев к другим национальным образованиям, что противоречит самостоятельности национального существования. Решение этой проблемы связано в первую очередь со степенью решимости евреев взять свою судьбу в собственные руки. Вся европейская концепция эмансипации строилась на зависимости от великодушия других народов. От них евреи ожидали своих прав, и они (народы) должны были эти права даровать. Пинскер поставил проблему с головы на ноги: не эмансипация, а автоэмансипация, то есть еврейский народ должен получить спасение не от другого народа, а из собственных рук, в результате собственных усилий. Нация и История должны были стать столпами народной жизни в модернизованном мире. Сохранение национальной чистоты и исторической преемственности были для Пинскера важнейшими факторами сохранения еврейского народа среди других. Утрата этих ценностей была и остается до сих пор причиной отдаления евреев от своего народа.
       Возможно, в этом вопросе Пинскер испытал влияние славянофилов, с которыми он близко познакомился за время своей учебы в Московском университете. Славянофилы всегда подчеркивали важность этих двух составляющих для формирования и существования нации. Он также первый отметил расистскую составляющую национального вопроса, которая сыграла такую зловещую роль в дальнейшей истории Европы.
       Семя было брошено вовремя, и последующий широкий разлив агрессивного антисемитизма в Европе не застал евреев врасплох. Популярность книги Пинскера засвидетельствовала, что значительная часть евреев осознали себя нацией среди наций еще прежде, чем их высокопоставленные европейские представители - Герцль, Нордау и Зангвиль сумели предъявить западной цивилизации справедливое требование своей доли в мировом сообществе от имени всего народа.
       К замечанию А.Б.Иегошуа о смешении религиозной и национальной идентификации, характерной для евреев, можно добавить и еще одно смешение, выделявшее евреев на протяжении многих столетий: во всех странах евреи воспринимаются как народ, нация и в то же самое время как социальная группа. В разных странах - это разные социальные группы, но практически всегда сравнительно высоко (относительно большинства населения) расположенные. Это "приподнятое" социальное положение евреев с веками превратилось в часть традиции, которая сообщает евреям определенные психологические черты и также вызывает неутихающее раздражение окружающих народов.
       В старой России евреи были, в основном, мещанами, в СССР они стали служилой интеллигенцией, а в современной Америке - врачами и адвокатами (впрочем, будучи детьми портных и парикмахеров). В арабских странах евреи - лавочники и клерки. Это особое положение установилось еще со времен Римской империи, когда соплеменники выкупали из рабства любого еврея и не давали ему опуститься на социальное дно того времени. В какой-то степени такое положение сохраняется и до сих пор во всех странах. Подобная взаимная поддержка, в которой столь часто винили евреев в России, неизбежно следует из поставленной иудаизмом религиозной задачи ("народ священников") обеспечить всякому еврею возможность следовать Завету. Такая особенность придает еврейскому народу большую восприимчивость к социальным изменениям в обществе и повышенное внимание к интеллектуальным политическим конструкциям.
       Время политических конструкций для еврейского народа наступило уже после смерти Л.Пинскера и связано с именами западных интеллектуалов Теодора Герцля, Макса Нордау и Израиля Зангвиля. Но даже и тем, кто всей душой принял учение Пинскера о самоосвобождении, тем, кто составлял эту виртуальную нацию внутри европейских наций, нелегко было принять призыв Герцля к разработке и формированию отдельной еврейской политики.
       Именно от Герцля мир впервые узнал, что такое сионизм, и принял его неизбежность. Очень немногие даже среди евреев были действительно полными его единомышленниками. Руководство сионистской организацией он получил не за счет убедительности своего учения, но за счет личного обаяния и энтузиазма. Величие Герцля не в учении о создании еврейского государства как о единственном решении еврейского вопроса, а в учении о том, как добиться превращения этой идеи в реальность.
       Сионизм стал интегральной частью еврейского мировоззрения во всем мире. Сегодня ясно всем, даже тем, кто находится вне его рамок, что все прочие (якобы "более практичные, реалистические") учения о возможности нормального существования евреев на чужбине обанкротились. Идея Герцля, казавшаяся вначале абсурдной иллюзией, утопия, которую он "вознес, как знамя" и провозгласил на весь мир, стала единственно практичной.
       Герцль лично развернул широкую дипломатическую деятельность, в расчете на опору в правительственных кругах всех европейских стран. Он создавал новую, виртуальную реальность, "государство в пути", понимая, что как только такая реальность появится в поле зрения политических профессионалов, она автоматически вступит во взаимодействие со связанной системой всех других политических реальностей, находясь в особых отношениях с каждой из них. Он знал: чтобы такая реальность возникла и утвердилась в действительности, чтобы для нее высвободилось место в международной системе национальных организмов, нужно добиться общего согласия наиболее важных участников системы, нужно, чтобы идея еврейского государства прочно поселилась в головах политиков. Тогда неизбежным станет и превращение этой идеи в фактор международной игры сил, желательный для одних и пугающий для других. Такой фактор, позволяющий включение в тонкий баланс влияний в общественном мнении, есть единственное средство нанести на виртуальную карту еврейское государство еще до его возникновения.
       У Герцля были основания думать, что европейские политики примут его идею, если сочтут ее перспективной для себя. Действительно, еще Наполеон, не колеблясь, пообещал еврейское государство коменданту турецкой крепости Акко, когда узнал о его еврейском происхождении. Вождь декабристов, российский полковник Пестель разрабатывал проект формирования армии из русских евреев для завоевания Палестины при осуществлении захвата Россией Константинополя. Австрия, Германия, Россия, Италия, Англия и Франция лелеяли планы раздела Оттоманской империи и прикидывали возможные резоны для своих колониальных претензий. Как пишет Нетаниягу: "С беспрецедентной последовательностью, беспримерным упорством и небывалой верой в успех, со свойственной только ему находчивостью, с убедительными аргументами, которые только он мог изобрести, с обаянием, присущим только его личности, он предпринимал шаг за шагом, чтобы получить у крупных держав согласие со своей идеей. Если бы не было этого согласия, если бы не внедрил Герцль в круги мировых политиков убеждение, что "еврейское государство - это общемировая необходимость", не было бы никаких оснований для надежды на осуществление национальных чаяний евреев".
       Герцль предвидел неизбежный распад Турции. Еще в декабре 1896 г. он писал: "Конец Турции - сейчас уже нельзя в этом сомневаться - критический момент для нас". Если бы он не сумел к тому времени сделать сионизм известным и общепризнанным политическим фактором, европейские державы просто игнорировали бы еврейскую проблему. Внедрив в сознание нескольких выдающихся политиков мысль, что сионизм - единственно возможное решение "еврейского вопроса" и вопроса Страны Израиля одновременно, Герцль подарил им также возможность придать их имперским стремлениям моральный вес и авторитет, которые наиболее дальновидные из них высоко оценили. После того как он, вместе с Нордау и Зангвилем, сумел убедить ведущих европейских лидеров в своевременности своей идеи, оказались возможными действия Ллойд-Джорджа и Декларация Бальфура. Герцль, в сущности, добился решения о мандате Лиги Наций на Палестину задолго до возникновения самой этой международной организации.
       Герцль знал еще кое-что, что никому, кроме людей с пророческим даром, не приходило в голову. Он знал, что, вопреки всем прогрессивным лозунгам наступающего ХХ века, новое средневековье наступает на евреев во всех европейских странах. Это кажется невероятным, но он ясно видел, что "камень уже покатился по склону", и знал, что это предвещает: "Гибель, полную гибель!". "Будет ли это революционная экспроприация?" (как произошло позднее в России), "будет ли это реакционная конфискация?" (как произошло в Германии). "Нас изгонят? Убьют? Я предполагаю всё это и многое другое" ("Дневники", т. I).
       Для постройки национального дома для нации, которая еще не до конца осознала себя самое, оставалось минимальное (сорок библейских лет) время, и дерзость сионистского проекта поражает воображение. Как сказал сам Герцль: "Дерзайте! Народы малочисленнее нас дерзнули потребовать свои клочки на земном шаре для создания государств и получили их - потому что потребовали, потому что было у них для этого царственное мужество".