Михаил Плинер

    
    Город Нацерет, или, в русской библейской традиции, Назарет, расположен на холмах. Внизу находится христианская святыня - Источник, то есть родник с водой - он сейчас помещен внутри специального здания, вокруг которого водят туристов. Сюда веками ходили женщины за водой, и однажды, более 2000 лет назад, если верить преданию, одной из них здесь явился архангел Гавриил (Сан-Габриэль) со странным сообщением. Благодаря этому и последующим событиям многие учреждения в городе носят имя Сан-Габриэль.
    Вообще Нацерет имеет чисто арабский вид, что особенно заметно при сравнении его с примыкающим к нему чисто еврейским городом - Нацрат-Илитом, но среди этого сугубо арабского массива есть вкрапления, которые бросаются в глаза и создают особое своеобразие городу, - это построенные на деньги европейцев, преимущественно итальянцев, англичан и французов, и по их проектам различные здания - школы, больницы, приюты и церкви при них. Большей частью это массивные, обложенные камнем строения в стиле позапрошлого века, хотя большинству из них не больше пятидесяти лет. Все эти здания окружены высоким каменным забором.
    Одним из таких зданий является гостиница "Сан-Габриэль". Рядом с ней расположено еще более крупное строение того же типа. Они возвышаются не только над городом - их видно с перекрестка Мегиддо примерно за тридцать километров. Рядом с ними, превышая их по высоте, стоит минарет - чтобы знали, кто тут хозяин. Здание гостиницы состоит из церкви в псевдоготическом стиле, расположенной в центре, а с двух сторон к ней примыкает собственно гостиница. Церковь - небольшая по площади, но с высоким сводом, создающим хорошую акустику. Здесь время от времени проводил концерты небольшой оркестр, именующий себя ансамблем "Сан-Габриэль". Он исполнял в основном классическую музыку.
    Бывший инженер М. не был меломаном и в бывшем Союзе на концерты классической музыки не ходил; впрочем, в городе, где он жил, они и не проводились. В молодости он часто слушал пластинки, которые привозила ему из Москвы учившаяся там старшая сестра, заботившаяся об образовании брата. Это были: Моцарт, Бетховен, Григ - этот особенно нравился, Мусоргский, Чайковский и другие. Слушать все это ему нравилось, хотя у него не было глубокого понимания музыки, она вызывала у него какие-то смутные, временами сильные, эмоции, разобраться в которых он не мог. М. помнил, как однажды, когда он слушал "Шахерезаду" Римского-Корсакова, покойный отец, бывший дома по случаю болезни, рассказывал: "...Вот караван идет по пустыне, вдали показался город, он приближается..." и т.д. Ничего подобного М. никогда не чувствовал.
    Но все это было очень давно, и много лет бывший инженер М. ничего такого не слушал. Собственно, на концерт его привела жена, которая понимала в музыке гораздо больше, и в последнее время она посещала все концерты, которые проводились в выходные дни в их городе, в соседних городах, а иногда бывала и в Хайфе. Обычно М. только подвозил ее и, пока шел концерт, гулял или читал газету, но на этот раз жена уговорила его пойти с ней.
    Из-за боязни застрять в пробке и опоздать они приехали на полчаса раньше, поэтому гуляли по двору гостиницы, из которого были хорошо видны освещенные фонарями и фарами машин улицы Нацерета и прилегавшего к нему Нацрат-Илита. Сверху все выглядело красиво, внизу все это было гораздо менее привлекательно - в Нацерете было очень грязно, и на улицах хронические пробки. Нацрат-Илит был гораздо лучше ухожен и не так забит машинами, но там не было своеобразия старого города, не было достопримечательностей. Города отделяла друг от друга только дорога. Не считая беспорядков 2000 года, взаимоотношения жителей были нормальными. Кстати, и упомянутые беспорядки показали жителям обоих городов, что легче и выгоднее жить друг с другом мирно. Любопытно, что торговля каждого из городов в значительной мере держалась за счет жителей другого. Для Нацерета было характерно обилие мелких магазинов, для Нацрат-Илита - крупных торговых комплексов, где продавалось всё или почти всё.
    Нацерет - это город, выросший из деревни: в четырехэтажном доме, а то и в соседних домах или даже на целой улице могло жить одно семейство, все друг друга знали с детства и жили общественной жизнью. В отличие от этого, Нацрат-Илит с самого начала возник как город, в котором жили случайные люди и, в общем, каждый сам по себе. Казалось бы, что в этом хорошего? Однако именно это, то есть то, что никому нет до тебя дела, никому не интересно, чем ты занимаешься, привлекало сюда многих арабов из Нацерета и других мест, из-за чего жилье в городе стоило очень дорого. Это пришло в голову бывшему инженеру М., когда он разглядывал оба города сверху.
    Еще он подумал, что для него это было бы неприятно и утомительно - все время думать, что скажет троюродная тетя или четвероюродный дядя Мустафа, или, из русской классики: "Что станет говорить княгиня Марья Алексевна?" Но большинство людей вполне устраивает эта система, где все кем-то определено и распределено, расписано, хотя и не записано, все в жизни ясно и понятно, не так, как тебе (это он про себя): и думать, и решать, и выбирать надо всякую малость - какой телевизор купить, какое печенье и т.д. Где купить - не проблема: в магазине дяди Ибрагима или троюродного брата Исы. Но, с другой стороны, подумал бывший инженер М., слухи о самостоятельности мышления европейцев и европеизированных израильтян сильно преувеличены, то есть тут нет дяди Мустафы или тети Фатимы, о мнении которых нужно все время помнить, но есть, к примеру, мода и прочие трудно уловимые вещи, нечто отвлеченное, неопределимое, но требовательное, чему без раздумий подчиняется наша молодежь, и не только молодежь. Но у дяди, тети или дедушки есть, по крайней мере, человеческий облик и им при случае можно поплакаться в жилетку, или как там эта одежка у них называется. И в том, и в другом случае представления о жизни, о том, что положено и что не положено, берутся неизвестно откуда: так принято, так положено, таков обычай и т.д. и т.п. Особенно интересно, когда кто-нибудь начинает упорно настаивать на своем, готов отстаивать его любой ценой, но при внимательном рассмотрении выясняется, что своего-то как раз у него в голове ничего нет, да и в чужом он толком не разобрался.
    "Хрен с ними со всеми, - продолжал думать бывший инженер М. - решить бы как-нибудь свои проблемы, жаль, что никакой дядя не поможет, сам я давно уже дядя. А проблемы тяжелые - того и гляди попрут с работы, попробуй найди другую в моем возрасте".
    В последнее время настроение у него было неважное, чему сильно способствовала боль в спине и прочие радости приближающейся старости. "Чего я сюда притащился, - подумал он, - сидел бы себе на диване, смотрел какую-нибудь фигню по телевизору".
    Подошло время начала концерта, и публика и М. с женой вошли в церковь. Там стояло около сотни стульев, довольно неудобных, и перед алтарем, закрытым экраном, расположился ансамбль "Сан-Габриэль" - шесть музыкантов с инструментами: четыре скрипки, виолончель и рояль.
    С небольшим опозданием, после того как музыканты настроили свои инструменты, начался концерт. Сначала было что-то Вивальди, что он уже не раз слышал в молодости. Слушая музыку, он постепенно начал погружаться в воспоминания о давно ушедшем времени, когда все это он слышал. И другие произведения, которые исполнял оркестр, были из общеизвестной классики, многократно исполнявшейся в бывшем Союзе, и поэтому были хорошо знакомы. Потом, после небольшого перерыва, появилась певица, которую представили как Ола, именно так, а не Оля или Ольга. Интересно, что, несмотря на то что и музыканты и публика были исключительно русскоязычными, все объявления делались одним из музыкантов на иврите с явным русским акцентом. Ола была симпатичная высокая блондинка в пышном красном платье, на ее лице было выражение некоторой отрешенности, как бы не от мира сего. Она пела то, что называется сопрано. При первых же словах первой песни: "Виолетэ, виолетэ грациозе..." бывший инженер М. потерял ощущение времени и мысленно оказался в другом месте и в другом времени, когда он еще не был инженером.
    Место - город в двадцати минутах езды на электричке от Москвы, время - почти сорок лет назад. М. закончил школу и вздумал поступать в институт в Москве. Он остановился у своей сестры, год назад ставшей инженером и проживавшей с мужем в этом городе. Сестра Люда и ее муж Слава жили в так называемом семейном общежитии, то есть просто в общежитии, в котором в каждой комнате жила одна молодая или не очень молодая семья, часто с детьми, многие довольно долго.
    У Люды и Славы не было детей, поэтому у них хватило места для будущего инженера М. Детей у них не было еще десять лет, потом родилась дочь, но Люда при этом умерла, а тогда, когда он появился у них в общаге, до этого было еще далеко и, главное, никто об этом не знал.
    В комнате сестры был диван-кровать, встроенный шкаф и стол, для М. поставили раскладушку. "Сейчас я бы на ней не уснул, а тогда..." - подумал М. Телевизор был один на этаж, но зато в комнате был проигрыватель и пластинки к нему, дисков тогда еще не было, магнитофоны были размерами с телевизор и стоили примерно столько же. М. прожил у них около месяца. Днем, когда сестра с мужем работали, он гулял по Москве, хотя имелось в виду, что он готовится к экзаменам, но он был уверен, что и так готов, и ему очень нравилось бродить по огромному городу. К вечеру все собирались в комнатке, и тогда у них звучала музыка. В коридоре бывали пьяные разборки или просто выяснение отношений, и то и другое с громким матом, а у них в комнате звучало нечто из другого мира, как это у Заболоцкого: "Поднялся он (Бетховен) по облачным ступеням и прикоснулся к музыке миров". И вот из этого мира, из этой музыки миров почему-то сильней всего запомнилось вот это: "Виолетэ, виолетэ грациозе…" До чего эта музыка не вязалась с общежитием, с этой обстановкой, даже передать невозможно. Окружающие, это была в основном переехавшая в город деревенская молодежь, то есть несостоявшиеся колхозники, принимали эту пару, Люду и Славу, за местных чудаков - положено в каждой деревне иметь хотя бы одного ненормального, вот и у них в общежитии есть такой Славик, не пьет и слушает хрен его знает что и при этом не какой-нибудь еврей, а самый настоящий русский, бывает и такое. К тому же все они были убеждены, что Слава и Люда здесь ненадолго. В этом они были правы - примерно через год им дали квартиру.
    Соседи Люды и Славы тоже любили музыку и даже при случае пели под гармошку. "Мне трудно сравнить исполнение Олы и то, что звучало тогда с пластинки, - подумал бывший инженер М., - по-моему, это нечто одного порядка. И тогда, и сейчас это было для немногих любителей, в народе пели совсем другое, но, боже мой, до чего это другое опустилось за эти годы! Ведь тогда, тридцать пять лет назад даже по пьянке не пели что-то вроде "Муси-пуси, я не права" или "Я буду честная, твоя невеста я". И наша молодежь тоже балдеет от этой так называемой музыки".
    Тогда, в конце 60-х, еще не инженер М. и многие другие верили в прогресс, в то, что уровень жизни будет непрерывно повышаться и параллельно, или даже опережая его, будет повышаться культура народа. Какое-то время, кажется, так и было. Вспомнился тогдашний лозунг: "Искусство принадлежит народу" - а почему бы нет? В те времена поэты собирали огромные аудитории - Евтушенко, Рождественский (эти двое ему особенно нравились), Ваншенкин и другие. А сейчас Рождественский умер и забыт, Евтушенко жив, но куда ему по популярности до "муси-пуси". В те времена М. был уверен, что обитатели общаги постепенно бросят пить и займутся чем-нибудь более творческим. Не бросили уже их дети, и внуки продолжают дело отцов. "Да и сам я, - подумал бывший инженер М. - как-то постепенно, как сказано в каком-то романе, среда заела, начал даже какое-то время пить, слава богу, своевременно бросил".
    От воспоминаний бывшему инженеру М. стало совсем тоскливо, ему всегда было грустно вспоминать о своей давно умершей сестре. Теперь уже и ее бывший муж Слава умер там, в Московской области. "Похоже, что и мне пора туда же, к ним, - подумал он. - Возраст вроде еще не катастрофически большой, но перспективы не важные". Четырнадцать лет назад он перебрался, или, как здесь выражаются, поднялся в Израиль, будучи уже не молодым, но еще крепким мужчиной, и сменил работу инженера-наладчика на карьеру рабочего без специальности и сейчас эта карьера, как ему казалось, стала подходить к критической точке. Здоровья тоже не прибавлялось ни ему, ни жене. Он часто вспоминал из Баратынского: "Были бури, непогоды - да младые были годы!" И дальше: "Груз двойной с груди усталой уж не сбросит вздох удалый: не положишь ты на голос с черной мыслью белый волос!" "А ведь он (Баратынский), когда писал это, был намного моложе меня", - подумал М.
    Тут он вспомнил, как за месяц до отъезда в Израиль он был на кладбище на могиле родителей. По пути от трамвая до кладбища он думал, что у родителей, как и у всего их поколения, была очень трудная жизнь: голодное детство, потом война и послевоенная разруха, у обоих родители погибли в Катастрофе и тому подобные радости. Более-менее нормально жили лет двадцать. Потом, сидя на скамейке у могилы, тогда еще инженер М. задумался о возможном ответе покойных родителей, и ему пришло в голову, что в их представлении они прожили вполне нормально. Их жизнь была не тяжелее, чем жизнь их погибших в Катастрофе родителей, которым, в свою очередь, жилось не хуже, чем предыдущему поколению. "Это мы, кажется, настроились на грядущий коммунизм - светлое будущее всего человечества, где лев будет лежать рядом с ягненком, перекуют мечи на орала и т.п. сугубо еврейские фантазии, и поэтому даже такие скептики, как я, сильно распереживались, когда вдруг (самое смешное, что вдруг) выяснилось, что ничего такого не предвидится, наступила очередная разруха - вот мы и разнылись, разнюнились", - подумал он тогда, четырнадцать лет назад, на кладбище...
    "А что все же предвидится? - спросил он сам себя теперь в церкви Сан-Габриэль. - В принципе ничего особенного - просто жизнь, где будет и что-нибудь новое, к примеру, в скором времени внук ожидается. Но бывают в высшей степени приятные встречи с давно знакомым и, казалось, забытым. Хорошо, что есть Ола, которая поет: "Виолетэ, виолетэ грациозе...", а потом, может быть, споет: "Аве Мария", тем более что место подходящее".