Александр Кустарев

    Fareed Zakaria. The Future of Freedom: Illiberal Democracy at Home and Abroad. Norton, W.W. & Company, 2003.
    
    К середине ХХ века, особенно после победы над фашизмом в Европе, авторитет демократии оказался непререкаем. Даже самые авторитарные режимы стилизовали себя как демократические, именовали себя демократическими или уверяли, что видят в демократии свою цель. Сомнения в политической эффективности, легитимности и моральной ценности демократии стали совершенно неуместны - политически некорректны.
    Но в самое последнее время, как замечает новейшее установочное издание ("Энциклопедия социальных и бихевиоральных наук", 2001 г), наметилось "некоторое разочарование демократией". Отчасти было осознано, как легко симулировать демократию. Отчасти обнаружилось, что при самых благих намерениях демократию не так просто обеспечить. И даже появились сомнения в том, что у демократии так уж категорически нет легитимных альтернатив.
    Критика демократии имеет давнюю традицию и богата аргументами. Адепты старого режима критиковали демократию свысока, именуя ее "охлократией". Либералы в духе Джона Стюарта Милля опасались тирании большинства и притеснения меньшинств. Поскольку быстро оказалось, что в больших сообществах технически невозможна прямая демократия, критика оказалась направлена на представительную демократию, в особенности на парламентаризм. Популисты считали, что в представительной демократии к власти приходят партийные клики. Марксисты считали, что представительной демократией манипулируют господствующие в обществе классы. Эконом-либералы (неоконсерваторы), ссылаясь на пионерные работы Манкура Олсона и авторитетное их развитие в рассуждениях Фридриха Хайека, критиковали демократию за то, что она быстро вырождается в систему лоббирования групповых интересов.
    И даже самый авторитетный из друзей парламентарной демократии (по английскому образцу) Макс Вебер был вполне циничен. Народовластие, говорил он, иллюзия. Народ может быть свободен в выборе правителей, но на этом его участие в правлении кончается. Если хотите, можете считать это демократией. Другой все равно не будет, потому что этого не будет никогда. В парламенте Вебер видел скорее противовес демократии.
    Отголоски этих (и других) аргументов присутствуют в книге Фарида Закариа. Но ее исключительная и вполне оправданная популярность объясняется не какой-то особой новизной, а тем, что она отвечает общественным настроениям широких кругов, не очень способных артикулировать свои настроения или боящихся нарушить установившуюся конвенцию. Закариа вовремя и уместно выразил то самое "разочарование" в демократии, которое отмечает упомянутая выше энциклопедическая статья. Его книга сигнализирует о готовности дискурсивного сообщества поменять политкорректность. Это еще один сигнал, что скептицизм и откровенная враждебность демократии смещаются (можно сказать, возвращаются) с неконвенциональной периферии общественного сознания, куда они были временно оттеснены, в центр общественных дебатов.
    Критика демократии может быть радикальной и враждебной демократии как идеалу. Или она может быть "конструктивной", то есть направленной на улучшение и адаптацию системы, легитимность и целесообразность которой не ставится под сомнение.
    Закариа говорит, что объект его критики не сама демократия, а "темные стороны" демократии; что он всего лишь выступает за "восстановление баланса между свободой и демократией". Еще в одном месте он подчеркивает, что демократия - это хорошо, но этого "хорошо" не должно быть слишком много. Насколько искренни эти компромиссные формулы? Скорее всего, автор и сам не знает, как он относится к демократии. Он "разочарован" в демократической практике, и его книга, скорее всего, - просто сублимация этого настроения. Оно, может быть, и к лучшему, потому что схематизация и систематизация всей этой проблематики сталкивается с огромными технически-интеллектуальными трудностями и быстро превращается в громоздкую казуистику, за которой просматривается партийное противостояние разных политических философий и материальных интересов. Как сформулировал это философ (W.B.Gallie), "демократия" - это "поле неразрешимых дебатов" (essentially contested conсept).
    Закариа "упаковал" свою критику демократических практик в два главных тезиса. Один из них вынесен на обложку книги. Он критикует "нелиберальную (illiberal) демократию", напоминая, что идеал демократии и идеал граждански-свободного общества не совпадают. Демократические и одновременно свободные общества можно пересчитать по пальцам. Они все находятся в очаге демократического и либерального идеала, то есть в Атлантическом мире. А за его пределами распространение демократии не сопровождается распространением либерально-конституционного идеала. Такая демократия на практике оказывается тиранией выбранного руководства (вождей), то есть, в сущности, способом легитимизации авторитарного правления. На ряде примеров (от России до Зимбабве) Закариа показывает, что именно так и обстоит дело в "новых" демократиях.
    Можно сомневаться, что многие объявленные демократии на самом деле ими являются, но в любом случае Закариа прав, заостряя наш интерес к напряжению между либеральной доктриной и доктриной демократии. Это наблюдение не тривиально. Не то чтобы никто этого раньше не говорил, но в обыденном политическом сознании ХХ века произошла некоторая контаминация либеральной и демократической идеи, и понятия "свободное общество" и "демократическое общество" то и дело употребляются вперемежку, как синонимы, что приводит к недоразумениям. Эта путаница имеет исторические корни. В ареале автохтонной либерально-демократической конституционности в свое время эти две доктрины почти совпали. Борьба за эмансипацию личности и права индивида в Европе велась в политической сфере, совпала с борьбой за отмену сословных привилегий и борьбой за расширение избирательного права, то есть за демократию в самом прямом и узкополитическом смысле слова. По инерции эти две разные доктрины продолжают путать, и эта путаница мешает диагностировать конституционную проблематику молодых государств.
    Фарид Закариа разводит либеральную доктрину и демократию в разные стороны, и это очень своевременно. Он напоминает, что "западная демократия" - это либеральная демократия, то есть система, где помимо всеобщего избирательного права и легальной многопартийности предполагается господство закона, разделение властей, соблюдение основных прав человека, включая право на частную собственность, свобода слова и религиозная терпимость. Иными словами, демократия как всеобщее избирательное право есть лишь один из элементов гораздо более сложного конституционного порядка.
    Закариа напоминает, что на Западе традиции свободы и закона существовали столетиями, задолго до того, как появилась демократия. Англия и Соединенные Штаты считались свободными 200 лет назад, когда только 5% населения имело право голоса. Гонконг, напротив, был колонией и слыл одним из самых свободных обществ в мире.
    После краткого исторического очерка становления демократии на Западе автор называет условия успешной демократии: (1) политически и экономически независимая буржуазия; (2) благосостояние; (3) заработанное, а не даровое благосостояние (политическая деградация на Ближнем Востоке, замечает Закариа, произошла из-за легких нефтяных доходов).
    Иными словами, демократия хороша там, где общество зажиточно, состоит из среднего класса и избегает острого классового конфликта. (Надо бы добавить "и этнического", но не будем на это отвлекаться).
    Простое эмпирическое обобщение, таким образом, гласит: сперва социальная трансформация, или, как выражается автор, "сперва капитализм", а потом демократия. Тогда демократия "либеральна", то есть подлинна, уместна и успешна. В противном случае общество ждут серьезные неприятности.
    С этих позиций Закариа оценивает опыт России 90-х годов. Россия, по его мнению, "так и не создала правил и политических стратегий, облегчающих экономический рост". Политической реформе не предшествовала социальная трансформация общества и учрежденная формально демократия повисла в воздухе. Россия, стало быть, вписывается в общий тип нелиберальной демократии (выборной автократии). Занятно, что Закариа критикует как "нелиберальную демократию" тот самый новый российский порядок, который большинство его российских критиков называют "недемократичным".
    Опасности демократии в обществах, не претерпевших социально-экономической модернизации (не прошедших через "капитализм"), вполне сознавались в ответственных правящих кругах России на рубеже XIX-XX веков. Типичная формула российской либеральной бюрократии, озабоченной реформированием общества сверху, выглядела совершенно так же: "сперва социальные реформы - потом политические".
    То, что демократия на Западе успешна, то есть стабильна, политически эффективна и обеспечивает широким массам приемлемый уровень благосостояния, вполне очевидно. Так же очевидно, что идея свободы, свободно-контрактных отношений (подлинный корень и демократии, и либерализма) и прав индивида в Европе (в особенности в Англии) намного старше, чем идея демократии.
    Но то, что эта очередность должна соблюдаться повсюду в будущем, уже совсем не так очевидно. В успешных (либеральных) демократиях никто не создавал сознательно благоприятных для них условий. Они оказались благоприятными, но такова была, как говорил Макс Вебер, уникальная историческая констелляция. Шансы на ее повторение ничтожны. В Европе и в Северной Америке капитализм, свобода и демократия сосуществуют, но капитализм не обязательно ведет к свободе и демократии, особенно новейший капитализм крупного корпоративного капитала. Именно об этом, кстати, писал Макс Вебер в 1906 году, специально анализируя перспективы демократии (он именовал ее "буржуазной") и либеральной конституции в России. Как бы ни была плоха демократия, исторически опережающая социально-экономическую трансформацию общества, не исключено, что там, где либеральный идеал не был освоен раньше, путь к нему лежит только через демократизацию. Скажем даже еще сильнее: там, где либерализм не был школой демократии, демократия - школа либерализма. Пусть даже дорога к либеральной демократии от нелиберальной и идет зигзагом. С этим, кстати, связаны и надежды на подлинную политическую эмансипацию России.
    Так приходится считать "от абсурда". Имитация европейской подготовительной предыстории демократии категорически не возможна. Даже если находящиеся у власти либерально ориентированные режимы действительно этого хотят.
    Таким образом, спонтанная демократизация обществ, еще, так сказать, не "пропитанных" либеральной культурой, несмотря на все ее опасные ловушки, издержки и парадоксальные превращения, должна бы у нас вызывать больше сочувствия, чем попытки эту демократизацию сдержать (как в Китае, Корее или Узбекистане) и, тем более, пресечь (как в Чили или Алжире), как бы благоразумно ни выглядели аргументы в пользу такого сдерживания и пресечения. Часто цитируемый Мубарак, например, говорит, что если он уступит Западу (так ли уж сильно Запад на него давит?) и введет в Египте демократию (проведет свободные выборы), то на выборах победят исламские фундаменталисты. Этого вы хотите? - ехидно спрашивает он. Глубокомысленность и корректность этого соображения сомнительны. У нас нет права считать "плохой" ту демократию, при которой к власти приходят не те, кого мы предпочитаем.
    Приход к власти через всеобщие выборы революционных ("экстремистских", говоря современным жаргоном) сил дело, конечно, рискованное. Но его блокирование не уменьшает, а увеличивает риск. (В России это в свое время привело к революции. И именно по вине власти, как подчеркивал Макс Вебер). По-видимому, нынешнее обыденное политическое сознание до сих пор напугано примером Гитлера. Но можно думать, что эпизод с Гитлером был по-настоящему уникален и до сих пор неадекватно интерпретирован.
    Итак, повторение европейского прошлого за пределами Европы исключается. И если мы не верим, что демократизация, как бы уродливо она ни начиналась, должна иметь благополучный конец, то как же тогда быть? Предоставить традиционные общества самим себе? Или помогать им построить либеральную демократию? И если помогать, то как?
    Старые колониальные империи готовили в колониях либеральную элиту по собственному образцу. Но этих империй больше нет. Если же наступает эра неоимпериализма, чему есть много признаков, то как должны себя вести протекторы в новых условиях? Вернуться к старому опыту, если он был? Это рекомендовали британские эксперты, разрабатывая план реконструкции Ирака. Или начинать с демократических выборов? Этого хотели американцы, и этот путь и был пока избран. Дальнейшее развитие в Ираке даст нам интересный дополнительный материал о каузально-структурной взаимозависимости и совместимости (или несовместимости) свободы и демократии. Закариа считает, что, встав на этот путь, Вашингтон теперь должен надолго остаться в Ираке, если хочет довести дело до конца.
    Если бы Вашингтон начал с подготовки иракского общества к восприятию идей либерализма, то это безусловно было бы так. А вот что случится, когда Вашингтон начал с демократии, неясно. Действия Вашингтона в Ираке можно теперь считать цинично-империалистическими, наивно-идеалистическими или просто авантюрой, но им нельзя отказать в смелости. В любом случае мы присутствуем при очень интересном историческом эпизоде (назвать это "экспериментом" не поворачивается язык - люди гибнут).
    Каковы бы ни были возможные пути устранения дисбаланса свободы (либеральная доктрина) и народоправия (демократическая доктрина) в новых демократиях, очевидно, что там этот дисбаланс определяется дефицитом либеральной культуры. Закариа критикует этот дисбаланс с позиций классического европейского буржуазно-гуманистического либерализма.
    Болезнь демократии в самом Атлантическом мире Закариа диагностирует иначе и критикует западную (собственно американскую) демократию с других, а именно неоконсервативных позиций с оттенком аристократического идеала (восходящего, можно сказать, к самому Аристотелю). По его мнению, в зоне старых и образцовых либерал-демократий дисбаланс начинает возникать потому, что в них демократии "слишком много". Особенно в США. Это и есть его второй тезис. Закариа беспокоит, что "в Америке больше демократии, чем свободы".
    Обсуждая состояние демократии в Америке, он расширяет пространство своих наблюдений и оценок с собственно политической сферы на все общество. Есть, считает Закариа, демократизация государственной власти и есть демократизация гражданского общества. В потребительском обществе это маркетизация, и против этого процесса нечего возразить ни левым, ни правым; левым - потому что они выступают за культуру рядового человека, а правым - потому что они за капитализм. Таким образом, принцип голосования и арифметического большинства, родившись в узкополитической сфере, распространился на сферы культуры, потребления, производства. Ценность чего бы то ни было теперь решается большинством голосов. Что популярно, то ценно.
    То, что Закариа называет демократизацией культуры и экономики, может быть с таким же успехом названо коммерциализацией культуры и политики. Так или иначе, границы между сферой политики и экономики стираются и происходит их взаимопроникновение. Это проявляется по всему спектру жизни. Но нас особо интересует то, что техника управления обществом все более сближается с техникой маркетинга, а политические партии все больше становятся "продавцами идеологического товара", как давно заметил Йозеф Шумпетер.
    Хорошо это или плохо? И что по этому поводу думает сам Закариа? Призывая противостоять "разгулу демократии", он не имеет в виду укорочение демократии в иных сферах жизни за пределами политической сферы. Он имеет в виду только и именно саму политическую сферу. Он считает, что "регуляция капитализма и дерегуляция демократии зашли слишком далеко". Следует же добиваться обратного: больше свободы рынку - меньше свободы гражданам. Тут-то шило и вылезает из мешка, и мы получаем возможность понять, почему неоконсерватизм, хотя и "нео", но все-таки именно консерватизм, несмотря на всю свою апологетику свободного предпринимательства и свободного рынка.
    Консерватизм Закариа становится очевиден, когда он сожалеет, что в Америке больше нет "элит" и исчезла даже сама "идея элиты" как носителя общественного сознания и охранителя базовых ценностей. "Приносит свои горькие плоды присущее изначально американской культуре авторитетоборчество... Когда-то элитой были ассоциации свободных профессий, но теперь они коммерциализовались и стали партийными... предательство элит... мы делаем вид, что в демократическом обществе их нет, а они на самом деле есть, и их ответственность должна быть признана... они сами должны ее признать. Иными словами, охрану общественных добродетелей и обеспечение общественной пользы нужно вложить в руки элиты, а не народа". Место плебея - на рынке. Политическая сфера - заповедник для элиты.
    Рискуя шокировать английских неоконсерваторов, грозящих нам социал-бюрократическими ужасами Евросоюза, Закариа с похвалой отзывается о его практиках. Говорят, что в ЕС существует дефицит демократии, особенно когда речь идет об экономической политике? Ну, так это же и хорошо. И хорошо, что есть ВТО, МВФ, независимые от политической власти Центральные банки (по образцу "Феда"). Важные решения по экономической политике должны быть дистанцированы от публики. ЕС проводит экономическую политику по самым классическим либерал-экономическим схемам, а это было бы невозможно, если бы там была такая же демократия, как в любой из его стран-участниц.
    Тут Закариа звучит все-таки как враг демократии. Он пытается смягчить это впечатление, привлекая наше внимание к основательно подзабытой идее "делегирования". Она связана с интересным аспектом политической практики, в частности практики народного представительства. Избиратель может вручать своему депутату либо "наказ", либо "мандат". В первом случае он выбирает того, кому предоставляет защищать свои взгляды и интересы, объяснив ему, чего он хочет. Во втором случае избиратель поручает действовать своему делегату по его усмотрению, поскольку он доверяет его авторитету и мудрости. Мотивация избирателей на самом деле смешанная. Но в общем для демократической практики больше характерен все же наказ (поручение), чем мандат (делегирование). Закариа определенно считает технику делегирования предпочтительной. Она не упраздняет демократию, но в корне меняет отношения между избирателем и его депутатом, возвращая в них элемент традиционного патернализма.
    Здравый смысл и обывательская умеренность, глубоко сидящие в каждом из нас, не позволяют отвергнуть эту идею с ходу и безоговорочно. В этом что-то есть. И возможно, что правила демократической процедуры нуждаются в корректировке в этом направлении. В частности, не так абсурдна идея многоступенчатых выборов, сохранившаяся в Америке, хотя она и вызывает протесты радикальных демократов. Или мажоритарная система, сохранившаяся в Англии, где не случайно тори, страдающие сейчас именно из-за нее, даже не поднимают вопроса о ее замене пропорциональной системой. С этой точки зрения можно усмотреть положительный элемент в избирательном абсентеизме. Но надо усиленно подчеркнуть, что на этом пути мы можем попасть в ловушки, не менее, если не более опасные и роковые, чем ловушки арифметической демократии или кругового компромиссного лоббирования.
    Власть элиты, получающей от избирателя мандат действовать по своему благоусмотрению, подозрительно напоминает нам "выборную автократию", против которой так горячо протестует Закариа. И нужны еще дополнительные разъяснения, почему она лучше. Далеко не все сочтут это бесспорным.
    Мне кажется, что Закариа, боясь прослыть врагом демократии и настаивая всего лишь на ее балансировании культурой либерализма, лишает себя перспективы наблюдения и упускает возможность обнаружить более важные явления за так называемым "кризисом демократии". Это, во-первых, "кризис политики". А во-вторых, кризис национал-государства как локуса демократии в частности и политической жизни вообще.
    Вернемся к нашему первоначальному наблюдению: рыночные отношения вытесняют личные и общественные отношения между людьми. Это значит, что индивид все больше решает свои проблемы на рынке, а не в сфере политического действия. А если не на рынке, то в сфере приватно-групповой и коммунальной жизни, но опять-таки не в сфере политики. Соответственно сфера политического действия сужается. Сужается содержание политической жизни. И не только сужается, но и меняется.
    То, что происходит с демократией, лишь компонента этого процесса, а именно: локус демократии смещается на рынок. Многое, чего индивиду раньше приходилось добиваться политическим действием, теперь можно получить на рынке, выступая в роли покупателя, голосуя при определении рейтинга товара и услуги или в роли акционера. А если локус демократии смещается на рынок, то зачем она нужна в политической сфере?
    Смещается локус и самой политической сферы. До сих пор она была органически связана с национал-гражданским государством. Теперь она все больше уходит в супранациональные политические союзы (типа Евросоюза), на глобальный уровень, то есть наверх, но также в учреждения (корпорации), в акционерные общества, в добровольные коммунальные, профессиональные, конфессиональные, этнические союзы, то есть вниз-вбок.
    Сейчас политическую жизнь национал-гражданских государств (политических союзов) ещё пытаются втиснуть в тематику и партийную структуру, сложившиеся сто, если не двести лет назад. Но скоро это все придется менять. Мы еще не знаем, как будет выглядеть политическая жизнь через пару десятков лет, но она может оказаться сильно другой, если вообще узнаваемой.
    Как предпочтут управляться (самоуправляться) новые локусы политической жизни? Предпочтут они прямую или представительную демократию? Демократию или авторитарное единоначалие? Наказ или делегирование? Всеобщие выборы или ограниченные? Единые или цензовые? Будут ли они организованы как унитарные или федеральные? Множество локусов политической жизни само по себе предполагает множество вариантов - более или менее чистых или смешанных.
    То же самое относится и к национал-государственному гражданскому союзу, как старейшему и исторически образцовому локусу политической жизни. Исторически он же был и органическим локусом демократии, в каковом направлении и развивались неотвратимо политические структуры классических национал-государств, возникавших с начала XIX века. Органическая связь демократии и национал-гражданского государства воплощена в налогах. Граждане платят налоги и, согласно знаменитому принципу "никаких налогов без представительства", могут требовать от государства соблюдать их интересы и капризы. Если же государство, как того и хотят неоконсерваторы-рыночники, будет демонтировать налоговую систему и сопутствующий ей вэлфэр, граждане, не платящие налоги, уже не имеют оснований требовать от власти ничего. Мы естественным образом переходим к "утопии делегирования". Впрочем, в этом случае не ясно, что и кому в этой утопии индивид будет делегировать. И это возвращает нас к проблеме содержания политической жизни: она намного важнее, чем проблема выбора между демократией и автократией, или между вариантами того и другого.
    Именно от содержания политической (внерыночной!) жизни будет зависеть конституционное устройство человеческих общностей. В новых условиях все ранее опробованные формы политического устройства и все политические доктрины, а также опыт управления любыми другими организациями могут быть использованы для построения новых политических систем. Для этого исторический опыт политической институционализации должен быть растабуирован. Книга Закариа помогает такому растабуированию. В этом ее большая ценность.