Нина Воронель

     Мой спор с замшелым либеральным взглядом на судьбы России начался еще в начале 90-х годов прошлого века, когда я вступила в полемику с Майей Каганской, разоблачавшей "российских ретроградов" Достоевского и Солженицына в эссе "Осень патриарха" ("22", № 75). Обсуждая общие предосудительные черты классиков-ретроградов, она писала: "Главное в Солженицыне - от Достоевского: смертная казнь - царская каторга - десять лет сталинских лагерей, оба побывали в аду, у обоих - мировая слава. И никогда еще... ожидания прогрессивного человечества не были так... безжалостно обмануты: вместо призыва к борьбе за свободу и равенство, оба призвали вернуться к... ценностям мистического коллективизма".
     Можно согласиться, можно возразить - ведь каждый главным в писателе видит что-то свое. Я, например, главным в Достоевском считаю его способность, расшелушив человеческую душу, как луковицу, дойти до самого сокровенного истока ее низости, а Солженицын в этом деле куда как не силен.
     Зато, если обратиться к "ценностям мистического коллективизма", и впрямь открываются интересные аспекты. Что правда, то правда: оба "великих мученика тирании" по возвращении из тюремного ада странным образом отказались от либеральных идей своей юности и, развернувшись на 180 градусов, стали с поразительным единодушием призывать свой народ "вернуться к вере, церкви, нации, государству".
     Конечно, сердцу, преданному идеалам свободы и равенства, трудно не осудить столь предательское отступничество двух величайших писателей земли русской. А что если прежде чем осуждать, попытаться проанализировать и понять?
     Что заставило их обоих, как-никак заслуживших мировую славу, дружно отречься от взглядов своей молодости? Почему оба начали проповедовать идеи, заведомо обрекающие их на непопулярную репутацию ретроградов? Ведь что-что, а свой родной народ они за время, "проведенное в аду", хорошо изучили. Может, есть у них какие-то соображения нам не столько неведомые… сколько несимпатичные? Может, они знают о своем народе нечто, чего мы знать не хотим?
     Я понимаю, что предлагаю альтернативу, неприемлемую для либерального сознания, - я предполагаю, что истина неоднозначна. Ничто так не роднит либералов с ретроградами, как их дружное нежелание признать правомочность, пускай хоть для дискуссии, другой точки зрения, другой системы аксиом, положенных в основу идеологии! Верность некой общепринятой системе единомыслия входит сегодня в "малый джентльменский набор": расизм - плохо, гуманизм - хорошо, народы жаждут свободы, министры эту свободу у них похищают...
     А вот если признать, что истина относительна и зависит от места, времени и точки отсчета, то возникают проблемы почти неразрешимые, и приходится брать на себя ответственность за собственные мысли и поступки. Многим ли это может прийтись по вкусу?
     И все же, трезво оценивая всю непривлекательность своей идеи, я настойчиво предлагаю еще раз вчитаться в длинный список цитат из Достоевского и Солженицына, в которых оба беззастенчиво самоутверждаются в собственном ретроградстве:
     Достоевский: "Всеобщее избирательное право - самое нелепое изобретение XIX века".
     Солженицын: "Избирательное право - не закон Ньютона, в свойствах его разрешительно и усумниться".
     Далось им это избирательное право! Жалко им, что ли, чтоб каждый мог свое мнение выразить?
     Да что там избирательное право! Зарвавшийся Солженицын идет дальше: чтобы оправдать свой непростительный отход от прогрессивного либерализма, он заносит руку на святая святых гуманизма - на самую идею равенства, называя его "энтропией, ведущей к смерти".
     А ведь если дать себе волю подумать, и впрямь - так ли абсолютно непререкаема идея всеобщего равенства? Или "разрешительно в ней усумниться"? Как ни стремлюсь я соответствовать "джентльменскому набору", не могу я заставить себя поверить в свое равенство с Саддамом Хусейном, с членами "Черного сентября" или с отчаянной компанией, спикировавшей 11 сентября на башни-Близнецы. Нет между нами ничего общего, кроме физиологических отправлений, и я бы ни за что не согласилась дать им право голоса при решении вопроса о будущем человечества.
     Да и вообще, кто кому равен? И в чем? Старики не равны молодым, женщины не равны мужчинам. Я не ввожу оценочных критериев "лучше" или "хуже", я говорю о различии во всем - в направленности интересов, в эмоциональном складе, в шкале приоритетов. Природа создала нас такими разными не для того, чтобы мы наперекор ей доказывали, что мы друг другу равны.
     Мне могут возразить, что речь идет о равенстве прав, а не о равенстве вообще. Что ж, давайте на миг предположим, что возможно равенство прав для неравных - иными словами, равенство прав при неравенстве обязательств, - и в свете этого предположения рассмотрим сегодняшнюю ожесточенную борьбу за запрещение абортов. Чьи права более равны, права нерожденных младенцев "быть или не быть" или права женщин "рожать или не рожать"?
     Этот пример сразу помогает найти формулировку: равенство невозможно в случае конфликта интересов. Но жизнь, в отличие от смерти, и есть постоянный конфликт интересов. Значит, равенство возможно только в смерти, что, собственно, и составляет смысл солженицынского утверждения.
     Беда в том, что, раз усомнившись, трудно остановиться. Если всеобщее равенство сомнительно, то, может, и всеобщее избирательное право не так уж несомненно? Ведь никто не оспаривает справедливости возрастного ценза, например.
     Представим себе, что возрастной ценз применим не только к отдельным личностям, но и к целым народам. Предположение, что разные группы людей, существующие в одном астрономическом времени, существуют при этом также и в одном времени историческом, логически абсолютно несостоятельно. Из возможности этих групп встретиться в пространстве вовсе не следует, что им суждено встретиться и во времени - между ними может пролегать пропасть в несколько веков. Но стоит предположить, что каждый народ живет в собственном историческом времени, как сразу приобретает смысл понятие "возраст народа". Остается только выяснить, что это такое.
     Пытаясь ответить на этот каверзный вопрос, я вступаю на зыбкую почву, и потому хочу опереться на общепризнанный авторитет. Карл Юнг, знаменитый ученик и оппонент З.Фрейда, утверждал, что существует некое "коллективное подсознательное", характерное для каждого народа. Пока еще неясно, чем именно оно определяется - языком ли, мелодикой ли колыбельных песен или образным строем детских сказок, но ясно, что каждый народ из поколения в поколение воспроизводит свой стереотип, передавая как эстафету некий таинственный код. Код этот не зависит ни от политических режимов, ни от религиозного уклада, он спрятан глубоко в коллективной народной подкорке и надежно защищен от внешних влияний. Это как бы зашифрованный свод законов, которыми народ руководствуется в самых сокровенных делах, касающихся рождения, смерти, отношений между мужчиной и женщиной, отношений между родителями и детьми. Он, конечно, изменяется во времени, но так медленно, что на протяжении многих поколений кажется незыблемым и неизменным.
     Этот код, по-видимому, и определяет возраст народа. Понятие "возраст народа" давно существует как незаконное дитя науки: в социологической литературе нередко можно встретить определения "старый народ" и "молодой народ", хоть никто не указал на их характерные отличия. Однако мне кажется, что именно эти отличия, хоть непоименованные, но реально существующие, и определяют склонность одних народов к демократии, а других - к тоталитаризму.
     Для лучшего понимания связи между возрастом народа и его способностью к демократическому укладу, мне кажется, вернее будет определить народы как взрослые и невзрослые.
     Что такое "народ" и какой народ можно назвать взрослым?
     Определим "народ" как группу людей, объединенных общим коллективным подсознанием, что облегчает взаимопонимание внутри этой группы. Взрослым назовем народ, представители которого готовы взять на себя ответственность за свою жизнь, в то время как представители невзрослого народа нуждаются в авторитарной фигуре "отца", принимающего эту ответственность на себя. "Отец" является подателем и распределителем благ, он может миловать и казнить по произволу, но при этом на него можно положиться, как на каменную стену.
     Суть отношений между "народом-ребенком" и "отцом" на редкость художественно наглядно выражена при исполнении государственного гимна, заключающего ежедневную программу иорданского телевидения: огромное, во всю стену, изображение нежно-сурового красавца-короля в розовой куфие парит над трепетным хором подданных. "Отец родной! - поют они ангельскими голосами. - Ты наша сила, наша радость, наша надежда!" Совершенно немыслимо представить себе нечто подобное в исполнении американского, английского или израильского телевидения.
     Зато в России так было всегда. Гигантские лица вождей осеняли собрания и съезды, их многократно увеличенные указующие персты простирались над головами крошечных прохожих, мельтешащих на уровне громадных бронзовых или мраморных колен этих царственных чудищ. И даже сегодня, когда вчерашние идолы, развенчанные и раскуроченные, поплыли на свалку на крюках подъемных кранов, их изгнание выглядит не более чем негативным вариантом ритуала того же культа отца. Народный гнев, направленный на культовые изображения, на мраморные уши и бронзовые носы, разоблачает незрелые чувства рассерженных детей.
     Интересно проследить, как проявилась эта невзрослость в фигурах речи. Русский язык на удивление богат ссылками на постоянную игру в "дочки-матери": тут тебе и "матушка Волга", и "родина-мать", и "Кузькина мать" и "еб твою мать", и "мать зеленая дубравушка" - на любой вкус.
     Недаром русская брань называется матом - вся она построена на изощренном хитросплетении разнообразных бранных слов вокруг имени матери. И как они порой хитро сплетены! А порой ничего и не надо - достаточно воскликнуть: "У, мать твою!" - и всем все ясно. Заговор детей, так сказать, потому что весь народ выступает здесь как коллектив недорослей, связанных с матерью пуповиной садо-мазохистской любви-ненависти. Зато никто ни за что не ответствен и неподсуден по причине несовершеннолетия.
     Мне думается, что неизбежность падения России в пропасть тоталитаризма в результате любого революционного взрыва определяется этой невзрослостью русского народа.
     Собственно, ни на какое открытие я здесь не претендую, об этом много раз было говорено: как радетели, так и хулители русского народа высказывались по этому поводу с трогательным единодушием.
     Вот, к примеру, несколько цитат из книги образцово-показательного российского патриота-антисемита В.Шульгина "Что нам в них (в евреях) не нравится", выбранных на лету из восхитительного их изобилия:
     "...русский народ во всей его совокупности женственно несовершеннолетен... для него наивыгоднейшая форма общежития есть Вожачество. К такому вожачеству (в форме ли монархии, диктатуры или иной) русские, понявшие свою природу, будут стремиться".
     "Мы из тех пород, которым нужен видимый и осязаемый вожак. При соответствующем вожаке русские могут быть очень сильны. Разительный пример этому - царствование сурового вожака Николая I. Царствование это было вместе с тем золотым веком русской литературы... В катавасии, которую декабристы готовили России, конечно, погиб бы цвет нации: Жуковский, Пушкин, Грибоедов и Гоголь окончили бы свою жизнь на эшафоте, ничего не написав. Ведь на наших глазах в революции погибли все те, кто не успел вовремя унести ноги".
     Шульгин писал это в 1930 году в эмиграции - имея за плечами скорбный опыт тринадцати лет торжества народной власти в России.
     А за двадцать лет до этого, в канун исторического катаклизма 1917 года, знаменитый немецкий социолог, специалист по русскому вопросу Макс Вебер, анализируя причины поражения русской революции 1905 г., видел их, подобно Шульгину, в незрелости народа, которому не нужна свобода, навязываемая ему либеральной интеллигенцией. Так же, как и Шульгин, он утверждал, что Россия еще не дозрела до всеобщего избирательного права, и предсказывал ей неизбежный приход к тоталитарному режиму в результате любого, сколь угодно демократического поначалу, грядущего переворота.
     Если уж объективно-доброжелательный диагноз Вебера звучит столь согласно с заклинаниями Достоевского образца 1880 года и с поучениями Солженицына образца 1980-го, то чего остается ждать от заведомых хулителей-жидов, вроде Ричарда Пайпса и Александра Янова? Они-то, проклятые, изначально строили свои злокозненные диагнозы и прогнозы на обидной презумпции, что пресловутая российская соборность вкупе с пресловутой общинной собственностью на землю автоматически исключает какую бы то ни было самостоятельность русского народа. И потому они, губительно предопределяя его духовную и экономическую судьбу, приходят к тому же выводу уже с совсем других, либерально-демократических позиций: нельзя доверить индивидуальную ответственность всеобщего избирательного права народу, который, если и знает какую-то ответственность, то только коллективную.
     Интересно, что во всех упомянутых оценках расхождений никаких нет: и радетели, и хулители судят, хоть и несогласованно, но согласно. Согласны они по существу, а несогласованы по недоразумению, так как не сговорились об определениях. И потому предлагают разные способы лечения болезни, природа которой однозначно очевидна и либералам, и ретроградам.
     Выходит, мне только и остается, что поставить точки над "i", называя вещи своими именами. Я не хочу умалять важность такой постановки вопроса: еще в молодости, когда я занималась физикой, - был такой грех, - я поняла, что, правильно сформулировав условие задачи, мы практически обеспечиваем ее решение. Мне кажется, что, вводя определение народа "взрослого" и "невзрослого" для характеристики его склонности соответственно к демократии или авторитаризму, мы можем с неожиданной легкостью прояснить картину многих исторических процессов, до сих пор затуманенную сбивающими с толку эмоциями участников дискуссии.
     В свете всего вышесказанного нелепо обвинять Достоевского и Солженицына в ретроградстве: ведь не такой это смертный грех - знать и понимать детскую душу своего народа! И даже их претензии к скучным колбасникам-швейцарцам меняют свою первоначальную окраску - непристойно злобные в устах взрослого, они звучат почти мило в устах ребенка, которому жизнь взрослых кажется скучной. Ему отвратительны взрослые дяденьки и тетеньки, ведущие бесконечно занудные разговоры о политике, ценах и налогах. Народ-ребенок хочет играть в "сыщики-разбойники" или в "дочки-матери" - как же не опасаться той детской бесшабашности, с которой этот народ может злоупотребить равноправием, полученным не по чину, вернее - не по возрасту?!
     Справедливости возрастного ценза никто пока не оспаривал. И никто еще не настаивал на равенстве взрослых и детей при решении судьбоносных вопросов. История не раз показывала, к чему приводит неправильно примененная идея равенства: страшная сегодняшняя судьба многомиллионно вымирающих народов Черной Африки - наглядный тому пример. Пока они существовали как неравноправные подданные своих вождей - хоть черных, хоть белых, - они страдали, но жили, а теперь, утвердив свои карикатурные демократии "a la Afrique", они принялись уничтожать друг друга столь ретиво, что скоро уже некого будет спасать от голода, воцарившегося в их демократическом хаосе. Можно подумать, что они ценой жизни целого континента взялись доказать правоту Солженицына, объявившего равенство "энтропией, ведущей к смерти".
     Обсуждая идею равенства, В.Шульгин близок к Солженицыну, как и положено ретрограду. Вопрос этот так его волнует, что он даже изменяет своему обычному суховато-деловому стилю и ударяется в поэзию: "Есть ли Равенство - закон Природы или, наоборот, Природа есть роскошная хартия неравенства, выписанная бесконечно-неравными литерами на картах звездного неба? Уравнение в правах людей, совершенно неравных по своим духовным качествам, есть восстание против Природы, каковое восстание не может не караться время от времени..."
     Стыдно признаться, но я с ним согласна - может, я тоже из разряда ретроградов? Что ж, раз так, я перейду к анализу еще одного собрата по ретроградству - ибо многое из того, чем он вызвал раздражение русскоязычной части "прогрессивного человечества", может быть если не вполне оправдано, то в значительной степени смягчено переопределением русского народа как невзрослого, рассмотренного в противостоянии с еврейским народом как взрослым.
     Ретроград этот почти во всем соответствует описанию, в котором Каганская объединила Достоевского и Солженицына: у него - мировая слава (в области математики), он предъявил деспотизму обвинения дантовской мощи (вместе с А.Сахаровым). В тюрьме он, правда, не сидел, но мог бы и сесть, будучи верным соратником Сахарова в самые тяжкие времена. И, несмотря на все это, взял и грубо обманул наши ожидания: вместо приличествующего его статусу призыва к равенству и братству написал гнусный антисемитский опус "Русофобия". Вы уже поняли, о ком речь? Вы правы: именно о нем, об академике Игоре Шафаревиче. Именно его печально и позорно знаменитое творение я хочу опять подвергнуть анализу - не с целью осудить, а в надежде понять.
     Надеюсь, никто не заподозрит меня в пристрастии к антисемитам, хоть, должна признаться, особой неприязни я к ним тоже не питаю - ведь я позволяю себе судить и оценивать другие народы, почему бы не позволить и им судить и оценивать мой? Тяжко это только в условиях политического неравенства, а если за моей спиной есть моя армия и флот, то пусть думают, что хотят.
     В личном пристрастии к Шафаревичу меня тоже трудно заподозрить - суть не в том, что он обругал меня лично в "Русофобии", а в том, что он сделал это неинтеллигентно. Привожу его слова:
     "Пьеса "Утомленное солнце" (вообще замечательная клокочущей ненавистью к русским). Автор - Нина Воронель, недавний эмигрант из СССР (может быть, пьеса здесь и писалась?). В пьесе трус и негодяй Астров спорит с чистым, принципиальным Веней. Астров кричит:
     - Ответственности вы не несете, но устраиваете нам революции, отменяете нашего Бога, разрушаете церкви!
     - Да чего вы стоите, если вам можно революции устраивать! - парирует Веня".
     На этой фразе Шафаревич основывает свое заключение о моей "клокочущей ненависти к русским". Не собираясь доказывать, что я не верблюд, я хочу обратить внимание читателей на исключительно неинтеллигентную презумпцию, будто герои пьесы всегда выражают мнение автора. Какое счастье, что Шафаревич не татарский националист! Не то он, процитировав пьяного шкипера из другой моей пьесы, "Змей едучий": "Вот, у татарок все поперек, - что у других баб вдоль, то у них поперек", - мог бы объявить, что я, томимая подсознательной ревностью к Белле Ахмадуллиной, облыжно охаиваю татарских женщин.
     И все же я хочу сопоставить тезисы "Русофобии" с тезисами книги Шульгина все в той же надежде - понять. Многое объединяет ретрограда-Шафаревича с ретроградом-Шульгиным помимо того, что обе фамилии начинаются на одну и ту же букву, родственную ивритскому "шин", с которой начинается ивритский "ШЕД", по-русски - "бес, черт". Так мы и будем этих чертей величать - "2Ш". Оба черта во многом совпадающе-логичны и даже порой справедливы в оценке отдельных характерных черт как русских, так и евреев. И так же внезапно совпадающе-истеричны, когда вдруг теряют контроль над своими, до того вполне разумными, мыслями и дружно в унисон заходятся в кликушеском припадке антисемитского безумия.
     При ближайшем рассмотрении внезапность этих припадков оказывается иллюзорной, их можно заранее предсказать: они случаются, когда ущемляется общая душевная грыжа наших "2Ш" - их мучительный комплекс неполноценности. Судите сами:
     "Г.Померанц открывает универсальную закономерность русской жизни - что в ней всегда ведущую роль играли нерусские: "Даже в романах русских писателей какие фамилии носят деловые, энергичные люди? Костанжогло, Инсаров, Штольц. Тут уж заранее приготовлено было место для Левинсона". Ставится даже такой мысленный эксперимент: если бы опричника Федьку Басманова перенести в наш век и сделать наркомом железнодорожного транспорта, то у него, утверждает автор, поезда непременно сходили бы с рельс, а вот "у мерзавца Кагановича поезда ходили по расписанию, как раньше у Клейнмихеля" (И.Шафаревич).
     Ничего не скажешь, "мерзавец" Г.Померанц написал обидно, особенно для того, кто и сам так думает - страдает, локти себе кусает, но в глубине души согласен, что мерзавец подметил правильно. А ведь какое было бы им облегчение, если бы объяснить непрактичность и неумелость русских просто их невзрослостью, детством - тогда и упреки в варварстве и жестокости звучали бы не так непереносимо: ну что взять с дитяти?
     Но если считать, что все народы одинаково взрослые, беднягам "2Ш", по милости таких Померанцев, становится до боли стыдно за свой народ, вот они и кликушествуют. При этом в своих собственных, полных детских обид писаниях приводят примеры, которые при желании могли бы объяснить и оправдать их подопечных.
     "...проверим наши сомнения на утверждении о жестокости, варварстве, специфическом якобы для всей русской истории. Как будто существовал народ, который в этом нельзя упрекнуть! В Библии читаем о царе Давиде: "А народ, бывший в нем (восставшем городе), он вывел и положил их под пилы, под железные молотилки..." ...А Варфоломеевская ночь?.. И так было через всю историю" (И.Шафаревич).
     Обидно Шафаревичу: евреям безобразия царя Давида прощают, французам Варфоломеевскую ночь не засчитывают, а на русских катят бочку и за царя Ивана, и за царя Петра, и за императора Иосифа Сталина. А ведь он, математик, мог бы заметить сходство между евреями эпохи царя Давида и французами эпохи Варфоломеевской ночи: они проходили тогда свой период детского садизма, период вождизма, период стремления втиснуть потную народную ладошку в сильную руку Отца. Тут Шафаревич прав: все народы через это проходили. Суть в том, что некоторые уже прошли. Ни к чему страдать и стыдиться за свой народ, даже если он еще в пеленках. Все там были.
     Главное поле битвы радетелей и хулителей Российской истории - вопрос о демократии. Те и другие, однако, сходятся на диагнозе: с демократическим устройством в России есть - и всегда был - непорядок. Несогласие начинается при обсуждении причин болезни и методов ее лечения:
     "...основной вопрос, который сейчас, как и много поколений назад, разделяет русское диссидентское движение, - является ли Россия европейской страной или для нее существует особый, собственный путь развития". А.Янов (хулитель).
     "По мнению авторов (хулителей) вообще существует лишь два решения… современная демократия западного типа или тоталитаризм... Что касается современной демократии западного типа… в качестве универсального решения всех общественных проблем, то в ее современном состоянии она вызывает ряд сомнений..." И.Шафаревич (радетель).
     С невозможностью немедленного расцвета демократии на изрядно затоптанной клумбе российской действительности согласны оба лагеря, спор идет лишь о том, считать эту невозможность результатом достоинств русского народа или его недостатков. И радетели, и хулители сосредоточились именно на оценочной стороне проблемы: читая их полемику, порой кажется, что реальная судьба России волнует их гораздо меньше, чем ее престиж в ряду цивилизованных стран.
     "Так в России вообще делается история. Русский народ трепещет и пятится перед грозным самодержавием, которое его режет на части, как Иванушку, и спекает заново. Потом, когда спечется, - признает хозяина своим и служит ему верой-правдой". Г.Померанц (хулитель).
     "...мы имеем дело не с искренними попытками понять смысл русской истории, а с целью... внушить читателю взгляд, согласно которому русские - это народ рабов, всегда преклонявшихся перед жестокостью и пресмыкавшихся перед сильной властью… " И.Шафаревич (радетель).
     Забавно, что не только хулители (что естественно), но и радетели (что, впрочем, тоже естественно, если вдуматься) именно демократический уклад принимают за образец для положительной оценки. Но если хулители требуют привести русский народ к этому идеалу искусственным насаждением структуры и насильственным давлением извне (А.Янов так и называл это "духовной оккупацией"), то радетели, подсознательно скрывая от себя самих цель таких поисков, ищут якобы более органичных (хоть, вероятно, еще менее реалистичных) путей к достижению этой цели.
     "Важно для русских не то, будет ли у них Парламент, Земский Собор, Вече или еще что-нибудь в этом роде. Важно, чтобы у нации был вожак, который ослаблял бы неистовое взаимотрение русского народа, складывал бы русские энергии, а не вычитал бы их одну из другой, как это неизменно делается, когда воцаряется хаос, именуемый некоторыми "русской общественностью", другими - "русской демократией" (В.Шульгин).
     "...Россия может ИСКАТЬ какой-то СВОЙ путь в истории… народ пойдет по пути, который он сам выработает и выберет... через свой исторический опыт" (И.Шафаревич).
     А.Янов об этом поиске и пишет: "Не заключается ли он в поисках альтернативы для европейской демократии? И не приводит ли такой поиск неизбежно даже самых благородных и честных мыслителей в объятия авторитаризма?"
     С первого взгляда кажется, что противоречия между глашатаями обоих направлений неразрешимы, а по сути и те, и другие очень близко подходят к общей точке водораздела, то есть к проблеме возраста народа, - они просто подходят к ней с противоположных сторон. Если бы они эту точку заметили и осознали, то, возможно, сами удивились бы близости своих позиций.
     Это как поиски "зайчика" на картинке-лабиринте: после того, как ты его нашел, ты уже не можешь его потерять, ты всегда его видишь.
     Не нужно НАСИЛЬСТВЕННО НАСАЖДАТЬ ДЕМОКРАТИЮ, точно так же, как не нужно утруждать себя ПОИСКОМ каких-то таинственных собственных путей, - просто надо потерпеть, пока народ-ребенок повзрослеет. Как ребенок неизбежно приходит к авторитаризму, так взрослый добровольно выбирает демократию - ибо только взрослый способен к сознательному выбору. Сам процесс взросления, очевидно, нельзя - И НЕ НАДО! - ни ускорить, ни замедлить.
     Любопытно, что больше всего неосознанных указаний на это можно найти у самого ретивого и воинственного ретрограда И.Шафаревича. Предсказывая западной демократии скорую гибель, он в виде доказательства ссылается на то, что "из вновь возникающих государств почти ни одно не избрало государственный строй западного типа". Если признать верным склонность невзрослых народов к авторитаризму, утверждение Шафаревича нисколько не умаляет жизнеспособности демократии, оно только подчеркивает ее непригодность для "вновь возникающих государств".
     Как определить наступление взрослости? Внимательный обзор исторического процесса возникновения и утверждения демократического уклада в Европе наводит на мысль, что момент взросления народов весьма тесно связан с Реформацией. По сути реформация содержит в себе все элементы взросления: как переход от слепой веры в миф к его критическому переосмыслению, так и переход от коллективного сознания к утверждению суверенности отдельной личности.
     Чем же характерна реформация?
     Тот же дотошный радетель Шафаревич практически поставил точку над этим "i", введя определение "малый народ": "Мы сталкиваемся с КАЛЬВИНИЗМОМ, оказавшим такое влияние на жизнь Европы XVI-XVII веков. В его идеологии... мы легко узнаем знакомые черты "малого народа". Совершенно в унисон с Шафаревичем пишут цитируемые им злокозненные хулители:
     "Старое противоречие между беспочвенной интеллигенций и народом предстает сегодня как противоречие между творческой элитой и оболваненными и развращенными массами, агрессивными по отношению к свободе..." (Горский).
     "Интеллигенция в России - это зрячий среди слепых, ответственный среди безответственных, вменяемый среди невменяемых" (Б.Шрагин).
     Остается только добавить "взрослый среди детей" - и все станет на место. А поскольку с дитяти взять нечего, можно будет с легкостью пересмотреть и даже убрать обидные слова вроде "невменяемый и безответственный", "зрячий среди слепых". И ждать реформации, то есть состояния, когда прослойка "малого народа" достигнет такого размера, что сможет повлиять на поведение "большого".
     
     …В августе 1991 года на миг показалось, что чудо уже произошло. Несомненно, толпа у Белого Дома в основном состояла из "малого народа" - она, однако, была достаточно большой, чтобы пересилить заговорщиков. Но сегодня уже ясно, что ей не удалось пересилить инертность и невзрослость "большого народа". Что ж, ведь и Февральская революция начиналась видимостью народной взрослости, а кому не известно, чем она кончилась? И опять народ-дитя ищет Отцовскую фигуру, чтоб ее гигантский силуэт мощно вырисовывался на пожарном фоне российского неба.