Инна Кабыш

Стихи

          * * *

Кто варит варенье в июле,
тот жить собирается с мужем,
уж тот не намерен, конечно,
с любовником тайно бежать.
Иначе зачем тратить сахар,
и так ведь с любовником сладко,
к тому же в дому его тесно
и негде варенье держать.

Кто варит варенье в июле,
тот жить собирается долго,
во всяком уж случае зиму
намерен перезимовать.
Иначе зачем ему это
и ведь не из чувства же долга
он гробит короткое лето
на то, чтобы пенки снимать.

Кто варит варенье в июле
в чаду на расплавленной кухне,
уж тот не уедет на Запад
и в Штаты не купит билет,
тот будет по мертвым сугробам
ползти на смородинный запах...
Кто варит варенье в России,
тот знает, что выхода нет.

                  * * *

Поэт, ты думаешь, тебя
твои стихи спасут,
когда архангелы, трубя,
всех призовут на Суд?

Ты думаешь, что за стихи
тебе простят твои грехи?
Не обольщайся, дорогой:
ответишь, как любой другой.

Поэзия - такой же труд,
как ловля рыбы, поиск руд.
И не возьмет с собой ТУДА
никто земных плодов труда.

Ты явишься без ничего
пред очи грозные Его.
И будешь легок ты и мал,
и что ты скажешь? "Я писал"?..

Но и поэт поэтов Дант
увидел рай не за талант:
спросил Спаситель: "Кем ты был?" - 
и Дант ответил: "Я любил..."


                             * * *
						                   Юрию Ряшенцеву

Если поезд ушел, надо как-нибудь жить на вокзале:
в туалете, в буфете, под фикусом пыльным, у касс,
ибо нам небеса это место и век навязали,
как вовек полагалось верхам: не спросивши у нас.

Надо ставить заплатки на платья и ставить палатки,
разводить не руками, а кур, хризантемы, костры,
и Писанье читать, и держать свою душу в порядке,
и уехать хотеть за троих, то есть как три сестры.

И кругами ходить, как в тюрьме, по сквозному перрону, -
и понять, и проклясть, и смириться, и все расхотеть,
и без зависти белой смотреть на дуреху ворону,
что могла б и в Верону на собственных двух улететь.

И на этом участке планеты дожить до рассвета,
и найти себе место под крышей и солнцем в виду
раскуроченных урн, и дожить до весны и до лета,
и в тетрадку писать, и не тронуться в этом аду.

И стоять на своем, и пустить в это месиво корни,
и врасти, а потом зацвести и налиться плодом,
ибо поезд ушел в небеса и свистки его горни,
но остался вокзал, на котором написано: "Дом".

                                     * * *
									 
Я при своем была рассудке,
тем коридором проходя,
с бельем и книжкою на сутки
я шла убить свое дитя.

И не было назад дороги.
Когда за мной закрылась дверь,
Я в небеса уперла ноги -
и вдруг пошла...
		Я шла теперь
стерильно чистым коридором,
и кто куда, как в детсаду,
за дверью дети пели хором.
И знала я, зачем иду.

Я шла - не чтоб меня пустили
казенной двери на порог,
я шла - не чтоб меня простили,
а чтобы взяли узелок.

Шла, веря своему везенью,
отдать гостинец: мармелад,
баранки, сушки, воду, землю...
Но всё вернули мне назад.

...Когда займется отовсюду
и всяк предстанет налегке,
у ада детского я буду
с тем узелком стоять в руке...