Александр Кустарев

(версия для "22" статьи для журнала "Космополис")

    "Неудавшееся" государство - это буквальный перевод с английского (failing state). По-русски иногда удобно употреблять выражение "дефектное" государство, а также "фиктивное". Список дефектных государств может быть длинным, но его тяжелое ядро составляют около двадцати стран. Расширенные варианты списка включают страны, именуемые "слабыми", что можно рассматривать как смягченный ярлык для той же категории. В зависимости от критериев одни и те же страны могут быть сочтены как "неудавшимися", так и "слабыми". В категорию неудавшихся несомненно попадают Афганистан, Ангола, Бурунди, Демократическая республика Конго, Либерия, Сьерра-Леоне, Судан, но зато список "слабых" стран растянулся за пятьдесят. Среди слабых: Беларусь, Грузия, Киргизия, Молдавия, Таджикистан, южноамериканские и азиатские страны. По оценке Всемирного банка в неудавшихся государствах живет около 500 миллионов человек.
    Самое недвусмысленное указание на то, что государство "не удалось" - состояние острого кризиса, переросшего во внутренний конфликт, разрешаемый насилием. Это означает, что государство не в состоянии контролировать свою территорию и гарантировать безопасность граждан, не может поддержать господство закона, обеспечить права человека, эффективное управление, экономический рост, образование и здоровье своему населению.
    Феномен неудавшегося государства есть результат (побочный или центральный?) становления современного мирового сообщества. Оно начало складываться с середины XVII века сначала в Европе, а затем на базе Европы как ядра. С одной стороны вырабатывались принципы совместного существования стран. В ходе этого процесса государство стало монопольным субъектом международных отношений: было решено считать, что существующие государства, и только они, суверенны ("вестфальский принцип" - по имени Вестфальского мира 1648 года). Затем была декларирована концепция содружества государств, основанного на доброй воле (уже после Первой мировой войны). Наконец, было провозглашено, что границы между признанными государствами должны быть неприкосновенны ("дух Ялты - Потсдама").
    Параллельно менялся и пополнялся состав международного сообщества. В XIX веке более или менее окончательный вид приобрела политическая карта Европы. Потом распались империи и их колониальные системы. Затем кончилась "холодная война", распался Советский Cоюз. Государств стало раза в три больше. И оказалось, что по большей части они "не удались". Их дефектность стала особенно ясна, когда прекратился политический патронаж слабых государств со стороны сверхдержав.
    Такие государства были обычным явлением всегда - это не новость. Но раньше государство было прежде всего субъектом силы. Чарлз Тилли называл все государства "продуктом войны" или "отмытой бандой". Международное сообщество базировалось на балансе сил таких субъектов. Если государство не удавалось, его поглощали более сильные соседи. В большом мире (да и в самой Европе) это оставалось привычной практикой (хотя и сопровождавшейся дипломатическими гримасами) вплоть до соглашений Ялты - Потсдама и появления ООН.
    Теперь же определяющими параметрами государства считаются суверенитет и границы. Предполагается, что в заданных границах должен существовать (или быть выстроен) субъект, способный эффективно осуществлять свой суверенитет. Практика геополитических поглощений объявлена аморальной и недопустимой. Можно думать, что этот принцип приобрел такое влияние просто потому, что территориальные захваты стали нерентабельны. Цена территории как ресурса относительно упала, а обладание территорией утратило престиж. Но, так или иначе, если бы мы жили сейчас в до-ООНовском макиавеллистском мире (сегодняшний идеал школы политологов-"реалистов"), то большинства дефектных государств уже не существовало бы - они были бы поглощены.
    Ирония истории состоит в том, что формальные поглощения (аннексии) прекратились как раз тогда, когда появилось множество неполноценных государств, провоцирующих полноценные субъекты на поглощения. Принятый теперь принцип суверенитета этого не допускает. В пионерной работе, опубликованной пятнадцать лет назад, Роберт Джексон рассмотрел эту механику и ввел понятие "негативного суверенитета" и "квазигосударства". Некоторые страны, писал он, позитивно суверенны, то есть самодостаточны. У других же их конституционная независимость характеризует лишь формальное их состояние. Они фиктивны, сказали бы мы. В международных отношениях в мире сейчас как будто больше порядка, чем внутри его суверенных субъектов. Из двадцати пяти - тридцати вооруженных конфликтов в конце ХХ века только два были международными. Такая на первый взгляд радикальная перемена оказывается, однако, совершенной иллюзией, поскольку соответствующие государства сами не более чем иллюзия. Беспорядок с международной арены переместился внутрь дефективных государств.
    При обсуждении происхождения дефектности государства мы сталкиваемся не столько с линейной цепочкой причин, сколько с круговой взаимозависимостью многочисленных явлений, образующих "заколдованный круг" неудач. Для того чтобы построить полноценное государство, нужно вырваться из порочного круга дефектности - бедности - коррупции - насилия. Вот несколько механизмов этого порочного круга.
    Нищие общества многодетны и "молодежны". Существующие на грани выживания молодые люди из зон нищеты пополняют ряды повстанческих движений. Фактически они живут грабежом - институционализированным грабежом. Они же и коррумпированы.
    А в совсем недавней книге многолетнего корреспондента журнала "Экономист" экономический застой и неэффективность правления в Африке объясняются тем, что служебное место в структуре власти - единственный способ достигнуть благосостояния и в политическую сферу люди идут с этой единственной целью. Отсюда - избыточная (при ее дефектности - какая ирония!) и паразитическая роль государства. Эта же "модель" обнаруживается и в некоторых республиках бывшего СССР.
    Заколдованный круг бедности - дефективности содержит еще один компонент - утечку мозгов. 30% образованных граждан Ганы и Сьерра-Леоне живут за рубежом, а 75% всех эмигрантов из Африки имеют университетские дипломы.
    Понятно, что инвестиционный климат в таких странах крайне неблагоприятен. Не удается обеспечить нужный для развития уровень инвестиций. Более того, сбережения, если они возможны, вывозятся из страны. Oколо 40% частных денежных фондов Африки в 1990 году хранились за ее пределами. Бывший правитель Нигерии Абача держит в лондонских банках 60 млрд. долларов. Это уже стало легендой.
    Многие дефектные страны находятся в этом порочном кругу с самого начала своего существования. Но в него могут попасть и даже вполне материально благополучные. Как показывает опыт, никто не гарантирован от резкого обеднения. В течение нескольких лет экспроприаций земель, принадлежащих белым фермерам, и других экстравагантных шагов правящей клики половина населения Зимбабве нуждается в продовольственной помощи извне.
    Насилие - один из компонентов заколдованного круга вместе с бедностью. Но существует и собственный заколдованный круг насилия, где агентом насилия является само государство. Поэтому неудавшиеся государства часто живут в условиях перманентного чрезвычайного положения, что позволяет называть их авторитарными, деспотическими, "гангстерскими" и т.п. Хаос благоприятен для установления таких режимов, а они в свою очередь чреваты хаосом.
    Понятие "порочного круга" подчеркивает очень важную сторону дела, но оно ничего не говорит о происхождении самих этих кругов. Если задаваться вопросом о происхождении порочного круга дефектности, то неизбежна все-таки редукция, выбор первоначальных причин ("независимых переменных"), внешних условий, создавших порочный круг и его агентов ("кто виноват?").
    Тут остаются два подхода. Один из них продолжает рассматривать дефектные государства как порождение эндогенных (внутренних) факторов. Такого подхода придерживаются МИДы и международные институты экономической инфраструктуры. Они подчеркивают некомпетентность и коррумпированность авторитарных режимов, практикующих командную экономику. Вслед за таким диагнозом рекомендуются экономический либерализм, демократизация и пр.
    Противоположный подход ("радикальная" школа политологов) предполагает, что страны становятся или остаются дефектными в силу того, что так "функционирует глобальный капитализм". Тогда якобы меры, которые в принципе должны бы укрепить государства через экономический рост, на самом деле приводят к противоположным результатам. Масштабная и неразборчивая приватизация, создание правовой инфраструктуры, благоприятной для трансфера капитала, режим экономии под маской "структурных реформ" (излюбленная рекомендация МВФ) - все это ведет к застою и коррупции, большим социальным издержкам, экономическим потерям общества и нарастанию государственного насилия. Эта трактовка очень расширяет круг неудавшихся государств, относя к их числу Турцию, Аргентину, Бразилию, Россию, называя их "жертвами прихотливых потоков международного капитала" и подчеркивая, что они впадают в хронический кризис, именно "находясь под надзором международных финансовых институтов". Типична для радикального антиглобализма и такая формула: "дефектны на самом деле рынки, и они угрожают будущему мира гораздо больше, чем дефектные государства". Согласно радикальному варианту критики глобальной системы, сильные государства остаются империалистическими и неустанно ищут путей восстановить свой контроль под разными благовидными предлогами. И цели у них прежние - ограбление и эксплуатация. Само понятие "неудавшееся государство" является инструментом этой стратегии.
    Нетрудно заметить, что такие радикальные объяснения "порочных кругов" экзогенными (внешними) факторами сильно политически окрашены, то есть зависят от системы ценностей комментатора. Это вовсе не значит, что они интеллектуально несостоятельны. Порой они улавливают важную сторону дела, но чаще вырождаются в поиски виноватых и служат в основном для обоснования протестных движений.
    Более интересная тема - приживаемость западных форм власти в иных культурных зонах. При попытках построить современное государство на субстрате, который до этого сам не породил таких форм, приходится столкнуться, например, с клановыми структурами, отношениями патронажа - клиентеллы, теократическими общинами, мелкими локальными монархиями и т.д. Принято считать, что все они препятствуют экономическому развитию, демократии и рациональному управлению.
    В какой мере неудачи государствостроительства за пределами Европы объясняются трудностями "прививки" современного государства европейского типа к чуждому субстрату? На этот вопрос нет простого ответа. Ведь современное европейское государство тоже возникало не на пустом месте. Был ли этот процесс в самой Европе простым вытеснением старых форм или их органическим перерождением? - То и другое, конечно, и в каждом случае в разной комбинации. Надо полагать, за пределами Европы теперь идет столь же сложный и противоречивый процесс. Как пишет историк европейской государственности Вольфганг Райнхард, "вопрос об успехе европейской модели государства, о том, удалась эта модель частично или провалилась полностью за пределами Европы, осмыслен лишь в том случае, если его полное заимствование считается нормой. Но такая постановка вопроса неправильна, потому что в действительности возникают гибриды (вполне в биологическом смысле), представляющие собой скрещение европейской государственности с местной политической культурой. Некоторые гибриды могут выжить и стать успешными, другие не удаются. Поэтому не лучше ли вместо крушения европейского типа государств говорить об их трансформации во внеевропейском мире?" Уильям Зартман, первый обративший внимание на проблему "совместимости", считает, что в Западной Африке, например, парламент, партии, бюрократия имеют будущее. Действительно, между 1960 и 1970 гг. ни одно правительство в Африке к югу от Сахары не пришло к власти в результате выборов. Но в 80-е годы такое случилось уже в восемнадцати странах. Таким образом, то что приживается с трудом, не обязательно отторгается.
    Итак, что же делать с неудавшимися государствами? Есть два сценария (смесь проекта и прогноза) решения этой проблемы. Один из них назовем классическим, другой - критическим.
    
    КЛАССИЧЕСКИЙ ПОДХОД
    
    Вот как формулирует проблему британский Форин оффис: "Помочь становлению эффективных государств - вот самый серьезный вызов, брошенный международному сообществу". Предполагается, что если некоторые участники мирового сообщества "несостоятельны", то это должно быть исправлено. Все номинально существующие государства в своих нынешних границах должны стать полноценными участниками сообщества. Той же доктрины придерживается ООН и примыкающие к ней международные институты. Их поддерживает и большая часть политологов - отчасти потому что они заинтересованы в заказах на обоснование официальной дипломатической практики. Но отчасти и добровольно, коль скоро они видят в национал-государстве результат естественноисторического развития (в духе Гегеля) - и более того - прогресса, имеющего цель. Тогда этот процесс надо просто поддержать и корректировать.
    На этом пути политическая карта мира сохраняется неизменной. Такой государствоцентричный сценарий вдохновлен либералистской доктриной международных отношений и мирового сообщества. Есть несколько вариантов рационализации этого сценария.
    Во-первых, отсылки к status quo - типичный довод охранительного истеблишмента. Элементы этого status quo: ООН, дипломатическая община с ее отработанной технологией, сильные государства как гарант мирового порядка.
    Во-вторых, есть также инерция начатого процесса строительства. Он имеет некоторую энергию самогенерации, и его прекращение может оказаться даже более трудным и дорогостоящим, чем его продолжение. Перестать культивировать государство там, где оно плохо удается, опасно: это может привести к возникновению вакуума, где воцарится полная анархия. Кроме того, нарастающего кризиса пока нет, случаи полного коллапса вроде Либерии - редкость.
    В-третьих, достоинства модерного государства как образца эффективной организации, опирающейся на рациональную бюрократию, демократическую процедуру и конституцию, кажутся очевидными: "После конца империй... нет лучшего способа обеспечить комбинацию безопасности, представительства и вэлфэра... Мало оснований сомневаться в том, что проект государствостроительства желательно продолжать".
    В-четвертых, трудности проведения альтернативных границ в странах с этнической чересполосицей. Власть в Африке теперь принадлежит так называемым "национальным правительствам". Всем ясно, что это не соответствует реальности. Все государства в Африке - искусственные порождения колониальной эры и запутанные этнические конгломераты, но ни у кого не хватает решимости пересмотреть границы. Любое решение будет проблематичным. Распад СССР и Югославии тут же привел к новому витку этнических конфликтов внутри новых государств. Лучше сегодняшние проблемы, чем завтрашняя неизвестность. Это значит, что предпочтительно добиваться прогресса в рамках существующих стран, как бы трудно это ни было. Такой взгляд находит поддержку в конструктивистских теориях нации, полагающих, что нацию можно создать из любого сырого материала. Европа ХIХ века и США как будто бы подтверждают такую возможность, но опыт СССР - нет. И весь прочий опыт пока тоже...
    В-пятых, государство с его монополией на применение силы - единственный агент, способный обеспечить безопасность в пределах своей юрисдикции. А в условиях международного террора речь идет уже не только о безопасности собственных граждан, а о всеобщей. Роберт Купер - старейший британский дипломат, политолог и один из ведущих идеологов "либерал-империализма" пишет: "Распад государств грозит террором. ... Распространение оружия и ненадежность режимов грозят тем, что оружие попадет в руки к террористам. ...Когда государства распадаются, они становятся прибежищем террористов и преступников..."
    В-шестых, беспорядок имеет тенденцию распространяться: "Военизированные банды объединяются с диаспорами (соплеменников, например), издавна существующими на сопредельных территориях и создают там базы, втягивающие всякого рода маргинальный сброд, повстанцев и диссидентов, эти армии наемников-подростков действуют как власти на подконтрольных им территориях. Война становится для них повседневным делом. Они не только обороняются, но и совершают далекие рейды, а также расширяют зоны своего влияния". Это типично в Африке, но похожие очаги беспорядка возникли и на границе Афганистана и Средней Азии, на Северном Кавказе вокруг Чечни, в Курдистане, в свое время в Ливане, в Юго-Восточной Азии (некогда Индокитай).
    Наконец, сильное государство все еще считается гарантом экономического развития. Такова, во всяком случае, официальная установка. Словами британского министра: "Преимущества сильного государства и политических институтов, связанных с реформами, впечатляюще продемонстрировали успехи многих восточноазиатских стран". Можно было бы ожидать, что британский министр сошлется на уже легендарный опыт "дальневосточных тигров". Но - нет, министр сослался на Вьетнам, где с 1985 года бедность сократилась наполовину и экономический рост составил 8% в год, и на Китай, несмотря на то, что там у власти коммунисты.
    
    КРИТИЧЕСКИЙ ПОДХОД
    
    Согласно этому сценарию, государствоцентричная концепция мирового сообщества - утопия.
    Один из радикальных критиков классического подхода декларирует доктрину, прямо противоположную доктрине британского МИД: "Принципиальный вызов мировой системе не восстановление [неудавшихся] государств, а включение в систему зон, которые не являются государствами, или где государство так ослаблено, что не способно выполнять функции, считающиеся его прерогативами". Статус-кво все равно не удастся удержать. Содержание жизни все время меняется, и эта динамика не спадает, а нарастает. Модерное государство не адекватно этой динамике. Возникнув на определенном отрезке культурной эволюции, оно не должно рассматриваться как неизменная и вечная форма. Национал-государство опирается на единство национальной самоидентификации населения как на базовый консенсус, в рамках которого решаются все противоречия интересов. Но нация - миф. Он может быть влиятельным и долгоживущим, но даже там, где он установился и длительно существует (что такое длительно?), он не вечен. А его становление в новых зонах в высшей степени сомнительно и во всяком случае требует неопределенно долгого времени. А без национального мифа почти неразрешима проблема представительства. Его оказывается очень трудно перевести из территориального или этнического плана в партийно-политический. Это означает, что политическая карта мира, состав мирового сообщества и соотношение сил в принципе переменны и будут меняться в будущем. Государства, как и корпорации, должны иметь возможность возникать и ликвидироваться. У мирового сообщества должно быть право лишать какие-то государства сертификата на существование и признавать новые - так говорят радикальные критики нынешней структуры глобального сообщества.
    Сам принцип единства нации и государства не может быть принят безоговорочно. Приведем обширную цитату из рассуждений видного африканиста Кристофера Клапэма: "Я готов утверждать, что национальное государство непрактично для большей части мира и, так или иначе, нежелательно... Не странно ли базировать идею государства на эмоциях, которые могут быть так легко извращены, став возбудителем некорректного социального поведения. Национализм - ненадежная основа для государства и, вопреки традиционным представлениям, недостаточно морально полноценная. Если народ хочет иметь фольклорные фестивали, культивировать свой язык и пр., возражений нет, но как базис для правления - не годится. Это чревато злоупотреблениями и сослужило плохую службу новым государствам в последние полвека".
    Наконец, государство - дорогое удовольствие. Ранние европейские государства при своем возникновении не должны были нести такие расходы, как теперь. Военные расходы были меньше. Не было макроэкономической политики и вэлфэра. И никто от них не ожидал, что они будут отвечать веберовским критериям рациональности - легальности, а особенно финансовой отчетности. Бюджет современного государства составляет 30-50% ВВП, и в новых государствах поддержание такой пропорции просто немыслимо, особенно если учитывать, что они еще как правило должны выплачивать долги.
    Тема "государство и безопасность" в критическом подходе развита беднее, чем в классическом. И это, пожалуй, самое слабое его место. Если критическая школа затрагивает эту тему, то обычно говорят о способности местных центров силы и частных агентов обеспечить безопасность лучше, чем государство. Практика таких стран, как ЮАР, Россия, Южная Америка, и крупных американских городов дает интригующе убедительные этому подтверждения. Но остается открытым вопрос о способности мирового сообщества контролировать этих агентов порядка. Они оказываются в той же мере агентами порядка, как и беспорядка, - смотря с какой стороны на них взглянуть. При угрозе международного терроризма это, пожалуй, становится самым главным.
    Впрочем, в современном мире государство как выразитель интересов и воли общества в самом деле утрачивает авторитет. Как пишет Кристофер Клапэм: "Общественная и экономическая жизнь поддерживается и безо всякого государства. Идеология этатизма приписывает государству центральную роль, которой у него на самом деле нет. Во многих частях Африки государство скорее мешает, чем помогает. В Сомали, например, существует одна из самых дешевых и эффективных систем сотовой телефонной связи. Сомалийские пастухи верблюдов мгновенно связываются со своими родичами на Бахрейне или в Торонто. Свободный рынок телефонной связи здесь намного эффективнее, чем системы сотовой связи в таких странах, как Кения и Зимбабве, где на них наводят порчу президенты, использующие свой монопольный контроль для личного обогащения. И валюта, кажется, более устойчива, если ее не контролирует государство и народ может пользоваться той валютой, которую предпочитает... В Африке много мест, где здравоохранение и образование уже "приватизировано" в результате неспособности государства поддерживать их, и негосударственные службы, существующие благодаря желающим платить за их услуги, более эффективны и ответственны. Даже такие сугубо государственные функции, как обеспечение справедливости и безопасности, могут выполняться частным образом. Теория "общественных благ", конечно, может доказать, что в принципе государство обеспечивает эти блага лучше, чем кто-либо, но когда само государство насквозь "приватизировано", никаких "общественных благ" нет и теория попросту неприменима... Я не собираюсь отрицать, что государственность желательна там, где она может быть обеспечена; но это не всегда практично. Исторически государства возникают из разных специфических - отнюдь не универсальных - условий, а глобальная политическая система исторически складывается из территорий, контролируемых государствами, но так же и территорий, контролируемых иными формами правления, или безо всякого правления. Идея государства как универсальной формы правления основана на допущениях, которые теперь не выполняются, и анализ международных отношений должен считаться с возрождением когда-то уже существовавшего глобального порядка и найти модус его оперирования. Проект восстановить универсальную государственность кажется мне химерой".
    
    СУВЕРЕНИТЕТ, ВМЕШАТЕЛЬСТВО И ЕГО АГЕНТУРА
    
    Допустив существование государств с негативным суверенитетом, международное сообщество поставило себя в трудное положение. Ведь наполнение суверенитета неудавшихся стран позитивным содержанием требует предварительного нарушения их суверенитета. В этой ситуации пока фактически принята доктрина ограниченного суверенитета. Вот как ее излагает министр иностранных дел Британии Джек Стро: "Чтобы восстановить государство там, где оно неэффективно, есть несколько инструментов. Во-первых, можно помогать развитию - давать кредит, ослаблять долговое бремя, помогать налаживать институты и реформировать сектор безопасности. Во-вторых, есть дипломатические методы: политическое давление, улаживание конфликтов. В-третьих, есть и принудительные меры: санкции и военное вмешательство".
    Если вмешательство в дела стран с негативным суверенитетом в принципе объявляется допустимым, остается вопрос, кто должен контролировать порядок там, где его нет, начиная с вопроса, считать ли какую-то территорию неуправляемой или дурно управляемой. Для этой цели как будто бы и была создана ООН. Джек Стро: "При всех его недостатках и просчетах международное право, сложившееся с XVII века, обеспечило мир гораздо большему числу людей, чем если бы его не было. Тут велики заслуги ООН... В конце прошлого века именно ООН занималась спасением и возрождением государств, оказавшихся в системном кризисе... Велика была роль ООН на Балканах, в Сьерра-Леоне, в Афганистане".
    Более определенно и радикально звучит такая рекомендация: "В случае неудавшегося государства, по-видимому, уместно позволить ООН объявлять положение "безвластия". В таких случаях ООН может утвердить внешнее управление". Это в сущности означает распространение на международные отношения принципа "чрезвычайного положения".
    Другая рекомендация - учредить "Опекунский совет" при ООН. Видный юрист Тюрер считает, что "фактически практика уже близка к этому. Совет безопасности позволяет другим странам вмешиваться в дела неудавшихся стран, посылает туда миротворческие силы, работающие в новом нормативном и оперативном режиме, по существу заменяя коллапсировавшую систему правления... Совет, таким образом, начав с чисто полицейской функции для обеспечения международной безопасности, приобрел дополнительную функцию наднационального правительства и администрации, помогая государствам выполнять их задачи у себя дома".
    Международные негосударственные организации все чаще действуют на свой страх и риск. Первопроходцами здесь были организации, следящие за обеспечением прав человека или такие гуманитарные организации, как "Врачи без границ". Последние не только проникали на кризисные территории, но даже делали попытки привести за собой какие-то войска для обеспечения собственной безопасности. Гаити стала настоящим полигоном для негосударственных организаций, бросающих вызов традиционному суверенитету.
    Роберт Купер решается обсуждать "имперский" вариант: "Лучше всего было бы внешнее управление, то есть передача власти другой стране - имперская модель". Купер признает, что империи теперь не функционируют. Сто лет национально-освободительного движения и самоопределения не могут быть повернуты вспять. Но в Югославии все-таки были применены по меньшей мере элементы имперского решения. "Европа предприняла все, чтобы Босния, Косово и Македония не деградировали в безгосударственные зоны. Успех этого проекта остается под вопросом. Если он удастся, то не потому, что он навязан силой, а потому что боснийцы и другие этносы этой зоны хотят стать частью более крупной европейской структуры. Европейский Союз в некоторых отношениях можно сравнить с Империей. Но это совсем иная империя, нежели основанные на расистском принципе британская и французская колониальные системы. Худо-бедно это структура, в которой могут действовать национальные правительства в согласии с нормами правового государства и демократии. Страны Центральной и Восточной Европы изменили свои конституции и приняли законы в соответствии с европейским стандартом. То же происходит теперь в Турции... И все это происходит не по принуждению, а по выбору".
    Таким образом, имперские решения не вполне изгнаны из международной практики и могут возродиться в комбинации с прерогативой ООН или без нее. Помимо Боснии можно сослаться, например, на роль России как гаранта безопасности в Таджикистане. По этому поводу, конечно, неизбежна острая полемика. Явно в имперскую сторону смотрят американские унилатералисты. С другой стороны, радикальная школа международных отношений полагает, что вся система неудавшихся государств есть замаскированная система старого империализма. Либерал-имперский и федералистский вариант в сущности представляют собой модифицированную, облагороженную форму "поглощения" и ее перспективы не оцениваются экспертами как радужные. "Этнически разнородные государства (Габсбургская, Российская и Оттоманская империи) могли функционировать при определенных условиях, но участие масс в политической процедуре оказалось для них неразрешимой проблемой. В конечном счете не смог решить эту проблему и СССР, пытавшийся реализовать сложно-противоречивый план культурной автономии. Когда рухнула КПСС, сложный аппарат национального самоуправления в СССР рухнул вместе с ней".
    Позиция критиков по поводу всех этих вариантов вмешательства в дела неудавшихся государств не абсолютно противоположна классической. Все названные варианты вмешательства теперь приемлемы и для классиков. Разногласия между критиками и классиками состоят в следующем. Во-первых, критики признают возможность вмешательства без обязательного восстановления суверенитета, то есть без полной реабилитации государства. Во-вторых, они допускают возможность вмешательства для пересмотра границ и признания новых самоутверждающихся государств. В-третьих, они считают возможным предоставить контроль над безгосударственными зонами не-государственным учреждениям.
    В некоторых случаях рекомендуется передать контроль корпорациям. Это предполагает полную свободу иностранных инвестиций, тотальную приватизацию, включая передачу в иностранную собственность инфраструктуры, в особенности телекоммуникаций и энергетических систем.
    Существуют и более смелые неконвенциональные проекты. Примером может служить предложение выделить в особые протектораты территории, особенно богатые природными ресурсами. Сегодняшние их правительства склонны использовать природную ренту в своих эгоистических интересах, а не для блага своих народов. Препятствовать этому по понятным причинам не могут ни ООН, ни США, например. Но есть многосторонние институты типа Всемирного банка и МВФ. Они располагают опытной международной технократией-бюрократией и, в отличие от ООН, не находятся под давлением международных популистских движений. Можно на их основе создать Международный фонд природных ресурсов. Он аккумулировал бы природную ренту в неудавшихся государствах и использовал эту ренту внутри тех стран, где она собрана, однако только по усмотрению Фонда - главным образом на проекты развития социальной и экономической инфраструктуры. Исполнители проектов будут выбираться по конкурсам по всему миру. Это деполитизирует использование природной ренты и ликвидирует одну из главных причин вырождения государств. Все эти предложения по проекту мирового порядка выглядят здраво, но их легко обвинить в неоимпериализме (что и делается).
    При этом ставка на спонтанные процессы рискованна, поскольку они вовсе не всегда идут в сторону нарастания порядка (Сомали) и чреваты серьезными гуманитарными кризисами, включая настоящие катастрофы (Руанда). Пугающе выглядит пример Зимбабве. Там правящая партия распределяет продовольственную помощь только среди своих сторонников. Министр иностранных дел Дидимус Мутаса провозгласил, что "для Зимбабве было бы лучше, если бы ее население было в два раза меньше и состояло бы только из подлинных борцов за свободу". Предоставить свободу внутренним силам, конечно, дешевле и проще, но это не оптимально с точки зрения интересов самого местного населения и даже интересов международного сообщества.
    Для левых радикалов-антиглобалистов, напротив, настоящая анафема - превращение неудавшихся государств в безгосударственные зоны под контролем транснациональных корпораций и институтов глобальной финансовой инфраструктуры вроде Всемирного банка. Антиглобалистская литература по этому поводу необозрима. Это не всегда пустая пропаганда. Антагонизм между интересами корпораций, государств и народов, конечно, не обязателен, но их полная совместимость также весьма проблематична.
    К этому можно добавить соображение политико-географического плана. Целый ряд тенденций в комбинации с этническим сепаратизмом могут привести к измельчению государств. При всех преимуществах малых государств у них есть опасные слабые места. Они легко становятся жертвами безответственных экспериментаторов и маньяков-деспотов. Или порой приобретают деструктивную специализацию: терроризм и рэкет. Опасны и злоупотребления суверенитетом. Оффшоры, превратившиеся в безналоговые финансовые ниши для отмывания денег, показывают пример. Чем больше на земле государств и чем они меньше, тем ближе ситуация к хаосу. Поддержание согласия, основанного на доброй воле, тем реалистичнее, чем меньше число участников глобального договора.
    Все эти опасения - в пользу классического проекта. Но опасения опасениями, а тенденции тенденциями. Ставка сейчас делается (во всяком случае, это декларируется) на государство и международное сообщество как систему полноценных субъектов. Однако есть сильные сомнения, что полноценное государство можно создать извне. Сами классики это признают.
    Министр иностранных дел Великобритании Джек Стро осторожно оценивает перспективу: "Построить государство - серьезное предприятие. Нам самим на это понадобились столетия. Воссоздать несостоявшееся государство еще труднее". Прецеденты были редки и мало убедительны. Примеры Германии и Японии после войны никто не соглашается считать воспроизводимым образцом. Примеры Камбоджи, Боснии, Афганистана, Ирака не внушают оптимизма.
    Неспособность общества к самоорганизации обычно рассматривается как порок. Это наблюдение одновременно и оценочно, и тривиально. Интереснее предположить, что в таком обществе никто не хочет двигаться в этом направлении, а разные его сегменты предпочитают включаться в другие организованные структуры. Это особенно характерно для хозяйственных структур. В этом отношении в нынешних неудавшихся государствах экономические агенты мотивированы совершенно иначе, нежели их предшественники на Западе во времена позднего государственно-монополистического капитализма. Как пишет критик классического подхода: все хотят стать еще одним Гонконгом. Такие настроения характерны для всех недавно отделившихся государств (типа стран Балтии), непризнанных государств (их сейчас в мире около пятнадцати - двадцати), сепаратистов и даже для отдельных городов России (Калининград, Петербург).
    Сам кадровый корпус слабого (или неудавшегося) государства как организации вовсе не заинтересован в изменении статус-кво, поскольку именно оно ему выгодно. Как это ни парадоксально, административный аппарат такого государства часто сам не против, чтобы государство оставалось неудавшимся.
    В постмодерне государство будет иным и не исключено, что классические государства модерна и неудавшиеся постколониальные государства эволюционируют с разных сторон к одному типу. Для постмодерного государства характерно многослойное правление, осуществляемое наднациональными, национальными и субнациональными институтами, с тремя теми же уровнями идентичности и полностью открытой экономикой. Такое государство похоже на неудавшееся, которое поставлено под контроль мирового сообщества. Уже в 1990 году Роберт Джексон решался сказать, что в слабости квазигосударств есть и хорошая сторона, поскольку такие государства лучше вписываются в космополитическую концепцию мирового сообщества. Есть мнение, что в этом направлении мир и движется.