Этгар Керет

    Этгар Керет родился в 1967 году в Тель-Авиве. Автор семи книг прозы и нескольких сценариев. Культовый писатель израильской молодежи, популярный также среди репатриантов из России, читающих на иврите.
    Сборники Керета были бестселлерами израильского книжного рынка. В 2001 году книга Керета "Дни как сегодня" вышла в Москве в русском переводе. Его книги переведены также на английский, французский, немецкий, датский и другие языки.
    Керет - один из авторов комедийного телесериала "Камерная пятерка", рассказывавшего об обыденной жизни израильтян. Эта передача пользовалась огромным успехом во всех слоях израильского общества, представляя в доведенном до абсурда виде его внутренние конфликты.
    В настоящее время Этгар Керет преподает сценарное мастерство в нью-йоркской киношколе.
    
    
    
    
    В ту ночь, когда черт пришел забирать у парня талант, тот не спорил, не ныл и не устраивал балагана.
    - Что поделаешь, закон есть закон, - сказал парень, предложив черту шоколадный шарик "Моцарт" и стакан лимонада. - Все было хорошо, по кайфу, - сказал он черту, - но что поделаешь: пришло время - и вы здесь. Такая у вас работа. Я не собираюсь раздувать из этого большое дело. Только, если можно, я бы хотел написать еще один рассказик перед тем, как вы его заберете. Еще один - и все. Чтоб послевкусие осталось.
    Черт рассматривал позолоченную обертку шоколадки. Зря он согласился ее съесть. От этих симпатичных всегда больше проблем. Вот с противными у него как раз никаких проблем не было. Приходишь, вынимаешь душу, открываешь крышечку, вынимаешь талант - и будь здоров. А он пусть себе орет и ругается до завтра. А сам он, черт, может уже спокойно поставить галочку в отчете и переходить к следующему по списку. Но вот с этими симпатичными просто беда. Голоса у них тихие, а тут еще шоколадки да лимонад. Ну что ты ему скажешь?
    - Ладно, - вздохнул черт, - последний. Но чтоб короткий, договорились? Уже три часа, а мне сегодня надо успеть еще минимум по двум адресам.
    - Короткий, - устало улыбнулся парень, - три странички всего. А вы пока можете телевизор посмотреть.
    Черт разделался еще с парочкой "Моцартов", растянулся на диване и стал забавляться пультом. Он слышал, как в другой комнате парень, который дал ему шоколад, стучал по клавишам в постоянном ритме и вроде и не собирался заканчивать. Будто кто-то в банковском автомате выбивает бесконечный код из миллиона цифр.
    "Чтоб у него только что-то хорошее получилось, - подумал черт, глядя на муравья, что топал по экрану, где шел фильм про природу по каналу "Дискавери", - что-нибудь такое со множеством деревьев и девочкой, которая ищет родителей. Что-нибудь с началом, которое сразу хватает тебя и не отпускает и с таким разрывающим душу концом, чтоб люди сразу плакали. А неплохой этот парень, в самом деле. Не просто симпатичный, а еще и с достоинством".
    Черт надеялся, что парень уже почти заканчивает. Был уже пятый час, еще двадцать минут, ну полчаса - и все: неважно, кончил не кончил, он ведь будет просто обязан открыть крышечку, забрать товар и сваливать. Иначе ему на базе такое устроят - об этом и думать не хочется.
    Только бы у парня все вышло нормально.
    И вот через пять минут он выходит из комнаты, вспотевший, с этими тремя страничками в руках. Рассказ действительно неплохой получился. Не про девочку, и не "хватает и не отпускает", но жутко чувствительный.
    Когда черт ему это сказал, парень очень обрадовался, не смог даже этого скрыть. И улыбка на его лице осталась даже после того, как черт открыл крышечку, вытащил талант, сложил его несколько раз и положил в специальный пенальчик. И все это время парень ни разу не прикидывался "измученным творцом", а только принес еще шоколада.
    - Передай своему начальству спасибо, - сказал он черту. - Скажи им, что все было очень здорово, я получил большое удовольствие от таланта, и вообще. Не забудь.
    И черт сказал, что передаст, и подумал, что был бы он вместо черта человеком или встретились бы они при других обстоятельствах, - вполне могли бы подружиться.
    - Ты хоть знаешь, чем ты сейчас собираешься заняться? - озабоченно спросил черт, уже стоя в дверях.
    - Не очень. Но уж наверняка у меня будет больше времени, чтобы к морю сходить, навестить друзей, ну такое прочее. А вы?
    - Работа, - сказал черт, взваливая на плечи ящик, - я, кроме работы, знаешь, просто ни о чем не думаю.
    - А вот просто интересно, что вы там делаете с этими талантами?
    - Даже не знаю, что тебе сказать, - признался черт, - приношу на склад, там их считают, подписывают накладные - и все. А что потом с ними делают - без понятия.
    - Если у вас при подсчете один лишний окажется, так я был бы рад получить его назад, - засмеялся парень, похлопав по ящику.
    Черт тоже засмеялся, но так, смущенно, и все четыре этажа вниз думал о рассказе, который парень написал про эту работу по изъятию, которая раньше казалась ему вполне пристойной.
    
    
    
    На мгновение я почувствовал напряжение. Однако она оставалась вполне спокойной, утверждая, что ей беспокоиться нечего. Она выйдет за меня, и если это так важно для родителей, то свадьба будет в зале торжеств. Проблема совсем в другом. Дело в том, что три года назад они с Лихи поехали в Момбасу. Это было у них путешествие после армии. Они поехали только вдвоем, потому что парень, с которым она тогда встречалась, как раз подписал контракт на сверхсрочную. Он был каким-то там техником в ВВС. В Момбасе они жили все время в одном и том же месте типа хостеля, где всегда было полно молодежи, в основном из Европы. Лихи не хотела никуда оттуда переезжать, потому что как раз влюбилась в какого-то немца, который жил в одной из хижин. Моей тоже было все равно - оставаться так оставаться, ей там нравилось - тихое место. Несмотря на то, что этот хостель прямо-таки был набит наркотиками и гормонами, никто к ней не приставал с этим. Как видно, они там поняли, что ей хочется оставаться одной. Был там, правда, один голландец, который прибыл примерно на день после них и не оставлял ее в покое, пока она не уехала оттуда. Да он к ней, в общем-то, не приставал, только пялился на нее. Это ей не мешало. Он выглядел нормальным, немного грустным, но это была такая грусть, при которой не жалуются. Три месяца они были в Момбасе, и она не слышала, чтобы он хоть слово сказал. Только однажды, за неделю до их отъезда, он открыл рот и говорил с ней с такой нежностью, безо всякого страдания в голосе, так что можно считать, будто он ничего и не говорил. Она объяснила ему, что это ей не подходит, рассказала о своем приятеле, который как раз в это время записался на сверхсрочную, о том, как она с ним еще в школе познакомилась. А он лишь улыбался и кивал, и вернулся на свой наблюдательный пункт на лестнице. Больше он с ней не разговаривал, но продолжал пялиться. Вообще-то, вспомнила она теперь, он с ней еще раз говорил, в день ее отлета, и это был самый смешной разговор в ее жизни. Насчет того, что у каждой пары людей на свете есть свой поцелуй. Ну, просто он ей хотел сказать, что уже три месяца на нее смотрит и думает об их поцелуе, каков он будет на вкус, сколько будет длиться и что она при этом будет чувствовать. И вот она уже улетает, и у нее - приятель и все такое, и он все понимает, но как насчет поцелуя, он хотел бы знать, согласится ли она. Было жутко смешно, как он все это говорил, путано так, может, он просто английский знал не очень хорошо или просто был небольшой охотник до разговоров. Но она согласилась. И они поцеловались. И после этого он уже ничего не пытался делать, и они с Лихи вернулась домой. Ее приятель прибыл в аэропорт в форме и забрал ее оттуда в "Рино". И они стали жить вместе и разнообразили свою интимную жизнь разными нововведениями. Привязывали друг друга к кровати, накрапывали по нескольку капель молока, однажды он даже попробовал сделать это анальным способом, и это была адская боль. В конце концов они расстались, а когда она начала учиться, мы с ней и познакомились. И скоро свадьба. С этим у нее никаких проблем нет.
    Она сказала, что я могу выбирать зал, и дату, и все, что хочу, потому что это ей все равно. И вообще не в этом дело. И не в этом голландце - нечего к нему ревновать. Он уже, видимо, давно помер от передозняка или валяется где-нибудь пьяный в Амстердаме на мостовой, или сделал вторую академстепень по чему-нибудь - это, кажется, еще хуже. В любом случае дело вовсе не в нем, это то время в Момбасе. Три месяца человек смотрит на тебя, представляя поцелуй.
    
    
    
    Когда Реут сказала, что хочет, чтобы мы расстались, я был просто в шоке. Такси остановилось прямо у ее дома, она вышла со стороны тротуара и сказала, что не хочет, чтобы я поднялся к ней, и что ей вообще не хочется об этом говорить, и вообще она не хочет больше меня слышать, даже поздравления с новым годом или с днем рождения. Она хлопнула дверью машины с такой силой, что водитель разразился проклятиями ей вдогонку. Я прямо застыл на заднем сиденье. Если бы мы там ссорились или что-то в этом роде, так мне бы это было понятно, но ведь и этот вечер прошел удачно, фильм был так себе, но помимо этого все было тихо-мирно. И тут вдруг этот монолог, и дверью - трах! По-следние полгода насмарку.
    - Ну и что дальше? - спросил таксист, подмигнув в зеркало. - Отвезти тебя домой? У тебя вообще дом есть? К родителям? К друзьям? В "массажный кабинет" на Алленби? Хозяин - барин.
    Я просто не знал, куда себя деть, я только знал, что это нечестно. После того как я расстался с Гилой, я дал себе слово, что не позволю ни одной стать настолько близкой мне, чтобы дать ей возможность ранить меня до такой степени. Но появилась Реут, и все шло хорошо, так за что же мне такое?
    - Ты прав, - утешал меня таксист, выключив двигатель и отодвинув свое сиденье назад. - Зачем куда-то ехать, здесь так хорошо. Мне-то что, счетчик же щелкает.
    И тут ему позвонили по диспетчерской связи и назвали этот адрес: "Гдуд ха-иври, 9, кто там поблизости?" Я этот адрес уже слышал, и он мне в память врезался, будто его гвоздем нацарапали.
    При расставании с Гилой было то же самое, в такси, вернее, такси везло ее в аэропорт. Она тоже говорила, что это конец, и я действительно больше с ней не встречался. Тогда я тоже остался, так же как и сейчас, торчать одиноко на заднем сиденье. Тогдашний водитель много говорил, без конца, но я не прислушивался. Однако тот адрес я-таки запомнил - Гдуд ха-иври, 9. Может, это была случайность, но я все же сказал водителю ехать, хотелось узнать, что же там такое. Когда мы туда приехали, отъезжало другое такси, а в нем, на заднем сиденье, я увидел силуэт маленькой головки, похожей на детскую. Я расплатился и вышел из машины.
    Это был частный дом. Я открыл ворота, прошел по дорожке, ведущей к двери, и позвонил. Это был дурацкий поступок - не знаю, что бы я делал, если бы мне открыли, что бы я стал говорить. Мне там совершенно нечего было делать, особенно в такое время. Но я был настолько зол, что мне уже было все равно. Я еще раз позвонил, довольно долго, потом стал стучать, сильно, как в армии, когда ищут террористов и идут от дома к дому. Никто не открывал. Мысли о Гиле и Реут стали смешиваться у меня с воспоминаниями о расставаниях с другими женщинами, и все смешалось в один клубок. И этот дом, и то, что не открывали, - все это раздражало меня. Я пошел вокруг: может, найдется какое-нибудь окно, через которое можно будет заглянуть внутрь. Но окон там не было, была такая стеклянная задняя дверь. Я попытался заглянуть в нее - внутри царила темнота. Я продолжал смотреть, но глаза никак не привыкали к темноте. Казалось, чем дольше я смотрю, тем темнее становится в комнате. Это меня вконец вывело из себя. И вот я будто увидел себя со стороны - как я нагибаюсь, поднимаю камень, заворачиваю его в футболку и разбиваю окно.
    Я просовываю руку внутрь, осторожно, чтобы не порезаться, и открываю дверь. Нащупываю выключатель, включаю. Свет был желтым и тусклым, жалковатым. Единственная лампочка на всю большую комнату. Да, все это представляло из себя одну большую комнату - без всякой мебели, совершенно пустую. Одна стена была сплошь покрыта женскими фотографиями. Часть из них была в рамках, часть просто приклеена липкой лентой. Всех, кто здесь был изображен, я знавал: была здесь Рони - моя подружка в армии; Даниэла, с которой я встречался еще в школе; Стефани - девушка-доброволец из нашего киббуца, и Гила. Все они были здесь, а в левом углу, в изящной позолоченной рамочке, была фотография улыбающейся Реут. Я выключил свет и свернулся калачиком, дрожа всем телом, в углу комнаты. Неизвестно, кто здесь жил, почему он мне все это устроил и как ему удавалось каждый раз все разваливать. И тут мне вдруг все стало ясно - все эти неожиданные расставания вроде бы без всякого повода: Даниэла, Гила, Реут. Мы сами были здесь ни при чем - это все он. Я не помнил, спустя сколько времени он появился. Вначале я услышал шум удалявшегося такси, затем - звук ключей, вставляемых в переднюю дверь, затем снова зажегся свет, и вот он, сволочь, стоит передо мной, просто смотрит на меня и улыбается. Он был низенький, ростом с ребенка, с огромными глазами без ресниц, и держал пластиковый цветной ранец. Когда я поднялся в своем углу, он лишь захихикал тоном извращенца, которого поймали на горячем, и спросил, как я сюда попал.
    - Значит, и эта бросила? - сказал он, когда я приблизился к нему. - Ничего, другая найдется. Вместо ответа я двинул его камнем по голове, а когда он упал, продолжал его бить. Я не хочу другую, хочу Реут, хочу, чтобы он прекратил смеяться. Я продолжал бить его камнем по голове, он скулил:
    - Что ты делаешь, что ты делаешь, я же твой, твой...
    Наконец я прекратил. Меня вырвало, и я почувствовал некоторое облегчение, вроде того чувства, которое испытываешь в армии, когда кто-то забирает из твоих рук носилки. Такого облегчения я уже давно не испытывал. Мне стало легко, я чувствовал себя, как ребенок. Вся ненависть, все обвинения, весь страх - все, чем я был поражен, - все это я проглотил легко, как таблетку.
    За домом, неподалеку, была рощица, и я его там бросил. Камень и футболку, пропитанную кровью, я зарыл во дворе. В последующие недели я постоянно искал отчет о нем в газетах - и в криминальном отделе, и в сообщениях о пропавших, - но, к счастью, ничего не нашел. Реут на мои звонки не отвечала, и кто-то с работы рассказал, что ее видели с каким-то высоким блондином, и что-то кольнуло меня, когда я об этом услышал, но я знал, что ничего не поделаешь, это уже прошло. Потом я стал встречаться с Майей. Вначале с ней было все так спокойно, все так хорошо. В отличие от того, как я себя чувствовал с девушками раньше, с ней я был совершенно открыт, не нужно было выстраивать защиту. По ночам мне иногда снился тот коротышка, а когда я просыпался, то в первые минуты пугался, но затем уговаривал себя, что пугаться-то нечего, ведь его уже нет, и я обнимал Майю и засыпал.
    Мы с Майей расстались в такси. Она сказала, что я законопаченный, ничего вообще не воспринимаю, до такой степени, что она может, к примеру, жутко страдать, а мне кажется, что она получает удовольствие. Потому что в ту минуту я получаю. Она сказала, что у нее со мной давно уже были проблемы, но я попросту не обращал на нее внимания. Она разрыдалась. Я попытался ее обнять, но она отстранилась, сказав, что если она мне не безразлична, то чтобы я ее отпустил. Я не знал, надо ли мне подниматься к ней, настаивать на своем. Водителю по связи сказали адрес: "Улица Маавак, 4". Я сказал водителю, что поеду с ним. Когда мы прибыли на место, там было другое такси, и в него вошли парень и девушка - примерно моего возраста, может, чуть моложе. Их водитель что-то им сказал, и они засмеялись. Мы поехали на Гдуд ха-иври, 9. Я искал труп в роще, но его там не было. Единственное, что мне удалось найти, - ржавую арматурину. Я поднял ее и направился к дому. Он выглядел так же, как в прошлый раз, форточка сзади была разбита. Я просунул туда руку в поисках ручки - осторожно, чтоб не порезаться. Внутри нащупал выключатель. В доме по-прежнему не было ничего, кроме фото на стенах и ужасного ранца коротышки. На полу было липкое бурое пятно. Я глянул на фотографии - все они были там, в том же порядке. Разделавшись с фотографиями, я открыл ранец и стал рыться в нем. Там была купюра в пятьдесят шекелей, наполовину использованная проездная карточка, очки в футляре и фото Майи. На фото ее волосы были прибраны и выглядела она немного одинокой. И тут до меня дошло то, что он мне тогда, перед смертью, сказал, что всегда найдется кто-нибудь другой. Я пытался представить его себе - как он поехал куда-то, вернулся с фото, позаботился, не знаю как, чтобы я познакомился с Майей, только на этот раз я его заделал. А теперь я уже не уверен, что встречу еще кого-нибудь. Потому что мой человек умер, я сам его убил.
    
    
    
    Сначала был этот старик-негр в Сан-Диего, который выпачкал нам кровью всю обивку, пока мы везли его в больницу; потом толстая бомжиха в Орегоне, которой Авихай оставил свой ужасный свитер с эмблемой войск связи - этот свитер он получил по окончании курсов радистов. Был еще один парень в Лас-Вегасе с глазами, опухшими от слез. Он утверждал, что проигрался в пух и прах и ему нужен билет на автобус. Авихай вначале не хотел давать ему денег, утверждая, что он - мошенник. Потом был еще в Атланте кот с воспалением глаз. Мы остановились, чтобы купить ему молока. Много еще чего было, я всего и не упомню, но так, ничего особенного - ну, там, подвезти кого-нибудь или оставить солидные чаевые пожилой официантке. Один добрый поступок в день. Авихай сказал, что это хорошо для нашей кармы, а у того, кто путешествует по Америке от берега до берега, должна быть хорошая карма. Конечно, США - это не какие-то опасные джунгли в Южной Америке или городок прокаженных посреди Индии, но все-таки...
    В Филадельфию мы прибыли буквально за мгновение до окончания путешествия. Оттуда мы планировали направиться в Нью-Джерси. У Авихая там был приятель, который обещал помочь нам продать машину. Оттуда я собирался отправиться в Нью-Йорк, а затем вернуться домой. Авихай планировал остаться на несколько месяцев в Нью-Йорке и найти работу. Путешествие наше оказалось классным - гораздо лучше, чем мы рассчитывали.
    Лыжи в Рино, аллигаторы во Флориде - чего только не было! И все это - всего за четыре тысячи долларов на человека. Сказать по правде, несмотря на то, что мы иногда собачились, в главном мы никогда не экономили.
    В Филадельфии Авихай потащил меня в скучный музей природы, который рекомендовал его приятель из Нью-Йорка. Оттуда мы отправились обедать в какое-то китайское заведение, которое предлагало "съешь, сколько сможешь" за 6 долларов 99 центов. Снаружи из заведения доносился приятный запах.
    - Эй, не оставляйте здесь машину! - крикнул нам какой-то исхудалый негр, который, казалось, уже доходил от наркотиков.
    Он поднялся с мостовой, направляясь к нам.
    - Вы оставьте машину напротив, иначе ее быстренько разберут. Вам еще повезло, что я вас вовремя застал.
    Я сказал "спасибо" и направился к машине, но Авихай велел мне подождать - негр, мол, глупости говорит. Негр жутко разнервничался, заметив, что мы остановились, и услышав наш странный язык, и повторил свое предложение.
    - Это хорошее предложение, - твердил он, - замечательное, оно просто спасет вашу машину; такой совет не меньше пяти долларов стоит. Всего лишь пять долларов человеку, который спас вашу машину, пять долларов голодному демобилизованному солдату - и Бог вас благословит.
    Я хотел уйти оттуда, жутко рассерженный всей этой историей: ну что он из нас идиотов делает? Но Авихай продолжал с ним беседовать:
    - Так ты голоден? Пошли, мы тебя накормим.
    Мы себе положили за правило не давать таким бродягам денег, чтобы они не покупали на них наркотики. Авихай положил ему руку на плечо и направился с ним в сторону ресторана.
    - Я китайское не люблю, - заупрямился негр, - ну, давайте пятерку! Не вредничайте, у меня сегодня день рождения. Я спас вашу машину. Мне же положено-положено-положено в день рождения хотя бы поесть прилично.
    - Поздравляем! - улыбнулся Авихай бесконечно терпеливой улыбкой. - День рождения - это действительно праздник. Пошли, скажешь, куда тебе хочется, и мы туда поедем обедать.
    - Хочется-хочется-хочется, - нудил он, - дайте пятерку. Ну дайте, ну не будьте вы такими! Это далеко.
    - Ничего, что далеко, - ответил я, - у нас же машина.
    - Вы мне не верите? Думаете, что я вру, да? Некрасиво. И это - после того, как я спас вашу машину. Так не поступают с человеком в день его рождения. Вы плохие-плохие-плохие. Бессердечные.
    И вдруг, ни с того ни с сего, он принялся рыдать. И вот стоим мы вдвоем рядом с изможденным рыдающим негром. Авихай сделал мне знак, отрицательно качнув головой, но я все равно вытащил десятку.
    - Вот, возьми. Мы сожалеем, - сказал я, хотя совершенно неясно было, о чем именно мы сожалеем.
    Но он до денег не дотронулся, лишь рыдал, утверждая, что его назвали лжецом, что мы - люди бессердечные и что так не обращаются с демобилизованным солдатом. Я попытался было сунуть десятку ему в карман, но он не позволил мне приблизиться к себе - все время пятился назад. Постепенно его отход перешел чуть ли не в бег, он бежал от нас, петляя, все время рыдая и проклиная нас.
    После обеда в китайском заведении мы пошли смотреть Колокол Свободы - одну из главных достопримечательностей американской истории. Простояв три часа в очереди, мы увидели такой уродливый колокольчик, в который кто-то знаменитый звонил, когда Америка объявила независимость, что-то в этом роде. Ночью, в мотеле, мы с Авихаем посчитали оставшиеся деньги. Вместе с теми тремя тысячами, которые мы рассчитывали получить от продажи машины, у нас оставалось почти пять тысяч долларов. Я сказал, что как по мне, он может держать все деньги у себя и вернуть мне мою часть, когда мы вернемся домой. Авихай сказал, что раньше надо продать машину, а там видно будет. Он остался в номере смотреть очередную серию фантастического фильма, а я выскочил за кофе в круглосуточный магазин напротив мотеля. Надо мной светила огромная полная луна. Ну просто огромная.
    - Здоровенная, ага? - сказал мне пуэрториканец с красными гноящимися глазами, сидевший на тротуаре у магазина. На нем была короткая футболка с Мадонной. Его руки были совершенно исколоты. - Здоровенная, - подтвердил я, - никогда такой огромной не видел.
    - Самая большая в мире, - сказал он, пытаясь встать, - хочешь купить ее? Для тебя - всего за двадцать долларов.
    - Десять, - сказал я, протягивая ему десятку.
    - Ладно, - сказал он, беззубо улыбнувшись, - ладно, пусть будет десять. Ты мне кажешься симпатичным.
    
    
     Перевел с иврита Марьян Беленький