Дмитрий Хмельницкий

    
    
    Илью Григорьевича Эренбурга принято считать фигурой сложной. Вряд ли это так. Скорее двусмысленной. Сложность - это собственное качество персоны. Двусмысленность проистекает из разных точек зрения на нее. Эренбург исторически принадлежит двум культурам - русской-советской и русской-внесоветской (эмигрантской). Разделяет их в первую очередь мораль. Соответственно и взгляд - разный.
    Для послевоенного поколения советской интеллигенции Эренбург фигура безусловно светлая. Он первым, наверное, из сталинских литературных генералов поддержал антисталинскую кампанию, начатую Хрущевым. Ему принадлежит изобретение термина "оттепель" (так называлась его повесть, напечатанная в 1956 году). Книга мемуаров Эренбурга "Люди, годы, жизнь" была полуправдой, которая на фоне десятилетий тотальной лжи производила ошеломляющее впечатление на доверчивых и дезориентированных от рождения читателей.
    Эренбург был порядочным человеком по советским представлениям. То есть "не делал подлостей без острой необходимости", как это представление было сформулировано в анекдоте того времени. Это много, если учесть, что официальной добродетелью тогда было именно делать подлости (то есть доносить, участвовать во всевозможных травлях и идеологических кампаниях) не только по долгу службы, но и "по велению совести". Эренбург сам по себе никому не делал зла, многим помогал.
    За ним числится даже героический самоубийственный поступок. Григорий Свирский вспоминает в своей книге "На лобном месте. Литература нравственного сопротивления": "В комбинате "Правды" собрали "государственных евреев" - подписываться под статьей, одобряющей высылку всех евреев, до грудных детей включительно, чтоб спасти-де их от гнева народа... Лев Кассиль, который вслед за генералом Драгунским, историком Минцем и другими уже подписал этот документ ("А куда деваться?" - бурчал он), рассказывал, как Илья Эренбург поднялся и, ступая по ногам и пошатываясь, пошел к выходу... На него смотрели с ужасом, как на человека, выпавшего из окна небоскреба. Илья Григорьевич позже сам рассказывал, что испытал в эти минуты, когда впервые решился воспротивиться воле Сталина, то есть умереть. "Я думал, меня возьмут тут же, у выхода из конференц-зала... Вижу, в коридоре никого. Ну, думаю, у гардероба... Нет, дали одеться. Вышел, сказал шоферу: "На дачу самой длинной дорогой..." Эренбург писал в машине письмо-завещание, ни минуты не сомневаясь, что его возьмут у дачи... Эренбург распрямился в конце жизни".
    На фоне такого поведения в конце жизни Эренбурга его прежняя роль придворного сталинского пропагандиста выглядела вполне невинно. То, что Эренбург в далекие 20-е годы выбрал эту роль добровольно, давно забылось, да уже и не представлялось важным. Тем более что на месте Эренбурга тогда так поступили бы чересчур многие. Даже жуткие призывы Эренбурга убивать всех немцев без исключения, стоившие жизни тысячам людей при оккупации Германии Красной Армией в конце войны, не воспринимались, да и сегодня не воспринимаются большим грехом. Служба. Не он, так другой.
    Для диссидента-шестидесятника Свирского Эренбург - свой. Но есть и другой взгляд на того же человека. Эмигрантский писатель Василий Яновский, знавший Эренбурга по Парижу 20-30-х годов, называет его "мерзавцем, который в продолжение десятилетия обманывал и соблазнял французских интеллектуалов, рассказывая им про сталинский рай, хотя сам валялся в истерике, когда его вызывали на очередную побывку в Москву" (В.Яновский, "Поля Елисейские", С.-Петербург, 1993).
    Яновский далеко не ко всем советским писателям, бывавшим тогда в Париже, относится так сурово. С некоторыми он дружил. Судя по всему, деятельность Эренбурга в те времена выглядела со стороны особенно отвратительно. Тем более что возможность порвать с тем режимом у него, в отличие от многих других, была.
    Приблизительно так же и по той же причине относится к Эренбургу и другой писатель - Роман Гуль - участник знаменитого "ледового похода" белой гвардии. В своих трехтомных мемуарах о русской эмиграции Гуль приводит такой эпизод. До прихода нацистов к власти Гуль жил в Берлине. В 1933 г. он попал в концлагерь Ораниенбург, откуда выбрался через несколько месяцев с большим трудом и тут же уехал во Францию. В Париже один знакомый рассказал ему, что встретил в Берлине Эренбурга: "Он говорит Эренбургу: "Илья Григорьевич, слышали, Романа Гуля гитлеровцы арестовали и заключили в концлагерь". А Илья Григорьевич "с презрением": "И хорошо сделали, пусть там и сидит" (Р.Гуль, "Россия во Франции").
    Не следует забывать, однако, что мы рассматриваем два разных взгляда не столько на одного человека, сколько на двух - молодого и старого. Можно допустить, что к старости у Эренбурга проснулась совесть. Далеко не все коллеги Эренбурга по литературной элите повели себя после смерти Сталина таким образом, как он.
    
    * * *
    Один из самых любопытных и загадочных поступков Эренбурга - его письмо Сталину от 3 февраля 1953 г.
    Это реакция на антиизраильское письмо "советской еврейской общественности" в "Правду", которое Эренбургу надлежало подписать среди прочих "номенклатурных евреев". Вместо этого Эренбург пишет Сталину личное письмо, в котором высказывает сомнения по поводу проекта письма в "Правду".
    Письмо Эренбурга Сталину - это ребус с двойным-тройным дном. И автору, и адресату смысл всех намеков и подводных камней был безусловно понятен. Нам же приходится только догадываться о том, что стоит за его внешне верноподданническим текстом.
    Ясно, что не стоит обманываться холуйским тоном и декларацией готовности немедленно отказаться от всех сомнений и подписать письмо в "Правду", буде Сталин того захочет. Это входило в правила игры. Но играет Эренбург явно с огнем. Он, конечно же, знает, что идея подобного письма могла исходить только от Сталина лично. По сути дела Эренбург ставит под сомнение всю официальную, сталинскую национальную политику и само понятие "национальность". Он пишет:
    "В тексте "Письма" имеется определение "еврейский народ", которое может ободрить националистов и смутить людей, еще не осознавших, что еврейской нации нет. Особенно я озабочен влиянием такого письма на расширение и укрепление мирового движения за мир. Когда на различных комиссиях, пресс-конференциях и пр. ставился вопрос, почему в Советском Союзе больше не существует еврейских школ или газет на еврейском языке, я отвечал, что после войны не осталось очагов бывшей "черты оседлости" и что новые поколения советских граждан еврейского происхождения не желают обособляться от народов, среди которых они живут.
    Опубликование "Письма", подписанного учеными, писателями, композиторами и т.д. еврейского происхождения, может раздуть отвратительную антисоветскую пропаганду, которую теперь ведут сионисты, бундовцы и другие враги нашей Родины. С точки зрения прогрессивных французов, итальянцев, англичан и пр. нет понятия "еврей" как представитель некоей национальности, слово "еврей" там означает религиозную принадлежность, и клеветники смогут использовать письмо в "Правду" для своих низких целей".
    Борьба за мир тут приплетена с ритуальной целью, а суть в том, что подписание письма в "Правду" представителями "еврейского народа" может озадачить симпатизантов СССР за границей и невольно выдать действительную ситуацию с национальным вопросом в СССР.
    Насчет мнения "прогрессивных иностранцев" Эренбург совершенно прав. Представление о том, что принадлежность к народу не связана с происхождением, прочно утвердилась в Европе с начала ХХ века.
    Тот же Василий Яновский пишет о 20-х годах во Франции: "Белый французский хлеб и красное винцо питали всех одинаково, а римское восприятие национальности как юридической принадлежности, без критерия расы или религии, оказалось настоящем откровением". Для русских белоэмигрантов это было новостью. А для советских людей так и не стало новостью, поскольку введение графы "национальность" в советский паспорт в 1932 г. закрепило происхождение как единственный критерий определения национальности.
    Нет сомнения, что Эренбург и сам разделял европейский подход к проблеме. Притом в его задачи декоративного советского интеллектуала за границей входило сглаживание противоречий между европейской "прогрессивной интеллигенцией" и грубой советской реальностью. Письмо в "Правду", подписанное "советскими евреями", подрывало его усилия. Оно могло вызвать недоумение иностранцев не столько дикой коммунистической риторикой, к которой левые интеллектуалы уже привыкли, сколько тем фактом, что в СССР евреев исчисляют по происхождению. В точности, как в Третьем рейхе, о чем Эренбург не решился упомянуть, но что безусловно имел в виду.
    Намекнул же он на то, что такие критерии применяют "сионисты", которые не преминут использовать этот факт для "низких целей". То есть для "антисоветских измышлений" по поводу отсутствия в СССР признаков еврейской культурной жизни в виде газет и школ.
    Эренбург предлагает свой путь: "Мне кажется, что единственным радикальным решением еврейского вопроса в нашем социалистическом государстве является полная ассимиляция. Слияние людей еврейского происхождения с народами, среди которых они живут. Это срочно необходимо для борьбы против американской и сионистской пропаганды".
    Речь идет не о проведении ассимиляции еврейского населения, а о срочном признании ее состоявшейся. С одной стороны, это соответствовало реальности (почти!), с другой - должно было потянуть за собой немедленное прекращение пропагандистского использования понятия "еврейский народ" во внешней и внутренней политике.
    Фактически, предлагая свое решение "еврейского вопроса" в СССР, Эренбург далеко выходил за рамки конкретной ситуации с подписанием письма. Он вмешивался в стратегические вопросы внутренней политики СССР.
    Видимо, Эренбург настолько озадачил Сталина своим письмом, что тот за месяц от получения письма до своей неожиданной смерти так и не принял никакого принципиального решения, затормозив публикацию письма в "Правде". Есть легенда, что письмо Эренбурга было последнее, что Сталин читал перед смертью.
    
    * * *
    Сталин, в отличие от распространенной легенды, ни антисемитом, ни каким бы то ни было другим националистом не был. Он вообще стоял выше всевозможных предрассудков. Как, впрочем, и Эренбург. Сталин был холодным, расчетливым циником и стратегом, постоянно решавшим задачи, связанные с укреплением и распространением собственной власти. Но провоцирование массовых предрассудков самого разного толка было одним из его любимых методов решения этих задач.
    Сталина совершенно не волновало, соответствует ли научным представлениям и здравому смыслу понятие "национальность", введенное им в свое время с чисто репрессивной целью, или нет. Скорее всего, взгляды Эренбурга на национальный вопрос он разделял, а "прогрессивную интеллигенцию" презирал. Но к его политике это отношения не имело.
    Для Сталина начало 1953 года было временем принятия важных стратегических решений. Назревала волна террора по типу 1937 г., которая должна была привести к смене всей правящей верхушки. Опять же по типу 1937 г. Тогда террор шел под прикрытием борьбы с "классовыми врагами" и "иностранными шпионами". Схема могла повториться, но прикрытие должно было быть другим. Похоже, что Сталин обдумывал, разыграть ли в этом процессе "еврейскую карту" или нет.
    До сих пор все антисемитские кампании в СССР носили прикрытый, тренировочный характер и не были самоцелью. Создание фиктивного Еврейского антифашистского комитета во время войны преследовало целью выманить деньги у американцев. Потом ЕАК был уничтожен просто за ненадобностью. Борьба с "безродными космополитами" шла под прикрытием, не носила тотального характера и могла быть в любой момент без идеологических потерь прекращена. За "космополитизм" даже не расстреливали. Дело врачей 1953 г. было направлено в первую очередь против Берии как ответственного за кадровый подбор персонала Кремлевской больницы.
    Но были и предпосылки того, что "еврейский вопрос" планировался в качестве идеологического обоснования новой волны террора. Слухи о предстоящей депортации всех советских евреев в отдаленные лагеря явно не были блефом. На последнем при жизни Сталина Пленуме ЦК, избранного в 1952 г., Сталин неожиданно напал на Молотова: "...Чего стоит предложение Молотова передать Крым евреям? Это грубая политическая ошибка тов. Молотова... На каком основании товарищ Молотов высказал такое предложение? У нас есть еврейская автономия. Разве этого недостаточно?.. А товарищу Молотову не следует быть адвокатом незаконных еврейских претензий на наш советский Крым" (Жорес Медведев, "Сталин и еврейская проблема", М., 2003).
    Идея передачи Крыма советским евреям была инициирована самим Сталиным в 1943 г. с той же целью выманивания денег из Америки. Она не сработала тогда и тогда же была похоронена. Внезапное нападение Сталина на Молотова с обвинением в якобы совершенной десять лет назад ошибке высвечивало принципиальную схему будущей террористической кампании. Все советские евреи объявлялись агентами сионизма и скрытыми врагами. Члены партийной верхушки, имевшие еврейских жен (как Молотов, Калинин, Ворошилов) или друзей (как все прочие) объявлялись наймитами сионистов и шли под топор. Одновременно проводилась депортация евреев по образцу депортации российских немцев в 1941 г. или крымских татар - в 1944-м. В результате отстреливали всех, кого следовало, и Сталин получал новое окружение. Общая схема операции по остроумию и осуществимости никак не уступала кампании 1934-1938 гг.
    
    * * *
    Видимо, Эренбург, как и некоторые другие приближенные Сталина, догадывался о подобном варианте развития событий и воспользовался ситуацией с письмом в "Правду", чтобы указать Сталину на возможные издержки розыгрыша "еврейской карты" в политических целях и (в скрытой форме) развертывания антисемитской кампании в СССР. Нет сомнения, что Эренбург рисковал жизнью. Сталин мог, хорошенько обдумав, отказаться от его предложений, и тогда Эренбург имел шанс стать первой влиятельной жертвой новой кампании. Обвинение могло быть любым - от связей с сионистскими шпионами и членства в ЕАК до подрыва сталинской национальной политики. Хотя убить Эренбурга Сталин мог всегда.
    Но могло и сработать. В сохранившиеся гранки письма в "Правду" внесены редакционные правки, сделанные со ссылкой на мнение И.Г.Эренбурга ("Вестник", 1997, №1). Впрочем, даже заблокировав по совету Эренбурга письмо в "Правду" (мелкий эпизод по сути), Сталин мог и сохранить в неприкосновенности основной план будущей кампании. Сталин умер (или был убит) в тот момент, когда решение еще не было принято и события могли начать развиваться по любому сценарию.
    Сам Эренбург полагал, что ему удалось своим письмом убедить Сталина отказаться от публикации коллективного письма. Но потом пришел к выводу, что Сталин просто не успел осуществить задуманное. ("Люди. Годы. Жизнь", М., 1990).
    Более подробно поделиться своими мыслями по поводу этой истории Эренбург не пожелал. Хотя знал, наверняка, еще очень много.