"Натива", фильм Лины Чаплиной
Когда Лина Чаплина, режиссер фильма "Натива", выслушивает комплименты в адрес этого фильма, она полушутя-полусерьезно говорит, что такую "натуру", как Натива Бен-Иегуда, трудно испортить.
Она и права, и не права. Права, потому что героиня Войны за Независимость, женщина - командир боевых частей ПАЛЬМАХа (прообраза здешней регулярной армии), бесшабашная, острая на язык, провокативная, к тому же автор ряда книг, а также составитель словаря ивритского сленга - действительно находка для режиссера-документалиста.
И в то же время она не права, потому что местные медиа, в первую очередь ТВ, умудрились-таки "испортить натуру". И если бы Чаплина не восстановила историческую подлинность, мы так и остались бы с образом вздорной, вульгарной солдафонши, кроющей всех матом (в его ивритском эквиваленте), которая первая в истории местного ТВ позволила себе встать в середине ток-шоу и уйти в знак протеста против нападок на одного из ее соавторов. Поскольку этот соавтор вспоминается теперь разве что в том плане, что изобрел израильский эквивалент слова "факинг", то "скандальный" аспект ее личности вышел одно время на первый план, и ее имя начали ассоцировать исключительно с ее соавтором по "Словарю израильского сленга" Даном Бен-Амоцом.
Натива Бен-Иегуда, одновременно героиня местной драмы и ее описательница (она написала восемь книг), долгое время была причислена к сонму местных культурных героев сама по себе, вне всякой связи с уже покойным отцом-основателем израильской вульгарности, и выпала из обоймы совсем по другим причинам. Рассекречивание архивов времен Войны за Независимость в 1980 году дало толчок исследованиям так называемых "новых историков", которые сосредоточились на тех эпизодах борьбы, которые при желании можно было квалифицировать как "военные преступления". Это в свою очередь привело к более широкому феномену, распространившемуся в интеллектуально-творческой среде - комплексу вины, связанному с победой 1948 года - и сионизма вообще, - которая, как стало считаться, была достигнута за счет палестинского народа. Эти настроения, ощущения и политические взгляды были укомплектованы СМИ и введены в обиход под весьма неточным и вводящим в заблуждение термином - "постсионизм". В этом контексте бойцов 1948 года хотя еще и не окончательно свергли с офицального пьедестала, но уже перестали воспевать в стихах и изображать в виде положительных героев.
Естественно, командирша саперных частей ПАЛЬМАХа времен Войны за Независимость была не ко двору. Не вписываясь в политкорректный лексикон, она оказалась анахронизмом, рудиментом тех времен, когда, отбиваясь от арабов, пальмахникам приходилось не особенно церемониться в выборе средств. Победа в той войне была "прощена" ее героям лишь после того, как один из них стал ведущим героем "мирного процесса", финальный аккорд которого должен был положить конец столетнему конфликту и заодно как бы искупить "первородный грех" 1949 года.
В самый пик этого процесса словесная дань была взыскана также и с Нативы - она все же была живым участником исторического действа, совершенного тем самым коллективом, который один из "новых историков", Том Сегев, описал в книге под характерным названием "1949 год: Первые израильские солдаты зла" (1949: The First Israelis Soldiers of Evil). В книге новому поколению израильтян было объяснено что "терроризм" и "трансфер" - понятия, которыми оперировали не только крайние группы политического спектра, вроде ЛЕХИ и ЭЦЕЛя, - они якобы были принятой практикой и Хаганы, и ПАЛЬМАХа, и всего того, что в дальнейшем ассоциировалось с основным течением израильского социализма.
Если бы не смена общественного настроения, вряд ли кто-нибудь дал бы деньги на кино про Нативу. Да еще и присудил бы приз Л.Чаплиной, у которой, на пару с мужем, накопился уже целый склад призов за фильмы, снятые на тему еврейско-арабского сосущестования. Один из героев давнего ее фильма (арабский актер Бакри) теперь сам снял фильм, в котором сказал про Израиль и евреев все то, что постеснялся тогда сказать своей симпатичной режиссерше.
Новый трэнд, заложенный событиями 2000 года, некоторые из "новых историков" определили не без сожаления как "пост-постсионизм". Поэтому неслучайно мы возвращаемся к Нативе, которая снова становится персонажем, героиней радиопередач, объектом интереса документальной (пока что) камеры. Однако если "Натива" как миф и образ очищена сегодня от наслоений и интерпретаций "новых историков", это не означает, что этому продукту сионистской первозданности больше ничто не угрожает. Подобно тому как "новые историки" сделали все возможное для дискредитации сионистской военной героики первых лет, "новые" идеологи израильской экономики сделали все возможное для дискредитации израильского социализма, который был интегральной частью того же сионистского эпоса времен становления. В конце 70-х, в начале 80-х, когда "новые историки" овладели умами, а "новые экономисты" - материальной основой государства, местные корни начали выкорчевывать с обеих сторон.
* * *
Невозможно было не обыграть это имя - Натива, образованное от ивритского "натив", что буквально означает "маршрут", - что не есть "путь", который на иврите называется по-другому. Это непереводимое имя осталось уникальным непривившимся новшеством - среди моих знакомых нет ни одной женщины с таким именем. В фильме звучат положенные на музыку стихи, посвященные Нативе. В них делается упор на ассоциацию - Натива - маршрут, путь-дорога, тропа, которой прошла страна. Как ни странно, это выглядит правдой, что наводит на мысль о мистической неслучайности имени, полученного девочкой при рождении.
Это, так сказать, контекст. А теперь о "тексте", то есть о самом фильме, который с этим контекстом вступает в сложную и увлекательную интеракцию, как и положено по-настоящему хорошему документальному фильму. Каждый кадр этого фильма полон подтекста, каждый эпизод - концепт, каждый диалог - контур, обозначающий пунктиром некий сегмент локального нарратива, весь драматизм которого раскрывается в полной мере теми, кто повествовал от первого лица.
- Видишь, - говорит Натива, показывая свою фотографию в годовалом возрасте, - это последний раз, когда я была красивой...
Следующие кадры этого не подтверждают. Крупные планы из личного альбома и архива демонстрируют нам стройную блондинку в тугих шортах - соблазнительная фигура, длинные мускулистые ноги. Она и сегодня стройна и легка, голубые глаза смотрят сквозь очки дерзко и с вызовом. И всем своим видом она показывает полное презрение ко всяким женским штучкам. Гардероб? Вмещается весь на палке в ванной. Диета? Ей не нужно - и так кожа да кости. Дети-внуки? Никогда не была традиционной мамой-бабушкой, да и накладно ездить к дочке в деревню. Замужество? Целых двадцать лет понадобилось чтобы от него избавиться, говорит она "по секрету" в камеру, кивая на мужчину, который от камеры уклоняется, но рассуждения которого на политические темы мы иногда слышим за кадром. Между тем крутая воячка родилась в интеллигентной укорененной семье. Ее отец - директор элитной гимназии "Герцлия", дед - один из основателей сельскохозяйственного поселения в Рош-Пине. Сама Натива, первая женщина-сапер, с детства играет на скрипке и имеет музыковедческое образование.
Один из первых кадров фильма - похороны. Как и тогда, в 49-м, Натива провожает в последний путь своих боевых товарищей. По тем ее боевым друзьям, которые уцелели в израильских войнах, теперь открыла огонь смерть.
- Мы освобождаем место, - говорит она просто и без сантиментов... Эта короткая фраза на фоне кадров, снятых на похоронах очередного пальмахника, произнесенная столь будничным тоном и без всякой драматизации, задевает многие струны. Не только у меня глаза были на мокром месте при этой фразе.
Они освобождают место. Вопрос: для кого? Боюсь, это не смена поколений, обеспечивающая преемственность. Похоже, наооброт: это смена поколений, прерывающая преемственность. Уходят разработчики маршрута. Первопроходцы путей-дорог-тропинок. Строители сионизма-социализма, государства и себя в нем. Продукты другого уклада. Израильский социализм стимулировал оригинальное социальное творчество - киббуцы не были просто колхозами, Гистадрут был больше чем профсоюзом, израильский уклад имел признаки самобытности. Но поскольку сегодяшний капитализм с его рыночными дорожными правилами выталкивает нас на шоссе глобализации, у нас больше нет своего "натива".
И второй такой Нативы...
- Сегодня, - говорит она, - все обуржуазились - и правые, и левые, социалисты и ревизионисты... Потому что в этом самый кайф.
Да, конечно, только не всем кайфовать. У Нативы денег нет съездить лишний раз к дочке, диван ветхий, шкафа нет, холодильник пустой. Она, конечно, аскет по стилю и убеждениям, но когда зритель глядит на эту обстановку, у него возникает стойкое подозрение, что национальной героине не на что жить.
Зато архив в полном порядке: все стены в стеллажах и ящичках, все пронумеровано. Статьи из газет, ее статьи, статьи о ней, ее книги, книги друзей, письма, фотографии, старые экземпляры "Тайма".
Впрочем, ничто не проходит бесследно, надо надеяться. В каждой израильской крутой сержантке, командующей парнями-новобранцами или натаскивающей танкистов, - есть что-то от Нативы. Натива оставила свой отпечаток на израильской культуре, вытравив из нее пафос, растворив высокий штиль кислотой сарказма. Она заложила основы этого сабрского стиля: "колючки снаружи - мякоть внутри", да и то неизвестно, как насчет мякоти, а вот приторной сладости не дождешься. Что касается легитимации ненормативной лексики, то в этом несомненная ее вина... или заслуга.
Выступает, скажем, сегодня на ТВ солидный такой комментатор, вполне вроде интеллигент, в галстуке и очках, и сравнивает двух политических лидеров: "В плане идеологии нет между ними никакой разницы, - объясняет он зрителям на полном серьезе, - но один славный парень, а второй - кусок говна". (Привет, Натива!)
Этот колючий стиль с его демонстративной отчужденностью Натива демонстрирует также и в тех кадрах, которые посвящены ее семье. Семья - это бывший муж, который не желает сниматься, это дочка, зять и четверо внуков. То, что бывший муж уклоняется от съемок в фильме про Нативу, конечно, можно понять. Жаль, хотелось бы посмотреть на мужчину, который способствовал появлению в фильме красивейших кадров - девичьи образы: смуглянка с черными очами и две синеглазки с прозрачной кожей и белокурыми гривами (израильские мутации). Это внучки и племяшки Нативы. Имеется еще и внук - он так напуган бабушкиными рассказами о войне, что уклоняется от армии ("именно потому, что я прочитал ее книги").
Еще бы. Послушаешь Нативу - кровь стынет: "В ПАЛЬМАХе вокруг бойцы были слишком юными для нас... Так и погибали девственниками... Поэтому когда нам (девицам) нужен был секс, мы шли к киббуцникам".
От бабушки с таким опытом не только в пацифизм можно удариться, но и в религию. Что и сделала Нативина дочка. Она очень напоминает мать чертами лица и мастью, одежда простая, русая коса полураспущена - прямо фермерская дочка. И имя соответствующее и, так же как у матери, уникальное: Амаль. Что в переводе означает "труд". Но вместо маминой дерзости, в голубых глазах усталость и грусть. То, что она ищет ответа в религии, матери очень даже не нравится. "Ведь эти пальмахники, - говорит дочка, - не очень понимают других"...
В семейном кругу Натива больше часа не выдерживает, с внуками не сюсюкает, с бывшим мужем спорит о политике, и только воспоминания зятя о Войне Судного дня слушает с пониманием и знанием дела - свой свояка...
Самая "сентиментальная" сцена всей этой семейной части фильма - встреча... с деревом. Боже, как обрадовалась Натива этой встрече! "Я же его маленького из горшочка сюда высадила", - причитает она, обнимая толстый ствол уж не знаю какой породы дерева на краю проселочной дороги.
У меня на этом кадре слезы так и полились. Это были не сентиментальные, а "экологические" слезы - плач о поколении, которое сажало здесь деревья, создавало зеленые ландшафты, - наследники продают их теперь риэлтерам и застройщикам.
Сама Натива, однако, напрочь лишена сентиментальной ностальгии о временах, которые были и прошли. И когда ее бывший муж ворчит за кадром о том, что "когда-то здесь, по крайней мере, была видимость равенства", - она с иронией бросает: "Ах, тебе видимости равенства не хватает?.."
Если бы это кино делал режиссер попроще, то неженский стиль поведения и отсутствие так называемых женских слабостей - все было бы обсосано до косточки. Натива превратилась бы в символ феминизма. Но не тут-то было. Лина Чаплина не устремляется по этому ложному следу.
Почему ложному? Здесь режиссер вставляет в фильм кадр с "тонким" намеком:
- Тут у меня раньше полчища кошек ходили, мне уж и кормить их было нечем, а они всё размножались. Мне говорили - кастрируй по крайней мере самцов... Ну подумай, какая дикость, как можно даже такое предложить - кастрировать самцов...
Женщина, которая отстаивает права самцов (даже если они только коты) на активную половую жизнь, вряд ли может служить моделью для феминисток. Но дальше - больше.
Жилье Нативы украшают портреты - фотографии Шарона, Игаля Алона, Вайцмана, Ганди, Рабина... Тут самое время, казалось бы, удариться в политику и порассуждать о политическом кредо каждого из них, но и здесь Лина Чаплина не идет по протоптанным дорожкам: камера фиксирует взгляд на череде этих фотопортретов на фоне рассуждений героини об особенной харизме генералов. Генералов она любит в их генеральской ипостаси, что предполагает не только военную доблесть, но и беспощадное отношение к врагам. Харизма генералов так неотразима в ее глазах, что иногда она готова простить им даже поползновения на мирные процессы.
- Я прощаю М., - она называет имя одного особенно миролюбивого - и не слишком удачливого - политика, - только потому, что он генерал.
После ее оды в адрес символа израильского мачоизма я вдруг понимаю: Натива, несмотря на все ее крутые приемы, - Женщина. И не просто Женщина, а та сама архетипичная Женщина, ради которой вождь племени облачался в свои перья и исполнял танец с копьем, Женщина, которую впечатляли кокарда и погоны, женщина в череде тех, которых несправедливо высмеял Грибоедов, за то, что "кричали "ура" и в воздух чепчики бросали".
И как женщина я полностью разделяю с Нативой ее чисто женские, примордиальные пристрастия к военным.
Надеюсь, что Нативе не переведут все эти пассажи. Она же не только меня убьет, но и Лину Чаплину - за то, что та выявила ее женственность, тщательно упрятанную за фасадом крутизны. На презентации фильма Натива Лину хвалила: "Подумать только, как она разобралась, а она ведь не была здесь в 1948-м, как она понимает, что такое сионизм, - в отличие от всех этих русских, которые только и знают что ругать нашу страну..."
Милая, милая Натива, заповедник девственного сионизма, мне хочется тебя склонировать, тебя и твоих красоток-внучек-племяшек, всю твою породу, а также твою старую гвардию...
При этом мне стало обидно за Нативу. Все эти генералы первой череды, что висят у нее на стенке, тоже встретили своих по-друг в том же ПАЛЬМАХе, но среди этих Рум, Лей и Лиль не оказывалось Нативы. Потом эти боевые подруги сильно изменились, вписались в атмосферу дорогих вилл, ранчо и светских раутов. Я вспомнила увлечение Леи Рабин дорогими нарядами, возню, поднятую ею по поводу брошки, потерянной во время торжественного подписания договора с Иорданией... Кто знает, как бы сложилась история Израиля, если бы Натива успела начистить перышки в нужный момент. Возможно, если бы все альфа-самцы первого ряда не были бы разобраны, Натива оказалась бы там, где мне, зрительнице израильского исторического кино, хотелось бы ее видеть... Не потому, что я разделяю ее вкусы и восторги по поводу "необыкновенной харизмы" Арика Шарона, а потому, что я была бы в этом случае более спокойна за судьбу государства.
Но генералы выбрали себе жен без командирских замашек, а Натива стала женой... профессора физики. Если верить семейному фольклору, это была большая взаимная любовь, но и она не устояла перед неукротимым Нативиным анархизмом.
* * *
Судя по моей реакции, может сложиться предвзятое мнение о фильме: будто речь идет о слезливой драме, что далеко не так. Ни героиня, ни сдержанная минималистская режиссура ни в чем не виноваты. То есть не виноваты в том, что зрители сидят растроганные, и непонятно, что их больше цепляет - текст или контекст. Вот впереди меня сидит девочка лет семнадцати и так горько вздыхает - скорей всего от ностальгии по той израильской родине, которую она в глаза не видела и контуры которой уже расплываются в далеком тумане...
Впрочем, кто знает, как оно еще повернется. Еще стоит не срубленное, посаженное Нативой дерево, простирающее над полем свою некондиционированную прохладу. Еще не приватизированы все луга и долины. Еще выращивают на киббуцных нивах начальников генштабов. Еще шевелит буденновскими усами товарищ Гистадрут. Последние мутации израильских мачо слоняются по улицам, увешанные цепями с магендовидами. Самые популярные рэперы сочиняют патриотические хиты. Все то, что было еще вчера "аут", - кто бы мог подумать, - стало снова "ин" (Авив Гефен - аут, "Сублиминал" - ин). Пост-постсионизм, однако... Так что еще неизвестно, по какому маршруту это все пойдет...
Еще неизвестно, куда нас выведет мифологическая "Натива"...
Что касается реальной Нативы, то в одном из эпизодов фильма какой-то бывший товарищ по оружию пытается смягчить образ крутой воительницы. Прерывающимся от волнения голосом он рассказывает историю о пытках и убийствах пленных кем-то из командиров и о том, в каком шоке была от этого Натива, как она возмущалась и переживала. У меня создалось впечатление, что хороший друг, надо сказать, выгораживает даму, заботится о ее репутации, а заодно и подправляет слегка сионистский нарратив. Сама Натива описывает эту историю в одной из своих книг, и сводится она примерно к следующему: один из командиров допрашивал пленных. Поскольку он был одноруким, он попросил Нативу вести протокол допроса. В ходе допроса в приступе ярости он начал убивать пленных - мотыгой. Нативе удалось отбить одного из них - женской истерикой и угрозами дать делу огласку. Спасенный араб до сих пор поддерживает отношения с Нативой. Что касается командира, то после войны он, раскаявшись, крестился и ушел в монастырь.
Натива говорит в кино, что ей по сей день снятся кошмары. Ощущения вины, однако, не чувствуется: "Они нас убивают больше, чем мы их". Точка.
"Ты сама кого-то убивала?" - спрашивает Лина Чаплина в одном из кадров фильма, на что Натива отвечает: "Многих, и с очень близкого расстояния. Вот так, как ты передо мною тут сидишь, с такого расстояния я их убивала. Из засады".
Еще года три назад кое-кто на этой фразе поднялся бы и вышел из зала в знак протеста. Но не сегодня - контекст другой. Вот что пишет по этому поводу историк и апологет постсионизма Том Сегев в своей новой книге "Элвис в Иерусалиме: постсионизм и американизация Израиля": "В эти времена история пошла вспять... Приходит на ум замечание, сделанное британским генералом Монтгомери: "Евреи убивают арабов, арабы убивают евреев. Это то, что происходит в Палестине сейчас и, скорее всего, будет происходить в ближайшие пятьдесят лет"... Палестинский террор толкнул Израиль обратно в лоно сионизма. Поэтому постсионизм в данный момент - аут... Сегодня опять стало вполне принятым открыто ненавидеть арабов".
Еще один забавный эпизод фильма: встречает Нативу на улице человек в кипе и устраивает ей разнос. Вернее, не столько ей, сколько левому лагерю борцов за мир, к которому он ее на всякий случай причисляет. "Таким, как ты, дают трибуну, и вы, такие-сякие, подрываете, уступаете и т.п." Натива обиженно молчит и дуется, а в камеру ворчит, что она такого не заслужила за все свои заслуги перед государством. Но в дискуссию по делу не вступает. Тот, кто устраивает ей разнос, человек правый, видимо, реагирует на какое-то ее высказывание по радио в поддержку мирного процесса. Похоже, к тому времени, когда снимался фильм, Натива уже передумала поддерживать мирный процесс. "Мир? Сейчас? - говорит она. - Как раз сейчас нужно делать войну!"
Спасибо интифаде. Не будь ее, фиг бы это все вышло на экран.