По ночам Циля мелко-мелко целует спрятанный под подушкой молитвенник и заклинает громким шепотом: "Только жить, только жить, только жить, жить, жить..."
     А бабе Неле жить больше не хочется. Устала.
     По утрам все уходят из дому, оставляют ее с Цилей. Завтрака, слава богу, здесь не готовят, каждый хватает из холодильника и убегает, этот шум не считается, не мешает бабе Неле. Можно бы поспать еще немного, полежать, понежить старые косточки, но из Цилиного угла уже несется: "Чаю! Бабуля, скоро ли чаю?" Баба Неля зажимает уши подушкой, сквозь подушку несмолкаемо скрипит "А-а-а-аю!", иногда тонкое, жалобное хныканье: "Мамочка, чайку хочу, ма-а-ма-а..." Баба Неля корчится под одеялом, привычно возводит вокруг Цилиного топчана стену из полых бетонных блоков, блок на блок, быстро-быстро, вот сейчас закроется последний проем, и весь угол заключится в непроницаемую бетонную коробку, и станет тихо, боже, какое счастье, но ведь воздуха там внутри мало, ненадолго хватит, вдруг я засну, а она там задохнется - ну и пусть? - баба Неля свешивает на край постели не отдохнувшие за ночь ноги и шипит:
     - Да будет тебе чай, будет, подождешь.
     Спасибо хоть, что сняли квартиру с такой просторной кухней. Район плохой, и всего одна комната, зато дешевле, и большая кухня. Тут тебе и столовая, и салон, и спать ей с Цилей есть местечко. Хотя бы не все в куче. На день перевалить Цилю в комнату - целый день рядом с ней не выдержать - и остаться одной. Не отдыхать, конечно - уборка, магазин, готовка, стирка, Циле уколы, искупать ее, кормить, и чай, чай, чай, бесконечный чай.
     Циля из кухни уходить не хочет, упирается, хочет смотреть, что баба Неля будет делать да так ли, и чаю скорее допросишься, но с бабой Нелей разговор короткий - халат на плечи, костыль в руки и марш-марш. В комнате Циля хочет непременно на Юлькину кровать, рвется примерить Юлькину пижамку - коротенькие штанишки и маечку, баба Неля пижамку не дает, но с кроватью уступает, хотя предпочла бы на Валину, Валина кровать удобнее стоит, легче менять в случае чего.
     Пока стелила клеенку, прибирала Цилю и поила чаем, обдумывала, как закупиться, чтоб посытнее и побольше. На рынок бы, но далеко ехать, страшно Цилю надолго бросать, да и не дотащить. Значит, или к Хезьке в лавку, или в супер. В супере лучше, выбору больше, но опять на автобусе три остановки и еще пройти, а Хезька-бухарец рядом, и, главное, записывает в долг до конца месяца, а там пусть расплачиваются, как хотят. А наличные припрятать пока, все равно на них же пойдет. Правда, к Хезьке, сказали, только по мелочи, только в крайнем случае, а тут крайний случай каждый день, ноги совсем не носят. Леночка с Юлькой ладно, где им понять, но Валентина, у самой ведь ноги пухнут - нет, туда же: "Мама, помни, каждый шекель на счету, а у Хезьки все дороже, и потом, он приписывает".
     Принесла продукты, опять поставила чайник - правда, Циля еще не просит, но можно не беспокоиться, просто не слышала, что баба Неля вернулась. Холодильник-старикашка громко завыл, ткнула его кулаком в бок, сколько электричества на один вой уходит. Вот тебе и Хезька, хоть и жулик, а незлой, увидел, как баба Неля стоит-думает над куском мороженого мяса, и вынес целую кучу мослов - отличные, чистые мослы, и мяса еще кое-где шматки порядочные. Себе, говорит, на фабрике мясо брал, хороший борщ сваришь - и даром всю кучу ей отдал. Девкам не скажу, решила баба Неля, кочевряжиться будут.
     - Чаю, Нелечка! - донеслось из комнаты. - Нелли? Ча-аю!
     - Суп сейчас поставлю, тогда дам.
     - Ты слышишь меня, Нелли? Чаю! Нелли?
     Лучше не отвечать. Чайник давно закипел, надо подогреть, Циля кипятка требует, все холодно ей. Холодно, здесь! Глотку надо луженую иметь, чтобы таким чаем наливаться, и в такую жару. Да она и вся луженая.
     Суп пахнет вроде бы и ничего, но как-то странно. Ну, мое дело маленькое, не нравится - не ешьте. "Бабуля, котлеток хочется! Бабуля, сделай блинчики с мясом! Бабуля, никогда колбаски в доме нет!" - прислугу себе нашли. Баба Неля с сердцем грохнула крышку на кастрюлю, крышка соскочила, баба Неля хотела подхватить ее половником, суп из половника выплеснулся на стену, крышка и половник шмякнулись на пол. Баба Неля хотела присесть на корточки, поднять, свалилась на четвереньки и немного повыла, отдыхая. Девки, паршивки, куда завезли, за что, зачем? "Ради ребенка, бабуленька, ради ребенка, ребенку там будет хорошо!" - да начхать мне на вашего ребенка, сами заботьтесь о своем ребенке, что же мне, так до седьмого колена обо всех и думать, кто обо мне подумает? Баба Неля подцепила крышку, с размаху грохнула ею о пол, в этом была даже приятность, на четвереньках очень сподручно. А о Циле кто подумает? Цилю-то куда? Уж говорили бы прямо: на свалку вас, на свалку, старье проклятое, не заедайте чужие жизни! Ну, я-то хоть завтра бы сдохла, с радостью, да Цилю-то куда?
     - Нелли? Ча-аю!
     Повыла, погрохала крышкой, и как будто легче.
     Циля, когда лежит, такая маленькая кажется, а ведь большая женщина была, выше отца. Только голова, лицо большие стали, угловатые, тяжелые. Что это, кости к старости разрастаются или оттого, что щеки вниз сползли? Вот она черепушку свою лысую прячет под простыней и выглядывает одним глазом, играет с бабой Нелей, кокетничает. Не к добру это, плохой знак. Баба Неля откидывает простыню. Так и есть.
     - Да что ж ты не сказала? Сколько можно? Почему не позвала?
     - Я звала, - Циля смотрит виновато.
     - Где ты звала? "Чаю, чаю", а что нужно, никогда не скажешь. Вставай давай.
     Заново прибранная, сухая Циля не хочет больше лежать. И ладно бы, лишний раз подстилку не менять, но она хочет общаться, хочет быть с бабой Нелей в кухне. Двенадцатый час всего, а у бабы Нели уже нет сил.
     - Сиди здесь, нa тебе гребень, причешись хотя бы.
     Циля послушно водит гребнем по остаткам волос, обратной стороной, правда, но пусть. Шепчет просительно:
     - А чай совсем остыл, Нелечка...
     Пока возилась с Цилей, суп выкипел, залил газовую конфорку. И жаль, скоро заметила, как раз бы один конец. Баба Неля принюхалась - совсем не страшно пахнет, здесь и газ не такой, едва-едва приванивает. Интересно, а действие свое оказывает или слаб?
     Отнесла Циле подогретого чаю. Циля тем временем прихорошилась, заправила ночную рубаху в штаны, на голову напялила Юлькину скаутовскую беретку, и откуда она ее вытащила? Сидит на кровати, сложив на коленях деревянные руки, поднимает на бабу Нелю спокойные, глухие глаза, говорит разумно и настойчиво:
     - Мир фурн!
     - На, горячий.
     - Мир фурн, мейн кинд!
     - Не пролей смотри.
     - Мир фурн!
     - Ладно, ладно, пей. А я тебя спросить хочу.
     - Спроси, - так же разумно отвечает Циля, держа обеими руками обжигающий стакан.
     - Тебе, Циля, как жить, совсем нестерпимо или ничего еще?
     Циля не отвечает, глотает чай, жмурится.
     - Вот я бы, например, умереть хотела. Никакого мне интереса жить. А тебе как?
     - Мне интерес, - твердо отвечает Циля.
     - Какой, скажи?
     - Жить интерес.
     - Какой, какой, скажи?
     Циля растягивает рот в обиженную гримасу, изо рта капает чай. Баба Неля вытирает ей кухонным полотенцем подбородок, Циля мотает головой, плаксиво гудит сквозь полотенце:
     - Ма-мочка, ну чего ты...
     - Да не мамочка я тебе, Циля, сколько говорено, это ты моя мамочка маразменная. Так не скажешь? какой тебе в жизни интерес?
     Циля не хочет сейчас говорить, хочет пить чай, пока горячий, перекатывает его во рту, как конфету.
     - Значит, не хочешь помирать?
     Циля поспешно проглатывает чай, бормочет:
     - Хас, хас, хас! Только жить, жить, жить!
     - Эх, завела! А зачем, какое тебе в этом удовольствие?
     - ... в этом удовольствие... - эхом отзывается Циля. И поясняет, опять твердо и разумно: - Помирать скучно.
     Суп сварился, теперь начистить картошки и за стирку. Пеленок магазинных, которые на выброс, давно не осталось, на новые денег жаль, а тряпки Цилины не в стиралку же класть.
     Это я родную мать подбиваю умереть поскорее, думала баба Неля. Думалось вяло, без ужаса, мысли были привычные, еще оттуда. Раз ведь уже и начала умирать, и, кажется, без особых страданий. Нет, вытащили обратно. Девяносто шестой год, дважды вспыхивал и пригасал вырезанный и залеченный рак желудка, отказывали почки, наполнялись водой легкие, заволакивало густой глаукомой глаза. Свезли в больницу, к отжившему телу сошлись белые халаты, обмотали тело проводами и трубочками, булькало и переливалось, сновали по экранам зеленые зигзаги, лениво растекаясь в прямую линию - не хочет больше сжиматься и растягиваться мускульный мешок в груди? скорее катите машину, шибанем его током, и пойдет! - врачебная наука с угрюмым упорством делала свое святое дело. И снова начали видеть неизвестно что глаза, рак поджал клешни, увядшие было почки снова стали процеживать чай, чай, чай, бесконечный чай. Иногда соки, но редко, соков Циля не любит, да и дорого.
     Не помешали бы, она бы, может, и не заметила, "только жить, жить", да так незаметно бы и перешла.
     А тогда и мне бы можно. Мне, пожалуй, потрудней придется. Раньше сказали бы - древняя старуха, а по нынешним временам молодая совсем, ухмыльнулась баба Неля, всего семьдесят пять. Болезней, правда, хватает. В груди иногда так сдавит, в глазах темно. Баба Неля скрывает свои хвори, не хочет, чтоб лечили. Впрочем, никто особо и не спрашивает, знают только, что ноги сильно болят, ну, это у многих пожилых. Ноги эти, колоды, так гудят, и так клонит в сон, что бабе Неле кажется, вот лягу, закрою глаза - и уйду глубоко-глубоко, на самое дно, и не вынырну.
     Баба Неля читала и по телевизору слышала о стариках, даже не всегда одиноких, иногда и парами, которые сами себе помогали уйти. Ни от чего особенного, просто от старости. Идея бабе Неле кажется разумной, и простой - у девок сонных таблеток полно, - но сама она этого не сделает. Слишком уж красиво получается, как в кино, а на самом деле ничего красивого нет. Да еще, не дай бог, откачают, позору сколько.
     И хватит, обрывает себя баба Неля.
     Что, нельзя уж и о будущем помечтать, возражает она сама себе с ухмылкой.
     Мечтай, да не замечтывайся. Циля живехонька, и девки?
     А девки - не знаешь, что ли? спят и видят, чтобы вас с Цилей не стало вдруг. Вот чтоб встать утром - а вас нету, просто исчезли, испарились - и никто не виноват. В доме тихо, чисто, просторно, не воняет, никто не стонет, не охает, чаю не просит, глупостей не плетет. И обеды им твои не нужны, и без стирки-глажки твоей обошлись бы, только виноватости боятся, не признаются. Да уж почти и признаются. Леночка едва разговором удостаивает, и Юлька тоже, только махнет рукой, не болтай, бабуля, ерунды, а Цилю вообще как не слышат, не видят, обходят стороной.
     Но ведь что греха таить, и у самой бабы Нели все меньше в душе заботы о них и тревоги. Случится что у какой-нибудь из них, неудача, болезнь, печаль - вроде бы и заволнуется баба Неля, вроде бы и захочется ей что-нибудь сделать, помочь, утешить, а чуть времени пройдет, и тускнеют, затягиваются мутью безразличия эти прежде нестерпимо острые чувства. А если иной раз и заколют в душу, баба Неля быстро-быстро их гасит, придавливает, не хочет больше. Поначалу трудно было приучаться к мысли, что совета твоего не спросят, распоряжений не услышат, трудно было поверить, что ничем ты больше не можешь повлиять на течение жизни отделившихся от твоей плоти существ, а потом, может быть, с переездом, это стало проходить, страстное внимание к ним постепенно сменилось вялой, тупой болью, словно давно засевшая заноза, к которой притерпелся, и лишь порой, при неловком движении, бьет током от ее незатупившегося острия. Да и советов для них у бабы Нели никаких не осталось, особенно в этой новой жизни. Циля, та и вовсе с недоумением смотрит на вытянувшуюся из нее цепочку живых существ и считает, кажется, что все они, включая и ее самое, дети одной большой и заботливой мамы, бабы Нели. Она уже редко помнит, кто - кто. Сама же баба Неля на память не жалуется, что надо, все помнит хорошо, неизвестно только, что именно надо. И картинки, которые показывает ей память, не стираются, но тускнеют и не вызывают у нее особого интереса, а только тягучую тоску по той, не бабе Неле, а Нелли, Нелечке, к которой это имело будто бы прямое отношение. Что толку, Нелли-Нелечки давно нет, ни одна из девок тоже никогда этими картинками не интересуется - не для кого их и вызывать, и баба Неля воспоминаниям предается редко.
     Такое это занятие, стирка - задумаешься-задумаешься, не знаешь, про что и думаешь. Баба Неля стоит на коленях около ванны, руки в теплой мыльной воде, не стирает, ищет в мыслях, о чем начала думать. Ступни сзади лежат на каменном полу как не свои, как-то вставать придется.
     - Ча-аю!
     Скорей достирать, покою ведь не даст. Вот про нее и думала, про Цилю, что бросить ее нельзя, не на кого, не на девок же. А за самих девок особо страдать нечего, все как-то устраиваются в жизни, устроятся и они, так или иначе.
     Вот только Валентина... Не то чтобы самая любимая, нет, Леночку баба Неля когда-то любила больше всех, больше мужа, больше дочери, надышаться на нее не могла. Юльку так полюбить уже не сумела, сил стало меньше, а теперь и вовсе, если Юлька родит при жизни бабы Нели, запросто может случиться, то для бабы Нели это будет совсем постороннее существо. Нет, Валентина просто по времени всех ближе, ближайшее звено в цепочке, следующая на очереди. И совсем ни к чему не готова.
     Баба Неля не помнит про себя, чтобы она чего-нибудь, что надо, не умела. Так или иначе, лучше, хуже, не учась и не колеблясь, за все бралась и все делала. Про Цилю и говорить нечего, солдат революции. В кого же это Валентина такая задалась, подушка пролёжанная, ничего не умеет толком, ничего не знает, ни к чему ни таланта, ни интереса, ничему не научилась за свои полвека с лишним, ни к чему и ни к кому не прикипела сердцем. Непонятно даже, как замуж вышла, как Леночку родила. Мужа, разумеется, удержать не сумела, ну, это и получше ее не сумели. Леночка вон и вовсе замуж не пошла, у них это нынче просто, нагуляла Юльку в восемнадцать лет, кинула бабе Неле, побежала дальше гулять. А Валентина, как муж ушел, и совсем заснула. Баба Неля ей и Леночку вырастила, потом и Юльку. Ну, а не будет бабы Нели, что Валентина тогда? Впрочем, не бабе Неле теперь это решать. Либо приспособится, либо пропадет - как все.
     Развесила пеленки, дала Циле чаю, взялась за глажку. Слава богу, постельное здесь не гладят, и Юлька свои джинсы с футболками не велела, с криком даже, но Леночке каждый день свежую блузку на работу, Валентина свое и сама могла бы, все вечера сиднем дома сидит, да пока надумает, пока раскачается, а там либо прожжет, либо перепачкает...
     Забежала в перерыв Леночка, вытащила коробку с документами, что-то кладет, что-то вынимает. Последние дни все время в этой коробке роется, бегает куда-то, но, конечно, не говорит. Довольная сегодня на удивление, даже и ругнула бабу Нелю:
     - Опять Циля Юлькину кровать всю прописает! Зачем пустила? Мало тебе, что в кухне вонь несусветная? - и то с улыбкой.
     Редко нынче достаются бабе Неле Леночкины улыбки, давно уж нет у нее прежней ненаглядной внученьки Леночки, а почему-то сегодня эта улыбка бабу Нелю не обрадовала.
     Леночка понюхала суп, поморщилась, но съела несколько ложек, прямо из кастрюли.
     - Села бы, пообедала как человек. Случилось что? Или не скажешь, как всегда?
     - Потом, потом! Опаздываю! Вечером...
     И опять улыбается, но прямо на бабу Нелю не смотрит. И убежала.
     Теперь Цилю кормить. Циля почти ничего не ест, но попробуй-ка пропусти обед или ужин.
     Процедура сложная. Опять перетащить Цилю обратно в кухню - а не хочет теперь, хочет здесь, на кровати, упирается, не сдвинешь. Да ведь нельзя, все заляпает.
     - Ну и сиди без обеда.
     Циля мгновенно начинает плакать. Слез у нее мало, две-три слезинки всего, она подбирает их темным согнутым пальцем - и в рот, бережет жидкость. Дальше плачет всухую.
     Баба Неля тоже заплакала бы. Но лучше не начинать, у нее слез нет совсем, а без слез такой жгучий спазм сожмет горло, за час не разделаешься.
     - Ладно тебе, ладно, пойдем поедим.
     А Циля раз, вывернулась из рук - откуда только прыть берется, когда не надо - и улеглась. Лежит в своей беретке, скрючилась, поплакивает потихоньку.
     - Не хочешь есть? А без еды жить не будешь.
     - Жить, жить! - всхлипывает Циля. - Только жить, жить, жить!
     Звонок в дверь. И кого дьявол несет? У своих у всех ключи.
     Молодой мужик, лет сорока плюс.
     - Это здесь мишпахат олим из Руссия?
     - Здесь, здесь.
     - Шалом. Это гиверет Рувински?
     - Это дочка моя Рувинская. А я Сомова.
     - Да, так. Вот у меня ба-решима Рувински Валентина, Рувински Элена, Рувински Юлия, Сомов Нелли...
     - Это я... Да что в дверях стоять, пройдемте хоть в кухню, если по делу.
     Какое у него может быть дело? А там Циля голодная плачет.
     В одной руке у него список, в другой полиэтиленовый мешок. Дочитывает по списку:
     - ...и Ласкин Циля.
     - А это моя мама.
     - У вас все еще мама? Как красиво.
     Да уж, куда красивее.
     - А я прихожу сказать, что у нас мивца.
     Баба Неля чуть не плюнула:
     - Нет, нет, ничего не покупаем! Шалом, шалом! - и из кухни хочет его вытеснить, на выход, а он не поддается:
     - Я к вам беhитнадвут, леhааник сиюа, помогать олим хадашим...
     - Ну, заболтал! Ничего я тебя не понимаю, и понимать не хочу.
     - Но почему? Вам не нравится баарец?
     Ну, что ему скажешь? Как дети, ей-богу. Нравится, не нравится, тоже мне разговор.
     - Мне везде нравится.
     - Увидите, все будет хорошо.
     - Знаю, знаю.
     - Есть проблемы, но не надо входить в панику, они даются развязать.
     Ах ты ласточка моя, развяжи-ка ты мою проблему.
     - Конечно, конечно, - соглашается баба Неля, а сама потихонечку к двери его направляет. А он открывает мешок:
     - И я вам даю подарок.
     - Подарок?
     - Да, не так важно, я вам даю немного хорошей одежды.
     Ни в чем он не виноват, хочет, как лучше, но бабу Нелю заливает злоба:
     - Шмотья старого?
     - Шмотья? Шматес? - лицо обиженное, и впрямь, как у ребенка. - Нет, совсем красивая одежда, - и вынимает две нарядные мужские рубахи, от долгого хранения на них плотно слежавшиеся складки. Показывает бабе Неле ярлыки на вороте: - Пожалуйста, очень хорошая хевра, "Брук Бразерс", Братья Бруки...
     - Какие там братья бруки, это сестры рубашки. Да у нас мужиков и в заводе нету.
     - Мужиков? Икарим? Агрикультурный работник в бейт-харошет. У вас нет? Но это не отыгрывает роль. Это не бегед авода. Не трудовое платье.
     - Да что уж ты думаешь, я и рубашки не видела? Не надо нам рубашек, нету у нас в семье мужиков, ну, мужчин, мужеска пола. Бабы одни, женщины, понимаешь?
     Понимает. Сочувственно крутит головой, но не уходит. Смотрит даже, куда бы присесть. Баба Неля стоит твердо, неужели он и на это не поглядит, плюхнется? А ноги гудят-гудят, на месте стоять хуже всего. Рубашки обратно в мешок сложил, опять со списком сверяется:
     - Рувински Элена - твоя дочь? Сколько лет?
     - Внучка, - бормочет баба Неля, - тебе-то на хрена...
     - Как, извиняюсь?
     - Внучка это моя, внучка! - выкрикивает баба Неля.
     - А, внучка, маленки. А Валентина?
     - Дочь.
     - Сколько лет?
     Мужичок здоровый, крепенький, но года сорок три - сорок четыре наверняка есть. Попробовать, что ли? Валентина, тетеря сонная, не так уж плохо сохранилась.
     - Сорок пять.
     - О, - опять в список: - И Элена ее дочь. А кто такое Рувински Юлия?
     - А это Лены, моей внучки, дочка.
     - О? Внучка дочка? Сколько лет?
     - Да маленькая она, совсем девочка.
     - О! Я хочу с удовольствием познакомиться.
     - С кем, с Валей?
     - Да... что имеет маленки дочка. И совсем нет мужика.
     Неужто неженатый? Вряд ли. Но проверить стоит.
     - А вы что, тоже одинокий? Никого нет?
     Оскорбился, покраснел даже.
     - Как это значит, никого нет? У меня все есть, семья есть, дом есть, эсек есть, рехев есть... Моя папа-мама здесь от мильхемет hашихрур, от войны по освобождению... через Польшу...
     Дальше баба Неля не слушает. Все у него есть! И туда же, на знакомство набивается, бесстыжие его глаза. А ты кто такая, одергивает себя баба Неля, мораль тут наводить? Против своего же интереса. Только разозлила, а зачем. Ну, теперь польсти, польсти.
     - Вы, значит, здесь родились? А как хорошо по-русски говорите.
     Расплылся сразу, заскромничал:
     - Нет, я кцат, мене-более.
     Сейчас скажет "когда родители не хотели, чтоб я понимал, они говорили по-русски"...
     - Когда папа-мама не хотели...
     Что в них приятно, быстро отходят. Вообще, по виду добрый человек. Валентине, нескладёхе, разве свободного найти? Это, может, Леночке, дай-то бог... А человек местный, устроенный, может что...
     - А как вас зовут, я даже и не спросила?
     - Цви, но по-русски Гриша, пожалуйста. Так вот, у нас есть мивца...
     В комнате крикнула что-то Циля, но глухо, не разобрать. Баба Неля заторопилась, заговорила погромче:
     - Да вы, Гриша, про мивцу лучше девочкам расскажете, они лучше поймут. Заходите вечерком в гости, все дома будут.
     Гриша на возглас оглянулся, с ноги на ногу переступил, но спросил только:
     - Этот вечер?
     - Этот, этот, сегодня.
     И снова осторожно к выходу его, к выходу. Он двинулся, бормочет:
     - Я с удовольствием хочу... - а сам прислушивается.
     Посмотрим, какое от тебя удовольствие будет.
     И снова Циля крикнула, да близко совсем.
     Баба Неля оглянулась - а Циля в дверях стоит, большая, тощая, беретка набекрень, ночная рубаха на животе комом в трусы заправлена, ноги голые, в одной руке костыль, другую вытянула прямо на Гришу, и громко говорит:
     - Мир фурн!
     - Циля, ты что?
     Гриша от самой двери тоже оглянулся:
     - А, вот это ваша мама?
     Баба Неля сжала зубы:
     - Да, вот это моя мама.
     Что, красиво?
     Шалом, шалом, задерживаться больше не стал.
     - Что же ты со мной делаешь, Циля?
     Циля уцепилась свободной рукой за косяк, потрясает костылем в сторону двери:
     - Мир фурн, мейн кинд!
     - Вот, родную дочь женатому подложить хочу, а ты спугнула!
     - Мир фурн, мир фурн!
     - Да будет тебе, куда фурн-то? Приехали уже.
     - Мир фурн нах Исроэл, эрец hакойдеш!
    
     Мир фурн... Впервые баба Неля услышала эти слова лет тридцать назад. Циля, коммунистка пламенная, соображала, однако, хорошо. Подошло ее время, и как жарко верила, так же и перегорела. Но место пусто оставалось недолго, она загорелась новой идеей: Израиль. Тут как раз у них там большая война была, они победили с треском, и вскоре после этого Циля объявила: мир фурн! Откуда только идиш у нее взялся, баба Неля никогда и не думала, что мать знает идиш. Стала зажигать свечки по субботам, молитвенник раздобыла, благословляла трапезу. Циля была еще тогда главным двигателем семьи, таким же, каким после нее стала баба Неля, а теперь, незаметно, но цепко, эту роль перехватила Леночка, Валентина на эту роль никогда и не претендовала. Циля тогда суетилась, встречалась с какими-то людьми, ездила в Прибалтику, узнавала. Леночка будет расти среди своих, ликовала она шепотом, пустив воду в ванной. Но семейная власть уже уходила из ее рук, а баба Неля не очень-то верила рассказам о райской заморской жизни, какие еще там свои, а затея опасная, неизвестно, в какую сторону и поедешь, и вообще, жилось им тогда сносно, маленькая Леночка росла здоровая и веселая, от добра добра не ищут, а Валентина и подавно, лишь бы не двигаться. Так тогда никуда и не двинулись, только Циля, услышав, что уехал очередной знакомый, вздыхала: мир фурн...
     С этим затаенным "мир фурн" и прожила все тридцать лет. А когда жизнь стала совсем плохая, и решили, теперь уже по Леночкиной инициативе, все же двинуться, той Цили уже не было, а эта вроде бы и не заметила перемещения, и не порадовалась своей победе.
    
     Всю вторую половину дня бабе Неле не то что прилечь - присесть как следует не приходится.
     Циля в конце концов поддалась на уговоры, села за стол в кухне, но так ничего и не съела, только извозилась вся и запросилась в постель. Обмыла ее, уложила, сделала укол, даже по голове погладила. Циля подбила себе под шею лишнюю подушку с соседней Валиной кровати, прикрыла глаза. Баба Неля на цыпочках пошла из комнаты, за спиной раздалось отчетливое:
     - Теперь покушать и чаю.
     На ругань сил не было, баба Неля снова разогрела суп, поставила чайник.
     Прибежала из школы Юлька, сунулась было в комнату, увидела Цилю на своей кровати и ускакала на кухню. Баба Неля наскоро подала ей, пошла кормить Цилю. А Циля теперь тоже хочет есть за столом в кухне, вместе с праправнучкой Юлечкой. Только баба Неля перенесла еду в кухню, перевела Цилю, заново обмотала ее тряпкой - Юлька без звука подхватилась, набросала в тарелку жареной картошки и ушла есть в комнату. Циля по инерции проглотила ложку супа, пристально глядя на опустевшее Юлькино место, затем недоуменно посмотрела на бабу Нелю:
     - А где она?
     - Она уже поела. На, - баба Неля воспользовалась моментом, впихнула в недоуменный рот следующую ложку.
     - Где она?
     - Уроки пошла делать, - соврала баба Неля, хотя знала, что Юлька лежит на Валиной кровати, поставив тарелку на грудь, и читает книжку о красавице из Нью-Джерси, за которой старый муж-миллионер послал частного сыщика, выследить и заснять ее роман с юным журналистом, чтобы потом развестись, не дав ей ни одного миллиона. А на свою кровать Юлька теперь ни за что не ляжет, пока баба Неля не переменит всю постель, хотя она под клеенкой совершенно сухая и чистая.
     - И я пойду, - Циля увертывается от очередной ложки, рука у бабы Нели дрожит, суп проливается на пол.
     - Ты есть будешь или нет?
     - Уроки делать, - воркует Циля и шарит за спиной, ищет костыль.
     - Есть будешь или нет? - рычит баба Неля и шваркает ложкой об стол.
     Циля отшатывается, заслоняет лицо руками. Из комнаты выскакивает Юлька:
     - Бабуля, не могла раньше наораться, обязательно, когда я дома?
     - Молчи, - хрипло шепчет баба Неля.
     - Чего ты ее терроризируешь?
     - Молчи, уходи отсюда.
     - Чего молчи, чего уходи? Будто вы одни здесь живете! Продыху от вас нет.
     Не срывайся, не реагируй, уговаривает себя баба Неля. Девчонка повторяет чужие слова. Чьи - чужие? Моей дочери и моей внучки.
     - Прошу тебя, уходи, - шепчет она, тяжело дыша.
     - Прошу, прошу! Я вот тебя тоже прошу, не клади ее на мою кровать, не ори, не вари суп из всякой дряни...
     - Уходи отсюда, поганка маленькая! - кричит баба Неля. Напряженные связки сжимаются рыдательным спазмом, резь нестерпимая. Юлька пугается бабкиного лица, захлопывает за собой дверь в комнату, напоследок все же бросает неуверенно:
     - Сама уходи...
    
     Временно снова становится тихо. Юлька немного пересидела в комнате прабабкин гнев, подвела глаза, налоснила волосы блестящей липкой гадостью и ушла, не сказавшись. Баба Неля моет посуду. Циля притаилась в своем углу и еле слышно бормочет там свое "только жить".
     Баба Неля не переживает стычку с Юлькой, не думает о ней. Как только перестало давить в горле, она ее как бы и забыла. Хуже другое. Перепуганная Циля так проворно убралась на свой топчан, не прося даже чаю, что баба Неля не успела перестелить под нее с Юлькиной кровати клеенку. Надо бы перевести Цилю обратно в комнату, скоро все сойдутся, станут толочься в кухне, захотят посидеть у стола, Циля будет им мешать.
     Вместо этого баба Неля решает прилечь. Под вечер, как спадет жара, Циля захочет гулять, вспоминает она с тоской. Если не полежать хоть немного, то, пожалуй, просто не потянуть. Кровать манит непреодолимо, а клеенку уж потом, Циля чаю не пила, может, обойдется...
     Баба Неля стоит у раковины, держась за край, и думает о том, как сделать четыре шага, отделяющие ее от кровати. Застоялись ноги, пока посуду мыла. Опереться о стол, потом о спинку стула, главное, начать двигаться, вот сделала два шага, и уже легче. Сейчас лягу, ноги повыше...
     Хлопает входная дверь - пришла Валентина. И сразу в кухню. Не раздеваясь, не сняв босоножки, протискивается мимо бабы Нели, валится на ее топчан, слабо стонет:
     - Все, хватит, завтра не пойду...
     Каждый вечер она так говорит. Баба Неля знает, как тяжело с опухшими ногами мыть подъезды, и сочувствует дочери, но не очень сильно.
     - Валя... пошла бы на свою кровать...
     Валентина лежит, не отвечает.
     - Доченька... поди на свою кровать, - просит баба Неля.
     Валентина тяжело поднимается, молча уходит в комнату, только посмотрела на бабу Нелю. Так посмотрела, что баба Неля жалеет, зачем она сама не пошла в комнату, не легла на Валину кровать.
     - Ча-аю? - робко пищит из своего угла Циля.
     Но баба Неля уже лежит, и никакая сила ее ближайшие четверть часа не подымет. Закрыть глаза, ни о чем не думать, набираться сил, чтобы взять последнюю на сегодня дистанцию - вечер. Баба Неля так это про себя называет для утешения, последняя дистанция, последний на сегодня рывок, но дистанция эта состоит из множества мелких отрезков, и все их надо пройти. Прогулка с Цилей, чай, прибрать кухню, когда все покормятся, чай, прибрать ванную, когда все помоются и лягут спать. А там уж только постелить Циле, раздеть ее, уложить, укол, чай.
     Но это все ладно. Это все ничего. Самое тяжкое для бабы Нели - это вечернее присутствие в доме всех домочадцев, тех самых единственных людей в мире, которых она привыкла и умела любить. Любить их она потихоньку отвыкает, но к тому, что они больше не принимают ее за равного себе человека, не говоря уж о Циле, привыкнуть пока не может. Тяжкую работу по их обслуживанию, неблагодарность, ругань, грубость, вспышки раздражения, как сегодня с Юлькой, - это все баба Неля вполне может перенести. Обидно, конечно, горько даже, ну, повоешь иногда. Это все не так страшно, это все потому, что живут так тесно, и денег всегда в обрез, вообще, неустроенно очень, ну, не навек же, рассуждает баба Неля. А вот то, что они почти полностью отсекли ее от всякого участия в их нормальном общении, это, догадывается баба Неля, вряд ли уж пройдет.
     Баба Неля знает, как будет выглядеть вечер. Сама она, конечно, будет "копаться" - бабуля, ну что ты все копаешься, обещала со мной посидеть, просила когда-то Леночка, когда баба Неля была еще почти молодая и для Леночки главный человек. Девки, Валентина, Леночка и Юлька, засядут в комнате или в кухне, в зависимости от того, куда баба Неля запустит после прогулки Цилю. И если им ничего от бабы Нели не требуется, обращаться к ней не будут. Циля будет рваться посидеть с ними, начнет за ними ходить, они разок перейдут из одного помещения в другое, потом которая-нибудь скажет: бабуля, ну что ты за ней не следишь, уйми ее, посидели бы в кухне (или в комнате), поговорить не даете. Они искренне полагают, что говорить с бабой Нелей, кроме простейших хозяйственных дел, не о чем.
     А разве не так, спрашивает себя баба Неля. Что ты им интересного можешь сказать? Конечно, хочется порасспросить, узнать, как кто устраивается на новом месте, с кем общается, что видит, и вообще. Что ж, она и спрашивает, и они даже отвечают, скажут что-нибудь, побыстрее и попроще, как ребенку, чтобы отвязаться. Все равно ведь, по-настоящему ей всего этого не понять. Ну, а ты-то, ты что им можешь сказать, чтобы им было нужно и интересно, допытывается у себя баба Неля. И ничего такого в себе не находит.
     Ох, а сегодняшний Гриша с мивцой? Вдруг и впрямь придет. Еще, правда, не совсем вечер, но кто его знает, когда у них тут принято в гости ходить. А Валентина там валяется, не евши, не мывшись, не переодевшись, распухшая, растрепанная и злая.
     Вставай, бабуля.
     - Ча-а-ю...
     Валентина не лежит, а сидит. Сдергивает с Юлькиной кровати свою подушку, взбивает, на бабу Нелю не смотрит.
     - Доченька, обедать будешь?
     Молчит.
     - Иди поешь, сразу полегчает.
     Валентина горбится над подушкой, мнет ее кулаком, в голосе слезы:
     - Да, вы тут с Цилей належитесь за целый день, а тут...
     Баба Неля прекрасно видит, чего ждет Валентина. Этой большой, нескладной пожилой женщине, ее дочери, хочется, чтоб ее пожалели, чтоб поохали над ней, посочувствовали ее тяжкой работе и горькой судьбе. Вот - она дает бабе Неле хоть какой-то, а шанс. Хотела же, хотела, чтоб пустили к себе, чтоб по-человечески, как с ровней. И вот, чего тебе еще. Но это значит, что надо сесть рядом, обнять, выслушать все упреки и жалобы, утешать, вытягивать из себя слова... Подгибать ноги, усаживаться на низкую, проваленную кровать, держать изработанными руками это тяжелое, рыхлое тело, да еще как вставать потом, тошно подумать даже...
     - Ладно, Валечка, не сердись. Иди поешь. Или помоешься сперва?
     Валентина начинает плакать в голос. Стонет, обнимая подушку:
     - ...телевизора даже нет... там бы на пенсию через два года... жить больше не хочу...
     Ничего смешного в этих словах нет, наоборот, но баба Неля не может удержаться от усмешки. И эта жить не хочет? Нет, голубушка, рано ты собралась, легко хочешь отделаться, перед тобой еще двое на очереди. Но тут же одернула себя, заставила пожалеть. Как ни бесит ее Валентина своей бездарностью и детской беспомощностью, баба Неля испытывает к ней некое как бы сестринское чувство солидарности, зная, что она все же ближе к ней и Циле, чем к Леночке с Юлькой, и предвидя все, что той вскоре предстоит.
     - Валечка, а у нас сегодня, может быть, гость будет. Приведи себя в порядок, симпатичный такой дядечка.
     - Какой еще гость?
     - Приходил тут один местный, славный такой, средних лет, помогать нам хочет, а объясниться мне с ним трудно.
     Валентина, поднявшая было голову от подушки, утыкается в нее снова, бормочет:
     - Пусть Елена с ним объясняется.
     А тут и Леночка пришла. Оживленная, деловитая, быстро подняла мать, отправила ее в душ, бабу Нелю даже в щеку чмокнула, ужинали? а Юлька где? а вы с Цилей уже гуляли? что же вы, копуши! поужинали бы все вместе.
     - С каких это пор тебе хочется, чтоб мы ужинали все вместе? - недоверчиво спросила баба Неля.
     - Да ни с каких, просто, - весело ответила Леночка, - а тебе разве не хочется? - и на бабу Нелю глянули Леночкины глаза, совсем как прежние, такие же ясные и голубые, только прочесть в них баба Неля уже не может ничего.
     - Мне-то всегда хочется, - спокойно ответила баба Неля, прямо глядя в эти ясные глаза, и они сразу ушли в сторону.
     - Ча-аю!
     - Ну, дай ты ей ее чаю, - добродушно сказала Леночка. - А гулять, ну, пропустите один день, большая важность! Устала ведь, бабуля?
     Баба Неля пошла в кухню ставить чайник. Ох, неладно что-то. Что-то нехорошее готовится. И снова усмехнулась баба Неля. Вон до чего дошло. Вместо того, чтобы радоваться, что любимая внучка весела и приветлива, жду нехорошего. Ну, да мне теперь хорошего и ждать не приходится.
     Дала Циле чаю, та быстро-быстро поглотала:
     - Теперь гулять? - смотрит на бабу Нелю пугливо. Неужели до сих пор помнит стычку с Юлькой? Не может быть, у нее память так долго не держится. Или другое что чувствует?
     - А гулять завтра, хорошо?
     - Завтра? - Циля думает. Баба Неля не уверена, сохранилось ли у Цили представление о том, что такое завтра. - Завтра тоже. И сейчас гулять.
     - Завтра, Циля, завтра!
     Циля опять думает. Спрашивает осторожно:
     - А сегодня что?
     Все у нее, оказывается, сохранилось.
     - А сегодня ужинать будем. Все вместе. Только Юльки дождемся.
     Баба Неля начала было накрывать на стол, пришла в кухню Леночка, поди, бабуля, полежи в комнате, отдохни, и сама стала делать. Давно такого не бывало. Но баба Неля пошла, не все ли равно, почему да отчего, лишь бы не на ногах.
     Вышла из ванной Валентина, совсем другой человек. Приняла душ, смыла слезы, подобрала волосы - на десять лет моложе. Что значит сонная душа, кожа как у девушки, ни одной морщины, никакой краски не надо. Сними халат, оденься, попросила баба Неля, Валентина только губами дернула, ушла в кухню. Пожалуй, губы как раз подкрасить не мешало бы, они у Валентины бледные, вялые, углами вниз, всю картину портят. Сама баба Неля губы до семидесяти лет красила, без того и на улицу не выходила - словно неодетая, а там все труднее стало, помада по морщинам под носом расплывается, возни много, начала забывать, потом и совсем бросила. А ей было к лицу, раньше ей многое было к лицу, даже в семьдесят про нее говорили "красивая старуха", тот еще комплимент, теперь и того никто не скажет.
     А тебе надо? Да уж теперь, наверное, и не надо. Ни комплиментов, ни того, к чему они в конце концов приводят.
     И не жалко?
     Где же не жалко, жалко до ужаса, да ведь против природы не попрешь. Главное, жалко, что попользовалась мало. Еще при муже туда-сюда, хотя и в голову не приходило попросить, чего и сколько хотелось. Не такое воспитание. Что доставалось, то и ладно. А уж после смерти мужа и подавно, потянулось сухояденье. И недурна еще была баба Неля, да только побаивались мужики, и большого женского семейства, и ее самой, властной водительницы этого семейства. И думать ей про это вроде было некогда.
     Хотя бывало, конечно, бывало... Баба Неля сладко потянулась, напрягла гудящие ноги, снова почувствовав себя на мгновение женщиной. Но тут же съежилась опять, облившись жаром от стыда перед самой собой. О чем вспомнила, бабуля, а? Смерти просишь, и туда же!
     Да ведь я на самом деле не про себя начала думать, а про Валентину, быстро оправдалась баба Неля. Не мне это все надо, а ей. Она-то и вовсе почти всю жизнь постом, так только с мужем, годик какой-то поигралась, по поверхности поскребла.
     Поздно ей начинать этому делу учиться, но что-то говорит бабе Неле, что Гриша этот мужичок подходящий, трудностей не побоится. Опасно, конечно - что, как разбудит спящую, да и в сторону? А главное, он, если и клюнет, так на Леночку, а не на Валентину вовсе. Он и бормотал что-то на этот счет, не разобравшись толком в семейной конструкции. Спровадить бы Леночку из дому куда-нибудь - нет, именно сегодня семейный ужин затеяла. Да и не послушается, если попросить, не прежние времена. Ох, Нелечка, Нелечка, учат тебя, учат, а ты все никак не отучишься, все за других планируешь... Баба Неля с кряхтением выбирается из Валиной кровати, идет на кухню.
     Валентина уже за столом, и даже Циля, аккуратно подвязанная чистой тряпочкой, посажена с краю, держит стакан с остатками чая, глядит гордо. Стол накрыт, и на нем, кроме приборов, коробочка сардин и баночка баклажанного салата, и красиво выложенные на дощечке кружки сырокопченой колбасы. Моя все-таки внучка, невольно отмечает баба Неля, когда захочет, все умеет делать быстро и хорошо. Стол выглядит так заманчиво, так по-семейному, что в него хочется поверить. Но баба Неля не верит.
     - Садись, бабуля, начинай с закусок, Юльку не будем ждать.
     Есть бабе Неле давно перехотелось, а от дурного предчувствия сохнет во рту, кусок в горло не лезет.
     - Суп тебе подождать наливать? Я маме и себе наливаю, пусть постынет, а вы с Цилей, верно, с пылу с жару захотите?
     Вы с Цилей.
     Валентина ест молча, глянула на Леночку, и опять в тарелку, а Леночка то присядет, то к плите, даже неловко как-то, сидеть со всеми, и чтоб тебе подавали.
     А Циля как ни в чем не бывало, будто каждый день так. Тянет цепкую лапу, захватывает кусок колбасы, размачивает в чае, и никто ни слова.
     Вы с Цилей. Да.
     - Ну, а что же винца не купила ради праздничка? - спрашивает баба Неля.
     - Праздничка? Какого праздничка? - удивляется Леночка.
     - Не знаю, какого. Тебе виднее.
     Леночка улыбается:
     - А тебе винца хочется?
     - Нет. Слишком страшно для винца.
     - Страшно? - Леночка надувает губы, опять становится совсем похожа на маленькую бабы-нелину внучку. - Какая ты, бабуля, всегда все испортишь! Тут стараешься для вас, жилы из себя вытягиваешь, а вы...
     - А мы все портим, знаю.
     Тут и Юлька явилась.
     - Там дядька какой-то, говорит, в гости пришел.
     Леночка встала из-за стола:
     - В гости? Какой дядька? Где?
     - У двери стоит, говорит, гиверет Сомов пригласила.
     - Да, - подтверждает баба Неля, и глазами Леночке незаметно на Валентину показывает. - Он олимам помогает, а я не очень поняла, вот и...
     Леночка не желает видеть бабы-нелиных знаков.
     - Нам сейчас не до гостей, - решительно заявляет она и выходит из кухни.
     Валентина поднимает голову от тарелки, смотрит на бабу Нелю рыбьими глазами. Баба Неля не может удержаться:
     - А ты чего молчала? Тебе тоже не до гостей? Симпатичный такой дядька...
     Валентина молча пожимает плечами.
     Леночка возвращается, улыбаясь.
     - Все в порядке. Отвалил. Я с ним потом встречусь, все выясню.
     Вот тебе и все твои планы, усмехается про себя баба Неля.
     - Он женатый.
     - И что? Женатый помогать не может? - Леночка смеется. - Как смешно по-русски говорит! А на иврите начал, совсем другой человек. Юлька, за стол!
     - Я не голодная, - откликается из комнаты Юлька.
     - За стол!
     Выходит хмурая Юлька. На бабу Нелю не глядит, не садится на свободный стул рядом с ней, уклоняется от ее руки, когда та пытается незаметно погладить ее по локтю, пробирается на Цилин топчан, втискивается рядом с Леночкой.
     - Ну, вот, - говорит Леночка. - Вот мы и все вместе. Все пять девок.
     Ну, сейчас бабахнет. Держись, Нелечка. А впрочем, почему такие страхи? Что она такого нехорошего может объявить, что тебя испугает? Ты вон и смерти не боишься, так чего? Где-то в глубине души баба Неля, в сущности, знает, чего боится, но не хочет даже себе назвать это словами. Может, пронесет?
     Циля вытаскивает изо рта ком разжеванной колбасы, внимательно разглядывает, расквыривает слегка пальцем и отправляет обратно в рот. Баба Неля от нее далеко, а Леночка, которая рядом, только глянула мельком, и ничего.
     - Девочки, - говорит Леночка, - мы тяжело прожили этот год. Особенно ты, бабуля. Но ты сама всегда говоришь - не навек же так, все постепенно наладится. И верно, не век же нам в жить впятером в одной комнате с кухней. Мы переезжаем!
     - Ура! - вопит Юлька.
     - Мир фурн? - удивляется Циля.
     Даже Валентина просыпается, спрашивает:
     - Сняла, значит? Ту, что говорила?
     Господи, неужели пронесло?
     - Да, ту самую, близко от рынка. А еще я вот что хочу сказать, а то мы никогда не говорим. Бабуля. Ты у нас самый большой молодец. Не думай, мы понимаем, каково тебе с Цилей справляться. Я знаю, ты ее очень любишь, и мы все ее любим...
     Ну, эти речи Бабе Неле уже не слишком интересны. Как это с ней теперь нередко бывает, баба Неля на минутку отключается. Может, от облегчения.
     Девки давно решили считать, что она Цилю любит-обожает, жить без нее не может, и с чистой совестью свалили на нее весь уход, она, мол, все равно никому к Циле прикоснуться не даст. А кого там любить, разве это Циля, разве Циля позволила бы себе так опуститься, не Циля это, а какое-то нелепое чудище, вытеснившее Цилю из остатков ее тела. И что хуже всего, из памяти бабы Нели тоже, она уже почти не может вспомнить настоящую Цилю, не может даже подумать о ней без того, чтобы в ушах не заскрипело "ча-аю!", не может смотреть на Цилю без злости, на все эти болтающиеся мешочки и нечистые пятна, на жующие вхолостую челюсти, на заросшие глаза, в которых ничего уж не осталось, кроме робкой старческой хитрости. Будь бабы-нелина воля - знать бы только наверняка, что Циля ухожена, чаем напоена и не обижена - так хоть и не видать ее совсем, и даже лучше, не так жалко. Не так страшно. Но в жизни нет такой ситуации, чтоб знать это наверняка.
     - ...и тебе легче, и Циле лучше. Это было непросто, но я добилась.
     Вокруг стола становится тихо.
     - Бабуля?
     Что-то я пропустила, спохватывается баба Неля. Но она ни за что не может признаться, что прослушала. К счастью, она, кажется, знает, о чем речь, девки не раз толковали об этом между собой, комиссия какая-то приходила, проверяла:
     - Дали, значит. А на сколько часов в день?
     Леночка умолкает, переглядывается с Валентиной. Говорит осторожным, грудным голосом:
     - Бабуленька, какие часы. Это же круглосуточно, и уход, и питание, и все.
     Ну, вот и бабахнуло. Баба Неля уже все поняла, но не хочет, цепляется, лучше слушать надо было, дура старая, тут такие вопросы решаются, а ты спишь...
     - Неужели круглосуточно дали? - хрипло переспрашивает она. - Я и не знала, что такие помощницы бывают, чтобы все время. И ночевать у нас будет?
     Леночка встает с места, протискивается к бабе Неле, обнимает сзади за плечи:
     - Бабуля. Не помощница. Циля поедет в такой дом, где за ней будет постоянный присмотр и уход.
     - Мир фурн! - радуется Циля.
     В такой дом.
     В такой дом.
     Но ты же сама только что рассуждала - век ее не видать, лишь бы знать, что...
     Да, но ей там не выжить! Ну, так ты ведь сама ей скорой смерти просишь? Что же, в "таком доме" это быстро произойдет.
     Баба Неля знает, что изменить уже ничего нельзя, что никто ее слушать не будет, что так лучше и удобнее всем...
     - Леночка... как можно... она там просто с голоду, с жажды помрет...
     - Бабуленька, - терпеливо объясняет Леночка, - там таких с ложечки кормят и поят, и процедуры им делают, и на прогулку водят, и развлекают... и она в компании будет, не то что тут, в четырех стенах.
     - В компании... да... от одной тоски кончится...
     - Бабуля, не надо. И потом, не забудь, все-таки Циле осенью девяносто шесть.
     - Я не забыла... - баба Неля думала, что слезы у нее давно кончились, а как вспомнила про Цилин день рождения, полились градом. В "таком доме", значит, будет справлять. Если доживет.
     Леночка все стоит за спиной, обнимает за плечи, гладит по волосам. Пережидает, пока баба Неля перестанет плакать. Баба Неля вдруг чувствует, что она еще не все сказала.
     А что же еще, что может быть еще? Но и тут баба Неля обманывает себя, и слезы ее не только из-за Цили. Ведь знает она, знает, где-то далеко-далеко это в мозгу сидело, а сейчас приблизилось вплотную, сейчас это станет словом, а значит и делом. И вот:
     - Бабуленька... а я что подумала... если ты за Цилю так переживаешь... если боишься, что за ней там не так ухаживать станут... и ты так к ней привязана… а она к тебе…
     Да, за семьдесят пять лет успела привязаться. А она ко мне.
     - Я подумала... это можно устроить...
     Запинается. Все-таки трудно ей. Молчи, Нелли, молчи, пусть твоя внучка выговорит все словами. Когда-нибудь она эти слова вспомнит. А может, и нет.
     - Я туда ездила, там хорошо, Ашкелон на самом берегу моря. Купаться будете... И мы в гости приезжать будем, часто-часто... а?
     Валентина смотрит, моргает. Видно, не посвящена. И Юлька рот раскрыла, переводит глаза с бабы Нели на мать и обратно, рот начинает кривиться. Одна Циля ничего не поняла, собирает с тарелок остатки жареной картошки, складывает на свою.
     Леночка замолчала. Стоит, гладит бабу Нелю по голове. Устраивать, понятно, ничего не нужно, все уже устроено, пробивная у меня внучка, можно себе представить, с каким трудом. Нарочно, что ли, со спины зашла, чтобы в глаза не смотреть? Слезы у бабы Нели высохли. Тут уж не до слез. Что же, бабуля, вот ты выла утром, на свалку вас, на свалку - вот и свалили. Ты-то просто так выла, от усталости, сама-то не верила. Плохо тебе сегодня было, тяжко? Теперь хорошо будет. Устала, бабуленька? Теперь на отдых пойдешь.
     Леночка молчит, не понукает, не уговаривает. Кто первый слово скажет. Юлька вдруг разревелась.
     - А ты чего?
     - Не хочу, чтоб бабушка уезжала.
     Леночка возвращается на свое место, садится рядом с дочерью.
     - Глупенькая, бабушка с нами остается.
     - Валентина твоя мама, а я хочу бабушку. Бабу-улю...
     Валентина голову низко опустила, капает слезами в тарелку.
     Леночка обводит стол глазами:
     - Да что вы так, на век расстаемся, что ли? Валентина, чего молчишь?
     Валентина только трясет головой, не поднимая глаз.
     - Мы будем их навещать, а бабулю к нам в гости привозить будем, когда только захочет, это совсем недалеко... бабуля, правда ведь? Бабуля?
     Но баба Неля тоже молчит. Что тут скажешь?
     Леночка смотрит на нее, смотрит, и вдруг падает лицом на плечо дочери, глухо взрыдывает:
     - Нам ведь жить надо! Дышать нечем! Ну, пусть остаются, пусть! Пусть все идет к чертовой матери... Для вас же стараюсь... Что я, изверг какой?
     Теперь плачут все три. Баба Неля не плачет. То ли пожалеть их всех надо, то ли посмеяться над ними, но баба Неля уже видит их как в перевернутый бинокль, все они, кроме Цили, уже отодвинулись от нее вдаль, их уже плохо видно, и едва слышно. А Циля, наоборот, придвинулась, совсем рядом, как сквозь увеличительное стекло, смотрит на бабу Нелю вопросительно, что-то, видно, до нее постепенно доходит. Скрипит еле слышно:
     -Ча-аю?..
    
     Думала, не заснуть, но баба Неля совсем не ворочается перед сном, засыпает на удивление быстро и спит крепко. Просыпается в предрассветных сумерках от громкого Цилиного голоса:
     - Только жить, только жить...
     Ноги немного меньше болят. И в груди, кажется, отпустило. Баба Неля, еще окутанная теплым сном, лежит, не вспоминая. Кухня в полумраке, пробиваемом первыми сине-зелеными отблесками рассвета, кажется просторной и уютной. По ней ходят бесшумные тени, легкие запахи вчерашней пищи, ненавязчивые и даже приятные. За год с лишним хорошо обжили этот чужой дом. Эта мысль тоже чем-то приятна бабе Неле, в конце концов, не так уж плохо и прожили этот тяжелый первый год, боялись, будет хуже. А теперь вот на другую квартиру...
     И вспомнила.
     - Только жить, только жить, господисусе, только жить...
     Циля-Циля, не поможет тебе и сусе. А не случайно древняя твоя гимназическая привычка вдруг выскочила, видно, все-таки тряхнуло тебя.
     Что ж, Нелечка, за дело. Не откладывай, час не такой и ранний, а на это время понадобится.
     Баба Неля выбирается из постели, нащупывает в стакане на столе челюсть, надевает. Не забыть Циле тоже. Шарит под матрасом, вытаскивает пластиковый мешочек с деньгами, сэкономленными от покупок. Давно не пересчитывала, интересно, сколько там. Кладет на стол, сами пересчитают. Снимает застиранную ночную рубашку, вынимает из-под подушки свежую, ненадеванную, еще оттуда. Приглаживает волосы - стрижка короткая, укладывается послушно. Умыться, зубы почистить? Времени мало, и так сойдет.
     Теперь Цилю. Подходит к ее топчану, Циля вроде спит, но тут же открывает глаза. Баба Неля садится на топчан.
     - Циля.
     - Чаю? - шепчет Циля.
     - Мама.
     Циля начинает мотать по подушке растрепанной головой, словно не хочет слушать бабу Нелю.
     - Мама, открой рот. Наденем зубы.
     Голова останавливается. Циля послушно открывает рот.
     - Ты сухая?
     Циля кивает, несколько раз подряд, но баба Неля просовывает под нее руку, проверяет. Сухая пока.
     - Давай трусы наденем.
     - Ночью? - шепчет Циля.
     - Скоро утро.
     - Ну, давай.
     - И рубашечку поменяем.
     - А надо?
     - Хорошо бы.
     Циля покорно поднимает ноги, протягивает руки, приподымает с подушки костлявую спину.
     Под конец баба Неля плотно повязывает жидкие космы большим носовым платком. Циля лежит аккуратная, ровно вытянув по бокам руки, и смотрит прямо на бабу Нелю. Баба Неля ложится рядом с матерью, прижимается к ней, обнимает длинное дряблое тело, которое не обнимала из брезгливости так давно.
     Почти светло, за окном кричат птицы. Циля поворачивается к дочери лицом, глаза в глаза, но руками не касается, по-прежнему держит вдоль тела. Спрашивает в полный голос:
     - Будем спать?
     - Да, мама.
     - Ты со мной вместе?
     - Вместе.
     - А проснемся когда?
     - Не знаю.
     - Ты не хочешь просыпаться?
     - Нет, мама. А ты хочешь?
     Циля не отвечает, уже заснула.
     Баба Неля закрывает глаза. Теперь сосредоточиться. Мешают птицы, но у бабы Нели большой опыт.
     Первый блок, серый, тяжелый, как будто немного влажный. Второй, третий, один к другому. Укладывать как можно плотнее, чтоб без щелей. Для верности надо бы с раствором, баба Неля берет шпатель, раньше она этого не делала, эта работа представляется неотчетливо, получается неровно. Ладно, не красота важна, а чтоб воздух не проникал. И поскорей. Не отдельными блоками, а сразу целыми рядами. Топчан стоит в углу, так что надо только две стенки, хорошо, что потолки невысокие, успею.
     Птиц уже почти не слышно. В ногах стенка сложена целиком, в боковой остался только небольшой проем у изголовья, десяток блоков.
     Готова, Нелечка?
     Готова.
     Быстро-быстро закладывает проем.
     Последний блок.
     Держа его в руках, баба Неля открывает глаза. На Цилино лицо падает небольшой квадрат света. Циля спит тихо, даже обычного клокотанья в груди нет. Баба Неля осторожно вставляет последний блок на место, заглаживает пальцами раствор, и становится темно. Но, видно, баба Неля шевельнулась, шевелится и Циля.
     - Мир фурн, - говорит она доверчиво и обнимает дочь обеими руками.