Александр Воронель

     Нижеследующие заметки трудно назвать полемикой. Если договориться об употреблении слов, может оказаться, что мы с Александром Мелиховым совершенно согласны друг с другом. Но в том-то и состоит трудность всякого гуманитарного языка, что в каждом слове содержится громадный запас неопределенности, который не позволяет ожидать полного понимания между людьми не только по философским вопросам, но и по юридическим. Если даже пользоваться одним и тем же языком, слова незаметно меняют свои значения во времени, от поколения к поколению, от страны к стране, от тусовки к тусовке и даже от человека к человеку.
     В нескольких ярких статьях ("Новое время", № 5, 2001; "Время искать", № 5, 2001; "22", № 124, 2002, ) Александр Мелихов настойчиво проводит интересную мысль, что есть нечто в природе человека, что заставляет его на протяжении веков пренебрегать наличной реальностью и предпочитать жизнь в состоянии идеологической одержимости, опьянения мечтой, фантомами коллективного сознания, "вдохновляющим враньем", "опиумом для народа" и т.п. Эта мысль должна показаться особенно новой для людей, воспитанных в бывшем СССР, где религиозная вера много лет рассматривалась как отклонение от нормы.
     Исторически дело обстоит прямо противоположным образом, и наличие у человека тех или иных религиозных представлений даже могло бы считаться чуть ли не единственным признаком, отличающим его от животных. В сущности, мысль Мелихова возвращается (на другом уровне) к основному тезису нашумевшей в 60-ых годах книги Веркора "Люди или животные?"
     Ни одно государство в истории не возникло и ни один народ не выжил без религиозного "обеспечения". Конечно, и советский марксизм превратился в религию еще до того, как послужил основой для новой якобы безрелигиозной государственности. Нет никакого сомнения, что "фантомные" мотивы (в словоупотреблении Мелихова) первенствуют во всяком значительном историческом действии. Но давайте внимательнее рассмотрим, кого, собственно, вдохновляют эти мотивы?
     Пирамиды строятся и царства создаются, конечно, из "фантомных" соображений. Особенно если смотреть на них из удаленной исторической перспективы. Но внутри пирамидальной иерархии мотивы и соображения людей более чем реальны. Чуть мы приблизимся, как ясно увидим, что подавляющее число строителей пирамид (как и царств) ничего либо очень мало знали о мотивах, направлявших действия властителей, гнавших их туда или сюда.
     "Опьянение фантомами" - скорее утонченная роскошь, которую могли себе позволить цари или одержимые пассионарии, чем повсеместное правило поведения масс. Да и в среде элит эти их якобы причуды могли зачастую диктоваться гораздо более трезвым политическим расчетом, чем может показаться спустя тысячи лет.
     В тексте Мелихова упоминается, что "средний человек обычно влюбляется в фантомы, полученные из чужих рук, а то и по наследству. Неприкрашенная же фантазией реальность для него (для всех нас) всегда скучна - если только не устрашающа". - Вот вам и один из реальных политических мотивов элиты для мобилизации масс.
     Фантомы любят лишь пассионарии. "Средний человек" может полюбить фантом, только если беззаветная страсть пассионария захватит и его и лишит своей воли. Египетские пирамиды и сейчас производят ошеломляющее впечатление на видавших виды людей, а уж как эта монументальная пропаганда воздействовала на воображение рабов, слуг фараона и иностранных послов, легко можно себе представить. Так каприз фараона (или выдумка жрецов) мог бы выглядеть и гениальным пиаровским расчетом. Большинство же участвовавших в строительстве работали не столько по вдохновению, сколько за миску баланды.
     Чтобы добиться согласованного поведения больших толп, считается необходимым выдвинуть какие-нибудь вдохновляющие идеи. (Например, крестовые походы начались, чтобы "освободить от неверных" Гроб Господень.) Но это вовсе не значит, что именно эти идеи и останутся мотивами массовых действий. (Ибо без шансов для честолюбия и богатых возможностей грабежа крестовые походы иссякли бы, не успев начаться.) Нечто подобное можно обнаружить при анализе любого значительного общественного движения.
     На Западе люди гораздо трезвее отдают себе отчет в своих подлинных мотивах, чем это принято в России. В Израиле есть отличный анекдот на эту тему. Израильского солдата спрашивают, что заставило его служить в действующей армии. Он отвечает, что тому есть три причины: "Первая причина - моя родина в опасности. Вторая - я горячий патриот. А третья - пришли ко мне ночью три типа из военной полиции и поволокли на призывной участок". Анекдот, как всегда, карикатура, но "три типа из военной полиции" олицетворяют сразу множество мотивов, которые указывают на существующее во всяком обществе социальное давление. Патриотическое же вдохновение - только одна из форм нашего внутреннего согласия на совместную жизнь со своей страной. Ибо человек не самодостаточен и в одиночку выжить на природе не может.
     Поэтому, когда Мелихов говорит: "Индивид все-таки в большой степени живет фактами, а народ, покуда он остается народом, - мнимостями", - он, по-моему, неправильно употребляет слово "мнимость". Согласие на совместную жизнь - не мнимость, а очень реальное обязательство, которое деформирует всю жизнь индивида, вынуждая его принимать тьму последствий, начиная от общественных приличий и кончая статистикой дорожных катастроф.
     Мой коллега-швейцарец, работая профессором университета в Северной Каролине, каждые несколько лет ездит на родину отслуживать резервную армейскую службу. Когда я спросил его, зачем ему это нужно, он очень удивился и сказал, что иначе он потеряет свое швейцарское гражданство. А это гражданство - не фантом, а реальное преимущество, которое стоит больших денег.
     Культура - это не просто набор предметов и правил обращения с ними - это среда, в которой нам поневоле приходится жить. Тягу покупателей квартир к дорогим, престижным районам нельзя объяснить только тщеславными, "фантомными" мотивами. Есть реальные преимущества в районах, где подъезды не записаны, на голову не бросают мусор из окон и нет опасности случайного изнасилования. В сущности, тяга к искусству или любовь к науке тоже содержит этот вполне объяснимый, совсем не фантомный элемент. Жить среди ученых и поэтов не только интересней, но и безопаснее, чем среди бомжей. Ценить такой образ жизни можно из прагматических соображений без всякой отсылки к "фантомам".
     Конечно, и в истории крушений и революций роль фантомов скорее служебная, обозначающая ("ты за белых или за красных?"), чем решающая. Мелихов пишет о знакомой нам недавней истории:
     "Слияние фантомов Свобода и Рынок сокрушило Советский Союз, синтез фантомов Родина и Социализм возродил Государство Израиль".
     К счастью, мы еще помним, что лозунг Свободы (а тем более Рынка) вдохновлял ничтожную часть деятелей, от воли которых рухнул Советский Союз. Те, кого опьяняла свобода, свалили за рубеж, как только свобода забрезжила на горизонте, а те, кого всерьез опьянял Рынок, воспользовались им на славу. Фантомы эти появились скорее как оправдание результата крушения СССР, чем как сознательно поставленная цель.
     И Государство Израиль возродилось не только от фантомов "Родина и Социализм", но и от реальностей Погромов и Катастрофы. Тому, кто принял Катастрофу близко к сердцу, понятие "Родина" не могло показаться мнимым. У каждого слова, кроме привычного значения, может образоваться еще и другое. Так, один старый з/к однажды сказал мне, что "родина" - это место, куда можно вернуться из лагеря и тебя всегда примут...
     Это второе, реальное значение присутствует и во всех других "фантомах". Судя по книгам и газетам, издающимся сейчас в России, свобода там уже не пустой звук. И стоит заглянуть в магазины, чтобы увидеть, что и рынок теперь там не вовсе лишен реального содержания.
     "Сон (который интеллигенция навевает народу) не обязан быть золотым, - говорит Мелихов, - он может быть суровым, но бодрящим". Боюсь, что он таким быть не может. Потому что "бодрящий сон" - это абсурд в себе. Нужно очень осторожно выбрать дополнительные значения обоих слов, чтобы сочетать эту пару. Да и на всякий "суровый сон" найдется благодетель, который предложит кайф (сон) полегче. Если уж все равно "опиум", "фантом", "вдохновляющее вранье", то к чему суровость и какие основания для бодрости?
     "Масскульт по-прежнему творит хотя и плоские, но чарующие для неискушенных душ идеалы - Любовь, побеждающая Смерть, Честь, бросающая вызов Силе, - низкопробная литература оказывается ближе к вечным целям искусства, чем интеллектуальная".
     Вот с этим утверждением мне очень хочется согласиться, даже рискуя оказаться старомодным. Интеллектуалы часто склонны думать, что она (литература) потому и низкопробная, что все еще ставит себе недостижимые вечные цели. А я думаю, напротив, что они (литераторы, художники, артисты) таким образом пытаются оправдать свою фактическую измену этим вечным целям в пользу рыночных интересов.
     "Неискушенные души" по-прежнему тянутся к большим чувствам, к сильным личностям, к подвигам. Но чересчур искушенные "творцы" ориентированы на критиков и знатоков, от которых они должны получить рекламу и знак качества. Эти-то "знатоки" и решают, какие в наше постмодернистское время у искусства цели, и всякое упоминание о подвигах неизбежно наталкивается на шквал разоблачений с их стороны. Тем не менее и в постмодернистском обществе честные полицейские, храбрые саперы и самоотверженные пожарники действительно существуют.
     "Было бы очень интересно узнать, как проблема воодушевления решается на Западе - включая и Израиль. Как там осуществляется так называемое патриотическое воспитание, как формируется фантом Родины, как воспитывается приверженность к базовым мнимостям, то бишь ценностям? Как вовлекают в поклонение местному фантому иммигрантов из иных культур? Как, наконец, сосуществуют формы светского и религиозного культурного опьянения?"
     А.Мелихов как будто сознательно перечислил все вопросы, на которые может быть дан, на все вместе, один исчерпывающий ответ: почти НИКАК!
     Никак, пожалуй, не решается государственными средствами проблема воодушевления (и даже не ставится!), никак, кроме элементарных, казенных школьных программ, не осуществляется патриотическое воспитание. Повсюду школьники воспринимают эти уроки как лапшу на уши. Слишком уж им доступно телевидение и газеты, которые до дна вскрывают беспринципность и продажность во всех звеньях демократического общества, кроме, собственной профессии, т.е. СМИ. Однако, возможно, приверженность к базовым "мнимостям" отчасти возникает от многократного повторения в школах и в СМИ слова "демократия" даже без уяснения, что это собственно, означает? Все мировоззренческие проблемы целиком находятся в руках доброхотов - кто во что горазд. Это - чудо, что кое-какие ценности все еще сохранились. (Особенно, в Израиле: служба в боевых частях престижна, и молодые люди соревнуются, чтобы попасть в самые опасные рода войск; солдатская дружба остается одним из главных связующих чувств в израильском обществе; боевое прошлое обеспечивает авторитет даже повару в ресторане...) Новых иммигрантов вовлекают, куда хотят, бесчисленные лекторы, заинтересованные в расширении аудитории своих организаций. Не стоит удивляться, если иногда эти организации заинтересованы в чем-нибудь совершенно противоположном тому, что мы от них ожидаем. Светское и религиозное культурное опьянение пересекаются только благодаря энтузиазму отдельных редких альтруистов. В основном каждая группа просто долдонит свое, стараясь по возможности заглушить оппонента звуком собственного голоса.
     И все же Цивилизация, Демократия, Гуманизм в западном обществе существуют не только как фантомы. Цивилизация для западного человека означает, что забота о его здоровье и безопасности останется в хороших, профессиональных руках. Демократия для него значит, что он будет, в той или иной мере, осведомлен (хотя и не всегда удовлетворен) о шагах правительства, которые могут повлиять на его жизнь. Гуманизм спасет его от голодной смерти в случае несчастья и катастрофической бедности. Трудно назвать такие гарантии чистыми мнимостями, особенно если к этому добавить, что множество западных людей вполне способны "опьяняться" мечтой разбогатеть, открыть свое дело, построить свой дом, завести детей и т.п., что в России принято пренебрежительно (и совершенно напрасно) называть мещанским счастьем.
     Когда средний западный человек говорит, что он готов защищать либеральные ценности, он, конечно, имеет в виду не только (и не столько) права униженных меньшинств и обиженных диссидентов. Он имеет в виду и свежие овощи в салате, и поле для игры в гольф, и возможность прочитать в газете свои мысли, и свое прирожденное право высказаться против кандидата большинства на выборах. Но с того момента, как он осознает, что защищает свою жизнь, не напоминайте ему больше о демократических ценностях. На войне как на войне, и так же, как в крайности он может забыть про салат и поле для гольфа, он забудет и многие ограничения, накладываемые на него цивилизацией и гуманизмом.
     Когда я говорил, что Запад оказывается идейно голым перед вдохновленным (исламом) противником, я имел в виду совсем не природную кротость людей Запада, а многолетнюю духовную дезориентацию, которая лишает их необходимого для культурного противостояния чувства правоты. Эта систематическая дезориентация происходит от противоречия, заложенного в основание безрелигиозного гуманизма.
     Противоречие состоит в том, что гуманизм, который объявил человека "мерой всех вещей", оказывается несостоятельным, если эта "мера" отнята у него из рук. Западная антропология однозначно приходит к выводу, что в разных культурах концепции человека различаются, а психологические наблюдения указывают, что эта концепция лишена определенности и внутри одной из них.
     Но если нет общечеловеческой морали - нет и общей меры. Не все "фантомы" человеческого сознания оказываются совместимы. Гуманистическая цивилизация Запада зациклилась на правах, но мусульманский мир упорствует в исполнении религиозных обязанностей. В то время как наши права в нашей воле: хочешь пользуйся, не хочешь - не надо, их обязанности, провозглашаемые их духовными вождями, - суть их обязанности перед Богом. Неисполнение - смертный грех. Практика террористов-смертников очень убедительно подкрепляет это теоретическое положение и эффективно влияет на воображение и настроение мусульманских народов независимо от политики их правительств.
     Мусульманский человек вооружен явно более впечатляющим "фантомом", чем фантомная "Декларация ООН о правах человека".
     Любопытно, что некоторым ясновидцам это было ясно еще более полувека назад, до Второй мировой войны и деколонизации: "Речь не о том, что Европа утратила власть над миром, но лишь о том, что Европа наших дней глубоко сомневается, правит ли она сегодня и будет ли править завтра. Это рождает у других народов Земли ответное сомнение... Править означает вести, заставлять, загружать. Правление - это неослабное бремя. Ощутив себя необремененными, свободными, народы ощутили пустоту... Жизнь - это обязательство что-то совершить, исполнение долга, и, уклоняясь от него, мы отрекаемся от жизни... Жизнь - это выстрел в цель, движение к мишени. Цель - не сама жизнь; цель - то, к чему я ее направил и что находится за ее пределами... Гнет Европы ослабел. ЕВРОПЕЙЦЫ замкнулись в себе, сбились с дороги и сбили других..."
     (Х.Ортега-и-Гассет, "Восстание масс", 1929 г.)