Владимир Кошкин

     Не знаю, как это получается, но довольно часто мне удается определить, какому художнику принадлежит картина, которую я вижу впервые. Конечно, иногда можно сформулировать те признаки, которые позволяют это сделать, но чаще - это недоступно моим словесным определениям. Безошибочно определяется Рубенс. Даже не по пышным телам его героинь, а по совершенно особому цвету белой кожи с румянцем. Уже в эскизах этот цвет присутствует. Рубенс "передал" этот цвет одному из двух лучших своих учеников - Иордансу, тот сделал уже свой, здоровый крестьянский румянец, тоже надежно узнаваемый. А другой великий ученик Рубенса Ван Дейк, специализировавшийся на утонченных портретах аристократов, почти (ПОЧТИ!) убрал ЭТОТ румянец с их щек. Какой там румянец, когда вырожденье проглядывает в презрительном взгляде его героев с родовой габсбургской губой... Такой же цвет - розовые кончики пальцев у прелестниц - потом появился у Буше. Но манерность доводит иногда до гадливости находки гения. Впрочем, есть поистине замечательная головка Буше - портрет девушки, не гривуазный, на продажу, а восторженно-мягкий, влюбленный. Здесь краски Буше чем-то сродни восторгам Рубенса... Это - к слову.
     Веронезе нельзя спутать ни с кем из-за его зелено-голубой краски неба. Впрочем, похожая краска у Тинторетто, только мрачнее. Гигантские полотна Тьеполо обычно очень насыщены фигурами, а краски неярки, под сурдинку. Тоже "краски под сурдинку" у Пуссена. Но у него, в отличие от Тьеполо, огромный простор и маленькие фигуры. Даже гениальная "Венера", занимающая все воображение, не занимает и четверти плоскости холста. А "Битва израильтян с амореянами", целиком заполненная фигурами - тоже производит впечатление просторной, потому, наверное, что ВСЯ плоскость однородна... Это первым сделал Рафаэль в Сикстинской Мадонне. Там фон - головки ангелов, почти как облака... Потом это делал Филонов - простор, однородно заполненный лицами...
     Что такое стиль художника?
     Когда-то я водил моего восьмилетнего сына по Эрмитажу. Ах как я старался, ах как я хотел, чтобы ему это стало интересным. Три дня подряд, по несколько часов я потчевал его разными реминисценциями и завываниями восторга... Чаще всего он даже не смотрел на картину, о которой я в тот момент говорил. Я одергивал его и стыдил, я старался, старался, старался, но ничего, кроме скуки, не обнаруживал на смышленной мордашке. Я был не просто раздражен, я был обескуражен...
     И вот в последний день, проведенный с тем же успехом моих экскурсов, мы отправляемся к выходу. Смирившись с поражением, я скорее по инерции, чем надеясь на что-то, останавливаю сына возле некой гравюры и спрашиваю: "Как ты думаешь, кто это нарисовал?" И слышу: "Рембрандт". Я и сейчас помню, как по моей спине пробежал холодок. "Кто?" - переспрашиваю. "Рембрандт!" - "Почему ты так думаешь?" - "Не знаю. Похоже. Видишь, они все в чалмах. Это ОРИЕНТАЛИСТСКИЙ - так и сказал, ОРИЕНТАЛИСТСКИЙ, - мотив". Мы стояли у офорта Питера Ластмана, учителя Рембрандта... Я был счастлив. Потом мы еще час бродили по Эрмитажу. Входим в зал. "Это малые голландцы" - МАЛЫЕ, говорит стервец, МАЛЫЕ голландцы! "Рубенс!" - безошибочно. Еще что-то. Еще что-то. Я счастлив тем часом до сих пор.
     Но КАК распознается СТИЛЬ? Я не знаю этого поныне.
     Я в очень известном и очень богатом провинциальном музее. Две картины Франса Гальса. Но я-то ЗНАЮ, что это НЕ Гальс! Иду в научную комнату музея. Стайка очень милых и приветливых сотрудниц. Рассказываю, что я большой любитель... Что в этом музее впервые... Что восхищен коллекцией, такую бы и в столицах не стыдно... Мои собеседницы кайфуют, будто я делаю комплименты их девичьим прелестям. Я уже выбрал самую симпатичную из стайки...
     Спрашиваю, можно ли узнать поподробнее... Да, конечно!.. О нескольких картинах... Конечно, с удовольствием! - девушкам и в самом деле скучно в пыльном музее в разгар лета на берегу теплого моря. "Девочки, скажите, есть ли атрибуция у тех двух Гальсов?" Милая стайка разлетелась по углам, как цыплята от коршуна. В мгновение ока каждая оказалась за письменным столом и каждая стала деловито перебирать бумаги... Что я сделал так неосторожно? Чем спугнул милую пташку, которую уже намеревался пригласить на пляж, чтобы продолжить беседу об искусстве на пленере? И что мне делать теперь... Просто выйти - как-то неинтеллигентно, да и цыпленок такой пушистый... Наконец, мой храбрый цыпленок пискнул: "Вы из Москвы?" Нет-нет! "Вы занимаетесь поздними Нидерландами?" Нет-нет, что вы, я просто... "Ваша фамилия NN?" Нет! Нет! - Я понимал, что мне никто не верит. "Вам нужно пройти к главному смотрителю. К Василию Васильевичу. Выйдете из нашей комнаты, и направо".
     Я пытался объяснить, что главный смотритель Василий мне совершенно не нужен и что я буду вполне удовлетворен компетентностью очаровательных младших смотрительниц храма. Тщетно! Даже мой самый пушистый цыпленок, глазки которого еще три минуты назад так кокетливо-доверчиво встречали мой взгляд, теперь нахохлился и стал официально неприступным. Я вышел и повернул направо.
     Василий Васильевич, симпатичный мужик лет пятидесяти, скорее не коршун, а петух (я его понимал, какого черта парить в небе, когда такая стайка в своем курятнике), никак не мог взять в толк, чего же я хочу. Он тоже сделал стойку на упоминание о Гальсе, но когда понял, что я просто ЛЮБИТЕЛЬ ЖИВОПИСИ, расхохотался громко и искренне, вытащил из сейфа коньяк - благо в те времена это было недорого - и объяснил мне все. "Неужели вы думаете, мы не догадываемся, что наши Гальсы в лучшем случае, как говорят, "круга Гальса"?" Я стал поспешно уверять, что у меня нет никаких аргументов и что картины на самом деле великолепны (и это было искренне, поверьте). И тогда я услышал комплимент, который вспоминаю всегда, когда мне хочется хоть чем-то скрасить мой скепсис по отношению к самому себе. Этот скепсис посещает меня часто, и поэтому рассказ, столь часто перешлифованный, сохранил очень немного достоверных деталей.
     Главный Смотритель сказал (серьезно сказал, НЕ ШУТОЧНО!!):
     - В первый раз вижу человека, ТАК угадывающего СТИЛЬ.
     Запомнил навсегда.
     И горжусь.
     А дело было в том, что одна из научных дам, с которыми я познакомился, за четыре года до того жаркого лета, когда я задал столь неуместный вопрос, защитила диссертацию, где пресловутые два полотна оказались замечательно созвучны той тенденции, которая прослеживалась у Гальса именно в этом его возрасте. Все так здорово складывалось, что никто - ни диссертант, ни другие специалисты даже подумать не могли, что это НЕ Гальс. И это было тоже совершенно искренне, не сомневаюсь ни на минуту. Что делает с нами порою искренняя убежденность!
     Девушка стала кандидатом искусствоведения. И вдруг в каком-то западном журнале появилась статья о Гальсе. С иллюстрациями. Оригиналы двух портретов, о которых идет речь, находятся, оказывается, во Франции. И значит, в нашем музее - копии... Об этом моим знакомым сообщил маститый искусствовед NN из Москвы (ведь в те времена только в Ленинской библиотеке и можно было увидеть зарубежные художественные журналы). Они подумали, что я и есть NN из Москвы...
     Я предупредил Василия Васильевича, что завтра к концу рабочего дня я снова посещу музей с парой бутылок коньяка и с шампанским.
     Можете мне поверить, что не только любовь к искусству заставляла меня постоянно поглядывать на часы в ожидании окончания работы музея.
     Вся стайка была в сборе. Все щебетали. И глазки пушистого цыпленка снова были доверчивы и призывны.
     Вот что такое СТИЛЬ. До сих пор не могу дать определение.
     Что же такое СТИЛЬ?