Анна Мисюк

     На прошлой неделе Шведская академия объявляла имена новых лауреатов Нобелевской премии. Что и говорить, премия по литературе уже не привлекает особого интереса. Может, повинна в том сама Шведская академия, которая раз через раз назначала эту премию явно из политических, а не художественных предпочтений, а может, и эпоха повинна, которая художественный язык для самоописаний не жалует. В нашу эпоху премии популярности среди словесных жанров впору назначать составителям биржевых и метеосводок. Но личность лауреата этого года и сквозная тема его творчества привлекли внимание сразу властно и привычно, как укол в сердце.
     Трудно пока сказать, почему Нобелевскую премию 2002 года получил венгерский писатель Имре Кертеш, еврей, переживший Холокост, и персонажи его книг - узники Освенцима. Книги его, человека весьма преклонных лет, стали известны в Европе сравнительно недавно, в мире пока и не очень известны, а посвящены теме, которую Нобелевский комитет признал актуальной: выживание личности в условиях концлагеря.
     Оставим пока в стороне и вопрос, почему эта тема представляется столь актуальной именно сейчас, но позволю себе предположить, что после арабских стран и Китая подошла очередь Восточной Европы, во-первых, а во-вторых - после антиизраильской истерии, трепавшей Европу года полтора, подошла очередь опять обратиться к теме, которую на Западе вольно или невольно признают единственной, имеющей право на моральный урок, - теме Катастрофы, погибели европейского еврейства.
     Давайте еще раз, как бы со стороны, подумаем, что это означает: "Катастрофа", "Холокост", "Шоа"? Как описывает и объясняет это писатель для неосведомленных? А вот как: перед нами люди, обреченные унижению и уничтожению за само свое существование, которые в этой ситуации продолжают существовать, сохраняя до последних минут психологическим чудом все составляющие полноценной сложной личности, включая, конечно, моральные ценности.
     Вот она - актуальность сегодняшнего дня! Выполнять моральный обет тогда, когда он практически тебе не помогает, - вот он, страшной ценой оплаченный, художественный образный урок Катастрофы.
     Урок, который литература не устает повторять. Нобелевская премия в данном случае увенчала процесс последнего десятилетия, когда внимание почти всех элитарных литературных премий Европы и Северной Америки привлекало именно творчество писателей, исследующих тонкие связи души современного человека с событиями прошлого, часто и неизвестного, и непостижимого для человека рубежа XX-XXI веков.
     Так, еще год назад в Англии, а затем и в Америке престижные премии получили книги немецкого писателя В.Себальда, которого называют самым исторически одержимым немецким писателем. Термин "haunted", которым определяют творческую доминанту Себальда рецензенты "Тайм" и "Нью-Йорк таймс", означает по-английски в первом значении "(замок) посещаемый привидениями". Что же это может значить в данном случае? Да то, что немецкий писатель, уже лет тридцать как переселившийся в Англию, одержим призраками истории, призраками, являющимися из прошлого в сегодняшний день. И прежде всего это призрачные образы событий Холокоста.
     Роман "Эмигранты", принесший автору популярность, был первым, в котором писатель открыл магический универсум, в котором пишется судьба его персонажей. Он представляет "Холокост в отсутствии Холокоста" через истории еврейских судеб, истории евреев, которым кажется, что они ускользнули от роковых времен или из обреченного окружения, но которые рано или поздно обнаруживают, что тоже стали жертвами. Один из них - английский врач, чьи родители-евреи покинули Литву перед началом нацистского нашествия. И вот проходят годы, и неожиданно в его жизни образуются непостижимые провалы, уводящие психику назад, вглубь истории, где его накрывает ужас встречи с событиями, которых он, казалось бы, избежал. Не выдерживая этого взгляда в лицо истории, герой замыкается в трагическом одиночестве, а затем кончает с собой.
     Герой второй истории - немец, чье тщательно скрываемое полуеврейское происхождение не помогает ему избегнуть патриотической службы во время второй мировой. Подростком он служит во вспомогательных железнодорожных частях, и поезда, эшелоны становятся его кошмаром и наваждением. Только через много лет после войны в его сознании проступает полная картина происходившего и он понимает, что сопровождал транспорты еврейских смертников. Он бросается под колеса локомотива, чтобы присоединиться к своей еврейской семье.
     Третья новелла уводит нас еще глубже в историю к началу 1900-х годов. Дед рассказчика Амброс живет жизнью золотой молодежи, прислуживая Космо - богатому еврею-плейбою. Само имя его говорит об образе космополита, богатого и неукорененного. Герои посещают Иерусалим, провинциальный оцепеневший город. Они находят в нем лишь мертвую память, заледеневшую в лунном свете. Ей предстоит оттаять лишь через лет тридцать. А пока герои бьются в паутине своих эмоций. Космо - в маниакальной эйфории, Амброс - в депрессивном разложении, - и этим оба вместе воплощают болезнь, поразившую начинающееся столетие. Деньги растаяли, энергия испарилась, автор хоронит своих персонажей в стенах иерусалимского приюта для утративших разум.
     Книги Себальда, - говорят рецензенты, - это подлинные шедевры нового направления в литературе. Направления, лишенного постмодернистского цинизма, направления, которое утверждает, что история - это не наша игрушка, а наша властительница, как бы нам ни казалось, что мы убежали от нее далеко-далеко.