Татьяна Рашевская

АЙСИПАК С ГОЛУБИКОЙ

(Травелог, записки гастарбайтера)

– Лондон, гудбай! Лондон, прощай, я здесь чужой... – пел популярный дуэт на заре девяностых.

Кстати, кем можно поработать в Лондоне на каникулах? Я спрашиваю не о приличной работе, о которой, имея в распоряжении месяца два с небольшим, нечего и думать – если только вы не международный предприниматель, селебрити собственной персоной, или, может быть, обычный человек, нанятый одним из них. Билет, отель и стипендия из кармана крупной фирмы – которая и не заметит ваших расходов, зато вы тотчас уверуете в свою необычность. В свою особость. Я бы и сама на вашем месте уверовала, не говоря уже о финансовом спокойствии. Словом, поезжай, набирайся опыта, внедряй и рассказывай другим. Твои способности, наши деньги.

Все иначе, если набраться опыта ох как хочется, но в поле зрения – ни одной фирмы, что горела бы желанием за этот твой опыт платить. Даже если он напрямую связан с профессией. Потому что книги книгами, но. Музеи, спросите? В сущности, это одно и то же. Хотя, соглашусь, возможностей капельку больше, ведь даже музейные тексты у себя на родине живее, нежели все, чему нас учат, так сказать, виртуально. А вот на качественные знакомства со случайными прохожими, сразу скажу, рассчитывать не стоит. И это наглядно показал прошлый визит, когда, возвращаясь из двухнедель-

ной школы, я случайно сошлась в самолете с американцами и обнаружила, что, несмотря на предельную вежливость жителей Альбиона, за три часа полета наговорилась больше, чем за две недели в Лондоне с его языковой школой вместе.

Если вы все же надеетесь познавать страну в отелях и ресторанах, с продавцами магазинов, ларьков и салонов сотовой связи – то снова мимо. Не исключено, что с вами и обмолвятся парой фраз, да и то лишь потому, что коренные англичане в таких местах давно не работают, теперь здесь всецело царит Восток – от умеренной Турции до радикального Ирана; языческой Индии, Бирмы или смешанной Шри-Ланки, ну и, конечно же, афроангличан всех видов и мастей. Так что, познавать страну вам придется через пиджин. Правда, чем ближе к центру и Сохо, тем больше можно встретить европейской молодежи. Они тоже едут не за пиджином. И не столько ради заработка. Они едут за английским. Но жить на что-то нужно, и, никем не командированные, не догадываясь о своей особости (о, она всего лишь в официальном праве на работу!), не брезгуют ресторанами.

Ресторан вообще первое, что приходит на ум, им же чаще все и заканчивается. А какой – это уж куда возьмут, без евро-гражданства. Евро – имеется в виду Европа, потому что другое-то "евро" у меня есть, но с ним здесь разрешается только жить. Тратить накопленные за бугром миллионы.

Тут, кстати, чуть было не подвернулся ресторан китайский. Неплохие деньги. Странно, ведь, как я успела заметить, эти на любые должности берут только своих. После единственного дня работы я даже поняла, почему. Так пахать, как они, не умеет никто. Проворно, слаженно и неряшливо. Для остальных это какие-то слегка инопланетные существа. И ведь я искренне верила, что стараюсь, и народу в зале, казалось, немного. Но ворох посуды неотвратимо рос. С кухни конвейером шли разнокалиберные миски и мисочки, тазы и тазики – раздумывая, какие из них куда сложить, я вконец запуталась. Какая грязь, пора спустить воду! О, ни в коем случае, экономим мыло! А чтобы я не запачкалась, китайские поварята соорудили из мусорного мешка глянцево-черный фартук, лихим взмахом ножа прочертив три прорези. Потом всей кухней дружно ели невкусную рыбу, заедая соусами с неистребимым запахом. Пятиминутный перекур был расценен как получасовой, и решено, что я не справляюсь. Тем лучше. Все равно здесь никто не говорит по-английски.

Мой новый шеф, перс огромного роста, шутит про китайцев, будто "они скупили пол-Лондона и тащат на себе тяжелые чемоданы денег, оттого такие низенькие". Жилье снимаю тоже у китаянки, в двух станциях метро от работы. Не сказала бы, что Шин низенькая. По вечерам под ее окном паркуется высокий джип. Приводя в порядок комнату, я находила закатившиеся фунты, евро и юани, прямые черные волосы и деревянные заколки-спицы. Плюшевую собачку. Неподъемные залежи нераспакованных номеров "Financial Times". А так – комнатка вполне уютная, с окном в садик, где можно развешивать белье и есть ежевику прямо с куста. Возвращаясь с работы, впотьмах спотыкаюсь о груду чьих-то кроссовок под лестницей. Слышала, что в доме живут еще четверо, но за месяц я никого из них не встретила. Вот только, увидя гору грязной посуды – да что посуда! – поставив в холодильник молоко, кухней я решила больше не пользоваться. Вонь странным образом просочилась сквозь пластиковую бутыль, и пить это молоко стало нельзя. С тех пор я питалась или в кафе, или у себя в комнате, пока не переехала к евреям в Эджвор – поближе к работе.

В Эджворе вообще живет много евреев, хотя и меньше, чем в Голдерс-Грине – это на три станции ближе к центру. И вид у Голдерс-Грина более камерный, старинный и однородный – трехэтажные фасады из темно-красного кирпича с белыми окнами увенчаны треугольными башенками; опрятные улицы, вывески и магазины. Нависшие над тротуарами циферблаты часов. Вот только сами евреи не похожи ни на российских, ни даже на израильских. Потому что по сути своей они – те же англичане по отношению к англичанам и всем остальным – включая израильтян с их дикостью, жарой, войной и терактами, – что и сами англичане, только к остальным. Иерусалим они, конечно же, признают и почитают, но скорее как музейный экспонат, неодушевленную святыню, имеющую к ним отношение книжное и опосредованное, как, например, Дорсетшир, родина Гордого Доссета – для Форсайтов, – поклоняться которой все же лучше издали. Доисторические камни для жизни непригодны, а потому непрестижны.

Для меня эта часть населения – почти китайцы, и стоит немалых усилий не реагировать на родные звуки: не смотри в лицо Горгоне, не пей из источника – он отравлен! Не открывай доверчивый ивритский рот – в конце концов, так и быть, ответят, но сперва вздрогнут и будут таращиться как на неформат. Ведь если мужчине порой достаточно кипы, то к внешнему облику женщины требования жесткие – парик крупнее самой головы, чулки, длинная юбка, и вообще желательно вывалить на себя сразу весь бабушкин сундук! При виде этих женщин мне делается грустно. Да и отчаянное виляние массивными, затянутыми в юбки задами, по-моему, обессмысливает столь ревностное прикрытие локтей и колен. Наши бабушки выглядели иначе. Похоже, время движется вспять. А если бы мне выпало родиться в религиозной семье, я бы предпочла родиться мужчиной. Бог с ней, с бородой, уж как-нибудь бы привыкла.

И все же я приврала. Другие евреи в английской природе, как оказалось, есть. Просто их микроскопически мало, и чаще всего они именно из Израиля. Не только по паспорту, а так чтобы, например – и киббуцная молодость, и оставленные на Святой Земле братья-сестры, и отслужившие в армии дети. Моих квартирных хозяев зовут Юда и Элен. Обоим за семьдесят, хотя на вид слегка за пятьдесят. Косолапый уроженец Иерусалима, известный израильский скульптор и художник с налетом канарской сиесты (где у него небольшая доля в клубном отеле старшего сына), и миниатюрная светловолосая леди с жестким породистым профилем. У Элен тоже какой-то свой маленький интеллектуальный бизнес; кроме того, она пишет детективы и публикует их в английских журналах. Официально разведены и живут с разных входов одного двора. Она любит его до сих пор, а он ее – нет. Потому что Элен, конечно же, красавица, да и вообще очень хороший человек, только все это где-то глубоко внутри, а характер у нее – тяжелый, английский. Хотя мне кажется, что тяжелее всех с ней ей самой. На гадости она не способна, а если бы что и задумала, то, в отличие от нормативных англичан, не смогла бы при этом улыбаться.

Она и ее беременная дочь Рэйчел – вторые встреченные мной здесь еврейские женщины в брюках. Первой была Сэра.

* * *

– Сделай айсипак с голубикой и отнеси его леди в очках. No smarties!

Айсипак – смятое в блендере мороженое поверх свежих ягод и фруктов, украшенное взбитыми сливками и шоколадной пудрой. "No smarties" – цветным драже не посыпать.

Вообще-то, я бы с куда большим удовольствием тупо мыла посуду. Преимуществ у официанства никаких – керамическая корова с прорезью в спине стоит на кассе, в ней все чаевые и оседают. Наивные посетители думают, что корова для всех, и опускают монетки. А торопливый чес холодильников в поисках нужной коробки с мороженым – занятие не самое увлекательное. Да и слова вроде стробэри и блюбэри, знакомы мне еще до школы. Хотя и их не всегда удается разобрать с первого раза. В глазах у старшей по смене молодой шри-ланкийки – врожденное зло, а визгливый рот по-птичьи исторгает что-то заморское, совсем не английское, делая из самых понятных фраз непонятные. А еще мне совершенно не к лицу и жмет подмышками эта дурацкая, с чужого плеча, форменная футболка цвета линялой свеклы. В черной униформе посудомойщицы я выглядела куда эффектнее. Однако, предложив, как и всякому гастарбайтеру, четыре фунта в час, меня быстро перевели в повара и официанты одновременно. Потому что вернувшаяся из отпуска пожилая румынка – "очень хорошая женщина, но совсем не говорит по-английски".

Правда, мой английский им тоже не всегда нравится. – Что, в ваших странах так и переспрашивают – "What?" "Фу, как грубо. Нужно говорить: "Pardon?" или "What did you say, please?" – и хозяин, рожденный в Англии перс – синтез восточного и западного притворств, обнажает два ряда белоснежных зубов, показывая, какое нужно делать при этом лицо. Только предательское "What?" продолжает рваться наружу при каждом удобном случае, а проклятый "Падн?" и не думает приживаться, кисловато отдавая манерностью.

А позже я прочла пару британских исследований по социокультурной лингвистике, где сказано, что именно "Pardon" первым стоит в списке словечек, презираемых высшим обществом как принадлежность жеманного простонародья, метящего в средний класс. Аристократия и верхушка среднего класса употребляют "What?", обзывая прочих Пардонией. Судя по всему, Пардония – приблизительный речевой аналог нашего Бирюлева. С разницей в произношении, "What?" говорят и работяги, кем я здесь, по сути, и являюсь – так что, чего уж кривляться! – как бы не свалиться и с этой, самой низшей общественной ступени!

Ибо в первую же неделю пребывания в Лондоне выяснилось, что права на работу здесь ждут три месяца, да и то при наличии веских оснований – скажем, английского мужа или английской недвижимости; и я уже было склонилась бросить свою глупую затею и, покуда не истратилась в минус, лететь домой. Потому как единственным результатом поисков пока оставалась лишь помощь шумным театральным спекулянтам у выхода из метро прямо на Пикадилли – упитанный индус в очочках и кепочке перевоплощался из билетного кассира в уличного завывалу и, задрав лицо к небу, сотрясал Пикадилли криками: "Ча-али! Билли Э-элиот! У-уикит! Ла-айн кинг! Ма-а-атильда!" Последним всегда выкрикивалось какое-то название, которое мне никак не удавалось разобрать. Оно напоминало Амфитеатр, Амфибию, Офелию, и даже Википедию. Я подробно изучила театральную афишу, но в ней не значилось ничего похожего. Однако именно этот последний спектакль выкрикивался с удвоенным рвением, после чего наступала торжественная пауза.

– А-а-амфедия!!! – И несколько секунд тишины.

...

Работа у нас со Шломи была штучной. По фунту штука. И во всех смыслах театральной, то есть, требовавшей изрядной доли актерского мастерства. Штука – билет, купленный в кассе театра или в нормальном агентстве. Изображать же приходилось театрала-любителя, следуя некоему шпионскому набору правил. Не покупать в одном и том же месте более одного спектакля в день, интересоваться репертуаром, не спеша сравнивать цены, расположение мест (тогда как в голове сидит четкое указание – амфитеатр, не дороже 40 фунтов, полная видимость!); выражать сомнения, нерешительность, спонтанность – словом, всю гамму эмоций беззаботного ходока по театрам. Выдумывать себе имена, телефоны и адреса, наносить макияж, менять свитера и очки, набрасывать капюшон, забирать и распускать волосы. То, что, несмотря на все ухищрения, рано или поздно тебя начнут узнавать и не продадут больше ни билета – лишь вопрос времени. "Алло, сейчас к вам подойдет блондинка – ничего ей не продавайте, она работает на Клайва" – и через неделю блондинка не сможет заработать ни фунта.

Нет, так не пойдет. И вот я уже сижу на парапете возле памятника Шекспиру и тычу пальцем в телефон. Цены на ближайшую неделю, как назло, запредельные. Расписание рейсов перекрывается входящим. Звонит Перс. – На два месяца? Согласна. Когда приступать? Ну, вот. Теперь можно брать билет и со спокойной душой идти в Портретную галерею, это тут, за углом.

* * *

– Сделай айсипак с голубикой и отнеси его леди в очках. No smarties!

Посетители чаще всего принимают меня за румынку, и это понятно – ведь ни польскому, ни индусскому стандартам я не соответствую. Сами англичане, повторюсь, в таких местах не работают, а русские, по их представлениям, "самые богатые люди в мире, хуже китайцев, они ограбили свой народ и скупили весь Лондон", и в работе не нуждаются. А ими ограбленых сюда не пускают.

Первое рабочее воскресенье было людным. Лица посетителей пока еще туманно сливались в одно. Меня поставили работать в обе смены с большим перерывом. Однако двух часов времени и трех фунтов было искренне жаль на пустое катание до Хендона и обратно, и я спросила хозяина, нет ли поблизости какого-нибудь парка. В ответ Перс позвал на помощь пожилую леди в очках, что околачивалась тут, похоже, с самого утра – заказывала чипсы, айсипаки, напитки, маячила без дела перед витриной с салатами, возвращалась за стол и продолжала что-то читать в телефоне. На ней был светлый пиджак и дурацкая юбка-клеш. Когда она приблизилась, из-за небольшого роста лица ее почти не было видно, а над изогнутым стеклом торчала лишь короткая стрижка да мерцали очки. Неожиданно тоненьким голосом леди порекомендовала мне библиотеку. Вернее, самих слов, потонувших по ту сторону стекла, я не расслышала – их, перегнувшись через витрину, перевел мне Перс. Должно быть, в этой библиотеке она работает, решила я.

На следующий день леди в очках пришла снова. И во все осатальные дни, точнее, вечера, она неизменно являлась, занимала любимый столик напротив витрины и в одиночестве сидела за ним до закрытия, уткнувшись в телефон, раз в час или два делая заказ: Сэндвич. Банка спрайта. Айсипак с голубикой. Конфетками не посыпать, я помню. Дурацкую юбку с пиджаком она больше не носила, теперь на ней были модные свитера и майки, джинсы с разрывами на коленях и пошлые шлепанцы в стразах. Говорят, модно – особенно зимой. Зато теперь хотя бы видно, что никакая она не пожилая тетка, а молодая девушка лет тридцати.

Зачем она здесь сидит каждый день? Неужели ей так одиноко и у нее совсем нет друзей? Неужели в Лондоне нет более интересных мест? Как можно изо дня в день рассматривать одну и ту же витрину? Может, хочет замуж? Но достаточно провести здесь неделю, чтобы понять, что приличные женихи сюда не заглядывают. В стране с сильными традициями девушкам, как она, принято делать шидух. А может быть, шидух пришелся ей не по вкусу и она ищет любовь? Не влюблена ли она в нашего Перса? Правда, он глубоко семейный иноверец, но – как знать, ведь сердцу не прикажешь. О чем это они разговаривают за кассой?

– How are you, Сэра?

– How are you-u-u! Что-то мало сегодня посетителей.

– Да, все смотрят дома футбол.

– Наверно, еще из-за погоды.

Какое ей дело до посещаемости кафе? Ну, с погодой еще понятно, без нее, родимой, никуда!

И лишь безлюдным осенним утром, когда розоватый уличный свет смешивается со сдобными и кофейными парами, входят один или два солидных господина в серых костюмах. Пьют миниатюрный кофе, читают газету, съедают свой "инглиш брэкфаст", вежливо прощаются. Ну какие из них женихи! Где-то в непроницаемых, как их лица, английских сферах, для них, должно быть, свершается, а может, и уже свершился – свой, английский шидух. И шлепанцы в стразах тут не помогут.

Ближе к вечеру здесь собирается совершенно иная публика – седоволосые леди, леди или их мужья с детьми, шумные компании гастарбайтеров, древние старички, городские сумасшедшие. Женихов не видно. Но Сэру это, похоже, не расстраивает. Она радуется шансу подсесть хоть к нарядной даме с пышным каре, хоть к малопрезентабельному старичку с клюкой. Кажется, беседа с нарядной дамой не клеится – обе больше молчат, сосредоточенно глядя в пищу. Зато старички ей восторженно рады. Они охотно делятся с ней рассказами об участии в каких-то шахматных соревнованиях. За столом – оживление и скрипучий смех. Затем старички расходятся, а Сэра возвращается в свой угол, чтобы до конца дня поблескивать оттуда очками, упрямо потягивая газировку или смузи через трубочку.

И, пожалуй, я бы не стала останавливаться на ней подробно и переключилась на что-нибудь вроде лондонских красот, если бы не одно обстоятельство, начавшее меня раздражать. Впрочем, поначалу я воспринимала его как должное, понимая, что всякое новое лицо обыкновенно вызывает любопытство завсегдатаев. Но в ее случае любопытство как-то слишком неприлично затянулось – всякий раз как я начинала приближаться, Сэра резко отрывалась от телефона и таращилась так, словно мимо проплывает летающая тарелка, а не обычный барный поднос. Может, она сумасшедшая и смотрит так на всех людей? Я включила боковое зрение – нет, на других не смотрит. Ситуация становилась не по-английски идиотской.

– Кто такая Сэра?

– Сэра – еврейка, – рубанула очевидным начальница смены без всякой интонации.

К другому начальнику смены – тоже персу, только низенькому – вообще ни с какими расспросами подходить не стоило. Приехав в страну в раннем детстве, этот всем существом проникся местной культурой и был помешан на благородстве манер, чем, к слову сказать, выгодно отличался от шри-ланкийки – в отличие от нее, он никогда не визжал, говорил тихо и не раздавал одновременных нелепых поручений. Наставление "Никогда ничего не спрашивай о других людях, спрашивай только по работе" я выслушала от него дважды – когда румынка внезапно не вышла в смену и я имела неосторожность поинтересоваться, все ли с ней в порядке; а чуть позже – пытаясь выяснить, с кем мне работать завтра в паре. – "Никогда ничего не спрашивай о других людях" – упрямо молвил маленький перс свою тихую мантру тоном заклинателя змей, параллельно обучая меня готовить пёжн суп – персидский крем-суп из чечевицы. И тонкими пальцами аккуратно присыпал зеленоватую гущу золотистой луковой стружкой.

Большой Перс казался разговорчивее.

– Сэра – наш special customer, – поведал он однажды перед закрытием кафе. При этом как-то странно заулыбался.

– В каком смысле – особый? – насторожилась я.

Но проблеск откровения тут же подернулся лондонским туманом и намеками на какого-то Мартина. Ах, ну да, как же не помнить! Так его зовут Мартин? Это тот, вчерашний, в допотопном пиджаке, по которому он вечно пускает слюни. Вчера еле выставили. Правда, выставлять у нас никого не принято, даже если он весь день заказывает одну бесплатную воду из-под крана. Уж если только устроит какой-нибудь дебош. Весь его вид вызывал омерзение, но профессиональный долг велел держать омерзение при себе и вежливо улыбаться. В какой-то момент Мартин вдруг спросил, откуда я. Несмотря на привычку к подобным расспросам, внятно отвечать на них я так и не научилась, в большинстве случаев стараясь уйти от ответа. Но Мартин был настойчив, и, почти шепотом, я назвала страну. Ту из двух, которая, как мне казалось, должна звучать менее вызывающе. Мартин неторопливо полез в карман пиджака. Долго в нем ковырялся, вытащил какую-то мятую тряпочку, бережно ее расправил и положил себе на затылок, на мгновение застыв с выражением лица, с каким делают селфи. Это была кипа. Я улыбнулась понимающе. Уходя на перерыв в магазин, заметила, что он уснул за столом. Прочие посетители к тому времени разошлись. Возвращаясь, еще издали заслышала на улице крики. Возле кафе намечалась драка. Пожилой папаша Перса махал руками и грудью выталкивал Мартина за пределы террасы. С обеих сторон неслись яростные "факи" и слово "магазин". Меня спросили, не видела ли я магазин. Ах, ну да, журнал! Нашла на полу, положила вон на ту полку. С какими-то полуголыми бабами на обложке. Хорошо хоть совсем не выбросила. Оказывается, это Мартин обронил еще днем, а теперь проснулся и решил, что его у него украли.

А тут это нехорошее сравнение. Мол, у нас есть два особых клиента – Сэра и Мартин. Так и есть, она ненормальная. – Правда, Сэра бездомная, – прибавил Перс как-то снисходительно. Последнее заявление меня ошеломило. Перс сразу понял ошибку и, рассхохотавшись, произнес более отчетливо: "Harmless!" Безобидная. Что только потверждало подтекст. Особая, но безобидная. В отличие от Мартина. Так вот оно, оказывается, что!

С тех пор я стала наблюдать за ней сама. Стараясь обнаружить какие-нибудь особые внешние признаки. Вот только никаких признаков я не находила. Обычная девушка, немного курносая, бэби-фейс. Возможно, чтобы что-то понять, следовало с ней поговорить. Но о чем? О погоде? Что о ней можно сказать? В моих странах, не менее чувствительных к ее капризам, людей не обучали с детства погодному политесу, так что, сразу и не сообразишь. Осень в Лондоне в этом году какая-то странная, сэр, я ее совсем не чувствую. Не вязну, как бывало, ногами в ворохе опавших листьев, не вижу, как черные стволы режут янтарную копну крон над головой, не улавливаю запахов. Серо, сухо, ветрено и пыльно. Однажды покапал игрушечный дождик, забрызгивая лобовое стекло верхнего этажа автобуса. Было забавно наблюдать с высоты, как люди с зонтами и без толпятся далеко внизу у дверей; как другие такие же автобусы, на вид неуклюжие, словно передвижные дома на колесах, проворными ярко-красными букашками снуют по невозмутимым улицам города. Черные кэбы, похожие на шляпы-котелки, приобрели еще более лакированный блеск. С тех пор дождей не было. Природа замерла в вежливом равнодушии, не правда ли, сэр? Неправда, что русский человек не думает о погоде. Он думает о ней постоянно, но скорее по-собачьи. Не всегда умея высказаться правильно и к месту. Говорит что чувствует, что наболело, а вовсе не то, что предписано ритуалом. Плачет, ругается в режиме соцсетей, вечно чего-то требует и нервно постит анекдоты. Чужда нашему человеку британская риторика эвфемизмов, литот да прочих реверансов во взаимоотношениях с климатом.

– Уступаю тебе дорогу, – сказала вдруг Сэра, смешно потеснившись у витрины.

Думаю, я не против с ней подружиться. Тем более что у меня здесь совсем нет подруг. Поначалу, правда, набивалась в друзья шри-ланкийка, каждый раз уговаривая ехать домой одним автобусом и по пути допытываясь о всякой ерунде. Нет, я не заинтересована ни к кому подселяться третьей в комнату, меня все устраивает. Нет, к себе тоже не подселяю. И вообще, в автобусе я предпочитаю спать, вовремя просыпаясь перед ее остановкой, чтобы, улыбнувшись, сказать "пока". Кто знает, может, за это она меня впоследствии и возненавидела?

Одно время в среде советских школьников бытовала мода заводить себе друзей по переписке. Между ними, отрезанными от мира железным занавесом, и будущими соцсетями пролегала полоса толщиной в десятки лет, и было куда проще представить человечество вступившим в эру третьего тысячелетия в антураже звездолетов, запросто бороздящих галактики, нежели вообразить у себя в кармане средство мгновенной связи с любой точкой земли – беспроводной экран размером с шоколадку. Этих детей заставляли оформлять годовую подписку на "Пионерскую правду". Бонусом в газете помещалась колонка объявлений с адресами. Школьники из ГДР, Чехословакии, Польши горели желанием (или же оно им внушалось учителями русского языка?) дружить со сверстниками из далекого СССР и опрометчиво обещали ответить всем. На деле же удача обмениваться в конвертах фантиками да банальными текстами улыбалась немногим. Не объяснялся ли мой неожиданный интерес к придурковатой посетительнице запоздалым желанием наверстать упущенное, тягой к нездешности?

* * *

В Израиле принято считать, что, не имея близких знакомых среди местных и варясь в собственном соку, в полной мере узнать страну и выучить язык невозможно. Как, собственно, и везде. С той разницей, что абсолютно чужие друг другу израильтяне могут запросто обменяться телефонами через пятнадцать минут знакомства. С другой стороны, наивная простота, с какой солнечные человечки способны на пятой секунде невзначай выведывать, есть ли у меня муж, заставляет сатанеть, становиться крайне невежливой и с тоской вспоминать англичан. Россия, на мой взгляд, в этом смысле балансирует где-то между – непринужденное дружелюбие может вызвать косые взгляды и быть расценено если не как признак идиотизма или стремления впарить вам товар, то в крайнем случае как заниженная самооценка. Уважающий себя русский с посторонними напыщен, непроницаем и сердит. Он не расходует слова и мысли попусту. Зато у нас очень ценятся добрососедские приветствия. То есть, если человеку известно, как тебя зовут, и вы долго не виделись, считается вежливым спросить: "Ну как? Замуж не вышла?" Вместо английской погоды.

Но бывает, что и ее высочество Погода оказывается не у дел. Ведь светская болтовня с посетителями в мои должностные обязанности не входит. Но настоящая причина видится мне в другом. Как поется в анекдоте, нас друг другу не представили. Не свершили над нами заветный английский шидух. И, наконец, главное – все решает его величество Статус. Знакомьтесь, господа – мисс гастарбайтер. Я, вроде бы, не сноб, но удивительно, как даже мой мозг у себя на родине автоматически фильтрует потенциальные знакомства и регулирует дистанцию. К стыду моему, он, похоже, забылся и продолжает делать это и здесь. Не желает же он ехать в одном автобусе со шри-ланкийкой. А ведь она мой начальник. Хотя, подозреваю, роль статуса тут второстепенная. Дело, думается мне, больше в печати, наложенной им на сознание – задолго до того, как человек отважился этот статус на себя принять и пересек границу. Эта печать общежития, экономной целеустремленности, стертой индивидуальности и отказа от нематериального и нездешнего, считывается моментально. На днях девушка, работавшая до меня, заходила попрощаться. За два года в Лондоне скопила себе на свадьбу и начало супружеской жизни. Показывала фото жениха, верно ждавшего ее дома в Шри-Ланке. И лишь последнюю неделю в Англии отвела на осмотр достопримечательностей. Это с ее плеча я унаследовала линялую свекольную футболку – давно обещали заказать новую, да что-то все не везут. А в этой мне тесно. Начальнице смены скучно теперь без подруги, вот она и ищет себе новых попутчиков. Тут, кстати, к румынке приехала дочка, совсем простая и юная – по утрам занята поисками работы, по вечерам встречает с работы мать. Ни у нас, ни в других местах ее никем не берут. На английском не понимает ни слова. Но шри-ланкийке это, похоже, не мешает. Попутчик найден.

Откуда же Сэре знать о каникулярности и непрактичности моего нового статуса – ведь зарабатываю я меньше, чем в Израиле, а тратить приходится вдвое больше, причем лишь на самое необходимое? О безумном этнографическом эксперименте, стремлении таким диковатым способом поближе узнать страну, которой была очарована с детства по книгам? О прошлых визитах в роли исправного туриста, с изучением географии мест, где жили, встречались, рождались и умирали герои любимой Саги – но времени на погружение всегда так мало! О том, что у меня уже есть обратный билет. Когда человек покупает билет, с этого момента он немножко не здесь. Можно сказать, что его путешествие началось. Так же, как два месяца назад мне казалось, что часть меня уже не в Москве.

* * *

С утра наконец-то зарядил дождь. Ключи от нового дома – на руках, вчера перетащила последний чемодан и внесла предоплату за неделю. Китаянка была приятно удивлена, как быстро я ей нашла подходящего квартиранта на замену. Все-таки, она тоже когда-то пошла мне навстречу, не взяв так называемых "гарантийных" в размере еще одной месячной суммы – у меня тогда их попросту не было. Ведь за две недели я основательно истратилась на хостелы – а без гарантии здесь снять жилье практически невозможно. Пришлось бы звонить и взламывать вклады. Элен оказалась еще более великодушной, по цене комнаты сдав в своем доме целую квартирку с отдельным входом. Окна моей кухни тоже выходят во внутренний садик. Вместо ежевики здесь растет большая яблоня. Элен спросила, нужно ли мне что-то из постельного белья. Белье у меня было. У китаянки оно изначально не предусматривалось, и в первые же дни, измученная ночами на голом матрасе с засунутыми в рукава толстовки ногами, я взмолилась срочно дать мне выходной, чтобы смотаться на Оксфорд-стрит за вещами в "Праймарк". Перс широко разулыбался, сказав, что мне не нужно никуда ехать, и принес из дома все необходимое. Было видно, что покровительствовать доставляло ему удовольствие.

За окнами кафе занудно моросил дождь. Столы и стулья на террасе намокли, она опустела. Внутри было тоже мало посетителей. Возле окна какая-то незнакомка медленно подливала себе чай из расписных персидских чайников и закусывала. Сэра сидела на своем обычном месте, читая телефон. По окончании смены я соорудила себе легкий ужин и в ожидании зарплаты примостилась за чем-то вроде барной стойки. Примерно с десяток раз мы с Сэрой переглядывались и столько же раз обе срочно отвернулись.

Внезапно незнакомке что-то не понравилось на ее тарелке, и она принялась выкрикивать нехорошие слова. Всего-навсего еще одна городская сумасшедшая. Начальство и молча терпело, и вежливо просило, и грубо выгоняло, но сумасшедшая не унималась и продолжала сидеть. Мы с Сэрой уже не отворачивались, а дружно хохотали издали без звука. Однако голос леди у окна вдруг сорвался на фальцет, заклокотал непрожеванной едой, и затем, кроме отчетливого "fucking jewish", я больше ничего не разобрала. Сэра, сидевшая ближе, обморочно пучила в мою сторону глаза, корчила лица и что-то бормотала одними губами по-английски. По губам я ничего не поняла. Персидский чайник, гревшийся от свечи, не выдержал негатива и громко лопнул, выстрелив носиком в витрину. Ужаленную сумасшедшую с удаляющимися воплями вынесло под дождь. Сэра подсела очень кстати – я как раз собиралась уточнить, что же такое несла эта леди.

Через пятнадцать минут мне стало известно, что ни в Израиле, ни в России Сэра никогда не бывала. Вернее, родители однажды возили ее в Иерусалим, но она была совсем маленькой и ничего не запомнила. Зато по-русски говорила ее бабушка, родом откуда-то из Белоруссии. Этого языка она никогда не понимала. Как, впрочем, и иврита. Англия ей надоела, здесь ей скучно. Больше всего она любит бывать в Америке, ездит туда каждый год. Хотела бы чаще, жаль, что дорого. Там у нее много родственников. В Израиле – нет, никого. – А мне в Англии пока нравится. Гринвич очень люблю. – Гринвич? А-а, Грэнч, знаю, была там. Давно, правда.

В конце беседы я назвала, если ей вдруг интересно, свое имя на фейсбуке. Она ответила, сорри. Там у нее во френдах одни родственники. Сорри, ответила я. Я думала, как у нас. У меня, да и у многих других, на фейсбуке в основном друзья. Не добавив при этом, что это даже не друзья, а чаще вообще не пойми кто, под условным названием "френды". Хорошо еще, если вы хотя бы раз в жизни виделись на какой-нибудь тусовке.

– А у нас в основном родственники.

Странные люди. Для родственников есть куча других способов связи. Или они не знают, что можно создавать несколько страниц? Впрочем, не мое дело. Я не настаивала. Мы доброжелательно попрощались, я получила свои деньги, в том числе недоплату с прошлой недели, и вышла на улицу. Это был мой первый день в новом районе, когда я не спускалась в подземку, а шла по Эджвору домой пешком. Тучи поползли на юг. Мелко сеял совсем золотистый, солнечный дождик. Мокрые деревья прозрачно дрожали над лужами. Из-за красных стен выглянула радуга. До отъезда оствался ровно месяц. Пять тысяч семьсот семьдесят пятый год еврейского календаря подходил к концу. Элен звала к себе на праздник. Жизнь обещала наладиться.

Несмотря на эту неприятную историю с недоплатой.

* * *

Ничего особенного, обычная ошибка – один записывал отработанные часы в журнал и уехал на неделю в отпуск, а его папаша эти часы подсчитывал. Я подошла к папаше и сообщила об ошибке на двенадцать часов, то есть 48 фунтов. – Ничего не понял, – ответил папаша, – приедет сын, разбирайся с ним.

Еще одна неприятность – в отсутствие Большого Перса совсем распустилась шри-ланкийка. Прорвало как канализацию. Ежеминутно и по любому поводу она визжала своим противным голосом: "What are you doing"!! Брось это, давай вон то! Да брось, я сказала! Что ты делаешь! Куда смотришь? Не бери! Не клади! Не трогай! Сначала спроси! Не спрашивай! У себя на родине я бы не стала терпеть такое ни минуты. При первой же попытке сложу манатки и – бай, ори сколько влезет. Здесь же у меня невозвратный билет и нет рабочей визы – и об этом знают. Да я бы улетела хоть сейчас. Но цены на ближайшие даты, как всегда, такие, что придется взламывать вклад и просадить все, что на нем осталось. И так уже сняла все, что можно, свалившись, как в кроличью нору, в другое денежное измерение. Старый билет при этом, конечно же, пропадет. Оставалось только наорать в ответ. Перепалка была слышна в зале. На крики прибежал папаша и трусливо заприседал: девочки, тише, тише! Визжать шри-ланкийка было продолжила, но я больше не реагировала на нее никак. Не видела и не слышала. По вечерам она нежно улыбалась румынской дочке. Странно, думала я. Какой ей смысл выживать меня именно сейчас? Все равно я скоро уеду, и тогда пусть приводит кого захочет.

По возвращении Большого Перса я первым делом сообщила ему о недоплате. Он пообещал разобраться и засел играть с папашей в шахматы. После очередного напоминания он неожиданно помутнел. Белоснежная улыбка в оба зубных ряда сошла с лица. – Я же сказал, что разберусь. Ты что, считаешь, мы тебе нарочно не доплатили? – Нет, я так не считаю. Но у вас столько всяких дел, что вы могли забыть. – Мы никогда не забываем.

Странно. В моих странах принято постоянно напоминать. В Израиле так вообще норма – "напомни мне об этом завтра", и нет ничего предосудительного в том, чтобы побеспокоиться о своих кровных. Чужого мне не нужно. Однако в тот же вечер случилось необъяснимое совпадение. А может быть, знак свыше. У Перса из кармана пропала наличка, и он подошел ко мне с вопросом, не видела ли я 480 фунтов. По его лицу хорошо считывалось, кого он подозревает в воровстве. Остаток дня был посвящен поискам пропавших денег. Перед закрытием просмотрели камеры. Вот он выходит на террасу. Зачем-то лезет в задний карман брюк. Сумма остается лежать на тротуаре еще минут пять. Перс с досадой махнул рукой и выключил запись.

Однако знаку свыше Перс, судя по всему, не внял – на следующей неделе мне предстояло выйти на работу всего два раза, а смены – это не только деньги, но и хоть какая-то еда. И еще я заподозрила, что они хотят взять нового человека. Румынка проболталась, что действительно приходила какая-то женщина, но от ее работы все были в таком ужасе, что с криками выставили в тот же день. Недавно обнаружилось, что румынка знает украинский. На днях она в свой выходной появилась в кафе зареванная. Их с дочерью с завтрашнего дня выселяют на улицу. Как срочно найти жилье, она не имеет понятия, и просит о помощи. Я посоветовала ей известный английский сайт. Она, ничего в этом не смыслившая, не переодеваясь, кинулась помогать мне с айсипаками, чтобы я тем временем "пошукала" в телефоне.

– Хорошо, только сначала предупрежу Перса.

– Вернись на рабочее место и не вмешивайся, – ответил Перс, – я позабочусь.

Румынка следила за происходящим, но, видя, что заботиться никто не начал, растерянно металась по кафе, не понимая, что происходит. Через несколько часов Перс созвонился с каким-то своим знакомым, сдающим жилье.

– Вот видишь, если я сказал, не вмешивайся, значит, не вмешивайся. Я знаю, что говорю.

При этом улыбнулся чуть свысока, показывая, что право творить добро принадлежит здесь только ему.

Правда, тут же выяснилось, что знакомый делает в квартире ремонт и сдаст ее не раньше чем через две недели, тогда как румынку выселяют из комнаты завтра утром. Но это уже никого не волновало.

Но к ней хотя бы не придираются. Для них она вообще что-то вроде доброго бессловесного пса. Меня же подозревают в жадности, лицемерии и вранье. Сказанной правде верить не хотят. Ждут, когда запутаюсь, чтобы поймать на лжи в каких-то незначащих мелочах, мышиной возне. Проявленная инициатива с румынкиной квартирой, очевидно, только добавила минус в карму. Посыпались дежавю. Не бери. Не клади. Не трогай. Сначала спроси. Не спрашивай. Добавилось – Ты вечно хочешь жрать! Думаешь только о еде, а не о клиентах. А о чем же мне еще думать, если часов оставили так мало, что перестало хватать даже на нее? А делать вид, что при взгляде в чужую тарелку не хочется упасть в обморок, у меня не получается. Наверняка я для них теперь тоже спешал, причем, в отличие от Сэры, далеко не harmless – я опасная, корыстная и лживая, к тому же она – клиент, поэтому ей многое прощается и можно хотеть жрать. Даже нужно.

Румынка наивно пытается незаметно от посторонних глаз сделать часть моей работы. Не понимая бессмысленности своих усилий. Единственное, чего я хочу, так это улететь. Лондон, отпусти! Я больше не буду! Нет, Лондон не отпускает. Ну хорошо, раз так – я должна представить, что все, что происходит, происходит не со мной. Превращусь в робота. Без зрения и слуха. Без эмоций. Одни болты. Кажется, мне удалось войти в роль. Я ощутила, как куда-то пропала мимика. Это потому, что я не здесь. А здесь – никого, пусто. Моя цель – дотянуть до вылета и сохранить что осталось, не выйти в ноль. На бесконечных выходных я для этого даже попыталась вернуться на Пикадилли, но за день заработала меньше, чем проездила. Сезон массовых отпусков еще не окончен, с театральными билетами проблема, не говоря уже о дешевых. Спекулировать нечем. Тут же рядом, на Пикадилли, есть Макдак. Спасаюсь мини-чизбургерами по фунту. Дешевле не встречала даже в России. Очень вкусные чизбургеры.

За окнами занудно моросил дождь. После неудачной попытки меня заменить кафе заплатило мне долги и со следущей недели почти полностью восстановило прежний график, вселив надежду. Неужели одумались? Это был мой первый день в новом районе, когда я не спускалась в подземку, а шла по Эджвору домой пешком. Мелко сеял совсем золотистый, солнечный дождик. Мокрые деревья прозрачно дрожали над лужами. Пять тысяч семьсот семьдесят пятый год еврейского календаря подходил к концу. Жизнь обещала наладиться. Я внесла оставшуюся часть оплаты за квартиру.

Новый год отмечали у Элен. Среди гостей была и ее беременная дочь Рэйчел со своим мужем-филиппинцем в белой кипе поверх жестких азиатских волос. Он тоже, по очереди с другими мужчинами, читал на английском праздничные благословения и Ташлих.

Из теснины воззвал я к Предвечному, и Он ответил мне привольем. Творец со мной, я не страшусь, что сделает мне человек. Он со мной среди помогающих мне, и я без страха буду смотреть на ненавистников моих. Лучше уповать на Всевышнего, чем полагаться на человека. Лучше уповать на Всевышнего, чем полагаться на знатных.

На следующий день меня уволили. Остановить посреди смены, поблагодарить за работу и выдать деньги было возложено на маленького перса. Румынка с утра прятала глаза и старалась не смотреть в мою сторону. В переходящую свекольную футболку, еще застираннее прежнего, переоделась ее дочь. Откуда-то из-за холодильника улыбалась шри-ланкийка. Обе новости я приняла с тем же лицом, с каким ходила всю последнюю неделю. Ничего неожиданного. Восемь фунтов все равно недоплатили, ну и черт с ними. Не та сумма, ради которой надо снисходить до общения.

* * *

Даже если бы у меня было право на работу, три недели – слишком мало, чтобы что-то найти, и слишком много, чтобы без этого обойтись. Знать бы на день раньше, может, и не стала бы до конца платить за жилье, а сразу улетела. Или через неделю. Теперь поздно – Элен, приняв конверт, тут же побежала оплачивать счета.

Спекулянты ждали. В продаже появились билеты. Я знаю, что мне предстоит за двадцать-тридцать фунтов ежедневно стирать до мозолей ноги в поисках касс и агенств, где меня сегодня еще не видели. Снова менять макияж, свитера и очки, забирать и распускать волосы, выдумывать новые имена, телефоны и адреса. Обходить стороной места, где уже засветилась. "Алло, сейчас к вам подойдет блондинка – ничего ей не продавайте, она работает на Клайва" – знать, что рано или поздно и меня ожидает та же участь.

Сказать по правде, работала блондинка (вернее, крашеная до платины израильская марокканка) весьма топорно. Не сбавляя скорости высоченных каблуков, решительно влетала в кассу и одной фразой выпаливала наизусть задание. Неудивительно, что за неделю сгорела под ноль. Когда-то у нее был английский муж, жила с ним как королева, купалась в роскоши и успела полюбить Англию. Видимо, в прошлой жизни она и была английской королевой. Гадалка ей так и сказала. Израиль – нищая деревня, там нет работы, да-да, поверь мне, совсем нет. Ну, кассиром она не пойдет, официанткой тоже. Образования у нее тоже нет. Но, оказывается, и в Англии с работой какой-то ужас. А местные мужики все жадные и козлы. Замуж никто не зовет, им нужен только секс. Даже домой к себе не приглашают. Раз в неделю она ходит в салон освежать платиновый блонд. Да, есть еще одна работа, ведь на двадцать фунтов в день не проживешь. Хотя кто-то же зарабатывает по тысяче в день! Она знает одну такую, оказывает услуги по сопровождению.

– Ты тоже работаешь по сопровождению?

– Да нет, что ты! – испугалась она.

Еще у нас есть китайский студент. Двух раз в неделю ему хватает на карман. А главное – стабильность. На службе у спекулянтов уже год, и никаких проблем с кассирами – кто его здесь отличит!

Ну, и, собственно, Шломи, который когда-то меня сюда и привел. Он здесь что-то вроде старшего среди себе подобных. Работает на Клайва почти два года и за выслугу получает по два фунта за билет. Поскольку лично ему во многих местах билетов больше не продают, приводит новеньких и обучает. По ночам работает где-то еще.

Однажды в выходной Шломи позвонил и велел хорошо выспаться. А к девяти подъехать к метро Мургейт, для меня тоже есть ночная работа. Что надо делать, он объяснит. По большому счету, ничего, просто всю ночь сидеть и заниматься чем хочу. У меня есть теплая одежда? – Свитер и толстовка. – Нет, не пойдет. Хорошо, он отдаст мне на ночь свою куртку, под утро будет холодно. Собственно, он бы и сам не прочь заработать за ночь семьдесят фунтов, но он уже был в прошлый раз, догадаются.

У входа в театр было темно и пусто. Спектакля в этот день не было, народ еще не подошел, и мы были первые в очереди. К десяти вечера подтянулись две толстухи-американки в спортивных костюмах, по лицам было видно, что мать и дочь. Шломи их здесь уже видел. Если будут спрашивать, ты покупаешь билеты для гостей из Нью-Йорка, завтра они должны прилететь всего на два дня. Вот копии их паспортов и адрес. Эти билеты по десять фунтов (Клайв их продает по пятьсот) называются дневные, то есть день в день, всего тридцать штук, по два в руки. Премьера "Гамлета" была раскуплена на три месяца вперед задолго до начала, в обычной продаже билетов нет. В девять утра откроют двери и запустят очередь внутрь. С десяти начнут продавать. Как купишь – поезжай к Клайву и получишь свои семьдесят фунтов.

Здание находилось в закрытом тупике банковского центра Лондона. Толстухи тем временем прямо на полу под стеной театра постелили под себя пенки, закутались в какие-то одеяла, расчехлили сумку-термос и, периодически в нее ныряя, всю ночь что-то жевали, пока наконец не уснули.

Меня осенило. Почему бы мне самой не попытаться продавать такие билеты по пятьсот? Да ладно, хоть по триста, мне хватит! Только вопрос – кому? Первое – подойти утром в хвост очереди (у только что пришедших при любом раскладе никаких шансов), второе – через интернет, третье – спекулянтам типа Клайва, и последнее – продать прямо перед началом за сколько возьмут. На худой конец, сходить на спектакль самой, ибо когда еще выпадет такая возможность! Интернет сразу отпал – Шломи объяснил, что таких умников театр мониторит и отлавливает. Лучше всего в хвост или перед началом. К тому же, за весь сезон можно купить не больше шести билетов на один паспорт. Шломи свой лимит израсходовал. В тот раз они просили у тебя паспорт? Или им хватило данных твоих гостей? – К сожалению, просили. Но у меня же два! Два паспорта, две страны! И фамилия в них различается на пару букв, по правилам языка.

Несколько дней я мониторила в интернете объявления. Продавали и по 300, и по 120 – "к сожалению, подруга заболела и мы не сможем пойти..." Никто не откликался. Я тоже вывесила свое. Тишина. Я удалила объявление и стала собираться в поход.

​Издали завидев в тупике оживление, я испугалась, что пришла слишком поздно и уйду ни с чем. Но когда спросила этих людей про очередь, они даже не поняли, о чем я. К очереди имели отношение лишь те две американки, мама с дочкой – сегодня они были первые. Внутри театра тем временем шло представление, близившись к концу. К служебному входу Барбикана со всех концов страны стягивались поклонники звезды "Нового Шерлока". Но там было еще темно, поэтому пока они роились возле главного. Это их я приняла по ошибке за очередь.

В прозрачном фойе наконец вспыхнули люстры, зрители начали выходить. Толпа снаружи тоже задвигалась и потекла в одном направлении, постепенно уплотняясь. Меж выходивших мелькали выбегавшие – нарядные девицы опрометью неслись наперегонки через фойе, спотыкались на ковролине, пулей выскакивали из здания и с криками устремлялись в толпу. Толпа волновалась. Иной раз разражалась хоровым воем и стихала – ложная тревога, снова не он.

Из служебных дверей вынесли фонари на штативах. Свет ударил по глазам, дымясь от холода. Стало совсем ничего не видно. Плотная масса голов и лиц провалилась во тьму. Освещенной осталась лишь узкая дорожка. Новый вой был исторгнут с особой силой. Я и другие люди из очереди заинтересовались было, что там происходит. Но увидели лишь ряд спин, а над ними – лес синеватых экранов на высоко поднятых руках. Периодически раздавались овации и снова стихали – масса напряженно вслушивалась – он что-то говорил. Затем в сердцевине ощутилось движение. Координаты звезды можно было примерно вычислить по тому, куда катилась волна растущих криков. Не верилось глазам и ушам – это и есть те самые британцы?

Затем я задала американкам какой-то вопрос о спектакле, и они ответили:

– А мы откуда знаем, мы его не смотрели, мы эти билеты продаем. Кто ж знал, что здесь у вас все так дорого!

Наутро ночная очередь из обычных пятнадцати (принесших с собой одеяла и подушки и спавших тут же, на тротуарной плитке) выросла в разы, а прибывавшие все становились и становились в хвост. Было непонятно, на что надеются эти люди. Известно же – тридцать билетов и ни штукой больше. Идеальный вариант продать даже не билет, а очередь, пока не начали запускать внутрь. Дальше будет сложнее, каждый вошедший – под прицелом. Удивительно, как до сих пор не замели американок. Мне было стыдно. Иметь дело с хвостом я так и не решилась. Пришлось купить билет.

Своего покупателя я встретила, выходя из фойе. Им оказалась женщина из Германии. Ей так повезло, что она меня встретила! Отличные места, готова взять по сотне! Вечером мы встретились в кафетерии театра и вместе вошли в зал. Паспортов не проверяли. Затем мы заменили меня ее дочкой и распрощались.

* * *

На Пикадилли дела шли хорошо. Первую неделю дневная усталость окупалась к вечеру приблизительно сорока фунтами. Элен, узнав, что в кафе я больше не работаю, спросила, есть ли у меня деньги на еду. Если не будет хватать, пусть я не стесняюсь у нее попросить. Сколько мне нужно? Я не знала. Много. Ничего страшного, я заработаю.

К концу второй недели начались сбои. В двух театрах и одном агентстве мне радостно сообщили, что больше ничего мне продавать не будут, каких бы еще историй я им не насочиняла. Было противно и больно, и я знала, что скоро так будет везде, но нужно жить дальше, а чтобы жить – раздавить в себе последний стыд и не думать. Деньги вновь стали вылетать с реактивной скоростью, а на сопровождение клиентов я все равно не пойду. И не надейся, Лондон. Я снова засобиралась в Барбикан.

Даже купила себе под это дело теплую куртку. Ночи сделались совсем холодными.

Американские толстухи куда-то подевались, больше их не видели. Зато появилась целая компания их соотечественниц. Четыре бойкие девушки угощали нашу паперть вином, молодая пара из Уэльса открыла бутылку виски, а я собрала заказы и сходила к метро в ночной Макдак. Ночь прошла с размахом. Слева от меня у стены сидела закутанная в одеяла австралийская девушка с распахнутыми глазами. Время от времени по ее щекам текли слезы, и тогда лицо ее становилось совсем некрасивым.

– О, майгад! Неужели я его сегодня увижу! Милый, милый! Как же я его люблю! Скажи, ты его тоже любишь? Но, наверно, не так, как я? А я его так люблю, так люблю! Ты себе просто не представляешь! Милый, милый, как же я счастлива! О майгад! – и она снова обливалась счастливыми слезами.

Продать очередь на сей раз у меня не вышло. Хвост, набежавший в восемь утра, реагировал на предложение с большой готовностью, пока не выяснялось, что за это нужно платить. Объяснения, что самые дешевые билеты обошлись бы им по шестьдесят фунтов – даже если бы они и были в продаже, не помогали. Они хотели только с утра и только по десять. Пришлось опять купить на себя. Перекупщики никакого интереса к сделке не проявили. Подходил к концу второй месяц премьеры, и ажиотаж, очевидно, спадал. В кассе, кажется, появились возвраты. Тогда я поняла, что пришло время посмотреть спектакль самой. После тяжелой ночи необходимо было выспаться и поприличнее одеться. Второй билет был продан перед началом за шестьдесят – больше никто не давал.

Дальше – произошло невероятное. От нижнего ряда партера до потолка неожиданно вырос необычайной красоты готический собор. Многостворчатый, трехмерный, с гофрированными стенами, сложенный из тысяч крошечных темных зеркал. В их глубине приглушенно светилась россыпь отражений софитов. Это был занавес. Он был опущен. Звуки зала тонули в портьерах. В высоту уходили бесконечные ярусы. Из ложи почти возле самого собора я пыталась разглядеть публику. Так может быть, вот она, прямо здесь, настоящая Англия? Другая реальность, которую с паперти не видно? Опрокинутая система уровней и слоев. А все остальные, не вошедшие, не попавшие – суть отражения в темных зеркалах? Свет постепенно гас. Стена собора раскроилась по горизонтали и, как разинутая пасть, медленно поползла в обе стороны – вверх и вниз. Из глубины пасти возникла сцена.

После спектакля звезда, жестом прервав овации, обратилась к залу с речью. Наша страна обязалась принять тридцать тысяч сирийских беженцев. У всех у нас есть свой дом. У этих людей нет дома. Так давайте же вместе поможем этим бедным людям найти у нас свой дом! В фойе театра стоят сотрудники, у них можно оставить свои пожертвования, кто сколько сможет. Действительно, в фойе, на всех углах и выходах, стояли леди в строгих серых костюмах, прижимая к груди кроваво-красные ведерки. И зрители жертвовали. Жертвовали на английский дом для тех, из которых в западное общество интегрируется всего пять процентов.

* * *

Близился Йом Кипур, Шломи собрался в синагогу. Я обратилась к Всевышнему с просьбой дать мне заработать на "Гамлете" еще один раз и пообещала тоже сходить в синагогу, на молитву. Приготовилась соблюсти суточный пост.

Ранним утром за день до Судного дня было холодно, и нас запустили в тепло пораньше. Продать очередь опять не получилось. Очередь сидела в ряд на мягком ковролине кассового зала. Некоторые здесь же продолжали досыпать. Предупредив соседей, что пойду прогуляюсь, я спокойно вышла, и в фойе столкнулась с человеком. Он пришел просто чтобы купить билеты на сегодня. Так для этого нужно было занимать очередь с вечера? Он выглядел растерянным. Не ожидал, что здесь такое творится. На вид это был классический англичанин, какими мы привыкли себе их представлять – подтянутый, слегка начавший седеть джентльмен в сером костюме. Конечно же, он купит мою очередь! Ах да, забыл снять наличные! Не беда, сходим за деньгами вместе, там он мне их и отдаст, а потом представимся приятелями, которым нужны те же два билета на двоих. По пути к банкомату он спросил, какие еще спектакли я продаю, на что я честно призналась, что приехала в Лондон на каникулы и не стала бы этим заниматься совсем, если бы не потеряла работу в кафе. Теперь нужно как-то дотянуть до отъезда. Он подумал и предложил обменяться телефонами. Возможно, кто-то из его друзей тоже заинтересуется купить очередь. И действительно, через несколько дней позвонил, извинившись, что, к сожалению, пока никого не нашел. В кассе мы сделали вид, что нам все равно, на чей паспорт брать билет. – Давайте на мой, что ли, – небрежно пожал он плечами. Я была спасена. Всевышний услышал.

* * *

Про синагогу я не забыла. Правда, последним человеком, кто мог бы мне что-то посоветовать, оставалась Сэра. Шломи жил в другом районе. Был еще Эрни, друг Юды, но они с женой на праздники тоже уехали. Сэру можно было найти только в кафе. Заходить туда, по понятным причинам, не хотелось. Тем более если ее вдруг там не окажется. Кстати, в доме перегорела лампочка, нужно пойти купить, хозяйственная лавка – это немногим дальше кафе. На обратном пути из лавки я собрала в кулак волю и, сильно косясь на окна, прошла вплотную к кафе. Сэры там не было.

Следующим вечером начиналась молитва. Очень хотелось на нее попасть, я решила еще раз попытать счастья. Лампочка удачным образом не подошла, нужно было снова идти в лавку. Сэра сидела на своем обычном месте, как будто никуда не уходила. – Что-то давно меня не видно. – Ее тоже. – Она уезжала на праздники к друзьям в другой город. – А я здесь больше не работаю. – Кстати, Happy New Year! – Happy New Year! Собственно, ее я и искала. Не знает ли она, где здесь синагога? – Не имеет понятия. Но можно позвонить, спросить у мамы. И она набрала номер. Долго слушала мамины объяснения. Закончив, назвала имя синагоги и сказала, что это единственная демократичная синагога во всем районе и там нет дресс-кода, туда можно даже в штанах.

Я заказала айсипак с голубикой, no smarties! Тебе взять? Как хочешь. В общем, мне было приятно показать, что после увольнения я в деньгах не нуждаюсь. Пусть злятся, что не сдохла! Прислуга принесла айсипак.

– Трубочку! – рявкнул кто-то ей в спину. Она метнулась за трубочкой. – Салфетку! – проорали снова.

Это была румынская дочка. Я приветливо поздоровалась и спросила, как дела. Взгляд ее блуждал. В ответ она попыталась выдавить жалкую улыбку, но не совладала с собой и, едва не разрыдавшись, убежала. Мне показалось, что свекольная футболка ей тоже жмет.

Мы с Сэрой вернулись к разговору о праздниках и принялись по названию синагоги гуглить адрес. О, да это совсем близко! Причем именно там я уже искала, но ничего похожего на синагогу не увидела. Кривенький переулок, глухие стены, какие-то гаражи да ржавые замки на дверях. Другое дело в Москве! Сэра немного рассказала о семье. Ее мама раньше не была религиозной, а стала ею, выйдя замуж за отца. Это было его условие. Отец очень религиозный. Сэре он сказал в их доме не появляться, пока не начнет полностью соблюдать традиции и одеваться как подобает женщине. Живет в своей квартире, одна. Соблюдать традиции немножко пытается, но это так трудно! Мезузу вот к двери привесила, перестала есть морепродукты – жалко, они такие вкусные. Отметила с друзьями Рош а-Шана. С остальным сложности. Кошерное мясо слишком дорогое, так что проще вообще отказаться от мяса. Айсипак в этот раз не показался мне таким вкусным, как когда я выскребала остатки из блендера себе на блюдечко. Моих контактов Сэра не спросила.

Вечером я вошла в кривенький переулок. Тяжелая дверь, по внешнему виду которой посторонний ни за что бы не догадался, куда она ведет, была не заперта. Возле нее стояли две красивые еврейки-охранницы в элегантных брючках. Я объяснила им, откуда я и зачем. Они спросили, есть ли у меня билет. Его надо было приобретать заранее, предварительно заказав на сайте. Таковы правила, из соображений безопасности. Сами понимаете, ничего личного. Если хотите, можете записаться на субботнюю молитву, тоже у нас на сайте. А на сегодня поздно. Все это делается из соображений безопасности, ну, вы сами понимаете. Ни слова о цене сказано не было. Не было даже произнесено слово купить, заменяясь всевозможными эвфемизмами.

– Как они могли! Они не имели права! – возмущался Шломи рассказом про самую демократичную синагогу.

– И сколько они хотели? – улыбнулся вернувшийся из путешествия Юда. – Я слышал, что-то, фунтов семьдесят?

Не знаю. О цене не было заявлено ни устно, ни на сайте. Вернее, на сайте написано четко, что посещение всех праздников и суббот – free of charge. Ерунда, ответил Юда, ему точно известно, что где-то около семидесяти фунтов. Потому он туда и не ходит. И так здесь не только в иудаизме, но и во всех других религиях. Действительно, как я могла об этом забыть!

* * *

Осталось два дня. Последний раз на Пикадилли – и довольно! Ноги стерты в кровь. Но все равно доковыляю до Британской библиотеки. Там хранятся оригиналы древних книг и манускриптов, их можно почитать и даже послушать – понятно, не ветхие тома, раскрытые для обозрения под стеклом, а их копии в компьютере. Нажмешь на нужную книжку – она откроется. Не разберешь древний шрифт – вот тебе, пожалуйста, компьютерный. Нужна озвучка – пожалуйста, вот на эту кнопочку и не забудь надеть наушники. Все это совершенно бесплатно. Завтра тоже приду.

Вечером позвонил Клайв. Нужен всего один билет на "Гамлета", платит сто фунтов. Очень рискую. Но не столько даже хочу, сколько нужно. Слишком много просадила я здесь за удовольствие поближе узнать страну. На ноги больно наступать. Но главное же только доехать. А там – а там еще страшнее. Меня запомнили. Чувствую это. Один из паспортов израсходован. Звоню Шломи, пусть пошлет блондинку, не хочу рисковать, бог с ней, с этой сотней. Да он уже тыщу раз ей предлагал! Не хочет англйская королева работать по ночам! Она хочет спать. Так пусть придет к восьми утра с паспортом, деньги пополам. И такое предлагал. Бесполезно, утром она тоже хочет спать. Так, кто еще? Румынка? А ну быстро в кафе! Румынка, услышав о пятидесяти фунтах за два часа, чуть не сорвалась с места. Опомнилась – ей с утра на работу. Кусала губы. Комнату она, кстати, так и не нашла – каждый день вымаливает у хозяина подождать еще чуть-чуть и спит с дочерью на одной кровати. Вдалеке мелькнула Сэра. Здоровалась с какой-то знакомой старушкой. На ней снова была дурацкая юбка, уродовавшая ее и без того неизящную фигуру. Сэра больше не актуальна. Беру с собой персово китайское одеяло и подушку – ночи стали ледяными. Сменную одежду – чтобы, как получу деньги, сразу в Библиотеку.

* * *

Меня поймали. Вычислили наличие двух паспортов. Пока кассирши победно скалились, разоблачив преступницу, молодой наблюдатель с сероватой растительностью на рано оплывшем лице принимал решения. Рубите ей голову! Понятно, мимику и жесты он по-британски держал под контролем, но безграничная ненависть и презрение к дикому варвару, желание стукнуть чем-нибудь тяжелым, раздавить, пристрелить, сжечь на костре – люто пылали в крошечных свиных глазках и сжатых кулаках. И если я сейчас же не покину театр или посмею здесь появиться еще раз, он вызовет полицию.

По пути к метро пакет с одеялом, подушкой и всем, во что я была одета ночью, полетел в мусорный бак. Я привела себя в порядок и переоделась в чистое – восстанавливать равновесие, вырастать до своего обычного роста, не подгоняемого под свекольные футболки и ценовые масштабы, следовало налегке. – Да кто вас боится, ведь вы всего-навсего колода карт! И тут все карты поднялись в воздух и полетели Алисе в лицо. Я нажала кнопку озвучки. Какими смешными голосами читают эту сказку! Все равно, нужно читать и слушать. Как в детстве, когда болеешь. Простите меня, сэр Чарльз Лютвидж Доджсон. Но я возненавидела вашу страну чудес, и теперь сомневаюсь, что когда-нибудь вновь полюблю. Ведь мне пришлось смотреть на нее снизу, откуда кажется, что люди ходят вверх ногами и не видно остальных кругов ада, в которые мне при жизни не дано проникнуть. Дай бог разобраться со своими.

* * *

В Москве сыпал дождь с ветром и снегом. На ступенях спуска в метро чавкала бурая жижа. Молодой человек подхватил мой чемодан и помог спустить вниз. Лица пассажиров в вагоне выглядели плохо выспавшимися и угрюмыми. Внезапно стало жаль этих ни в чем не повинных, замученных жизнью людей. Коллеги по офису радостно встречали, расспрашивая, как прошли лондонские каникулы и привезла ли я им магнитики. А спустя полтора года в новостях появилось сообщение. На Вестминстерском мосту водитель автомобиля въехал в людей, после чего смертельно ранил ножом полицейского. Все погибшие были гражданами Великобритании. В мозгу всплывала единственная картина – фойе театра Барбикан и леди в серых костюмах с прижатыми к груди красными ведерками.