Обычно «Дорога к Храму» для меня начинается с автобуса в Ришон ле-Цион. Я имею в виду поэтический фестиваль. Собираешь вещи, идешь, едешь, опять идешь. В этот раз для разнообразия, дорога началась с того, что уже на улице мне пришло в голову, что на эмблеме нашего фестиваля должна быть надпись, а не только картинка. То есть, название, которое нужно было срочно добавить в картинку, файл послать по почте, выкл-вкл. и опять выкл… Я вернулась домой, села за компьютер, а потом встала и опять вышла с теми же вещами и уже с названием в Иудейскую пустыню к автобусу. Затем в Иерусалим, в типографию, в кафе с эмблемой, в автобус с надеждой на лучшее… Спустя пять автобусов и шесть часов по правую руку обнаружился Ришонский парк, хотя мог бы и по левую. Было тихо так, спокойно вокруг, люди играли в домино и не знали, где эта улица, где этот дом. Но персональный навигатор Люда Фрадлис прямо из телефона меня свернула направо и улица нашлась. Мы с эмблемой и вещами шли, не сворачивая. По правую руку показалось кафе. Там сидел человек с поэтическим лицом, на которое хотелось смотреть и рассматривать. Я и посмотрела. Вблизи оказалось, что человек – это известный поэт Алексей Цветков. То есть, фестиваль начался. На дверях зала висел замок, но сами двери почему-то были открыты. А в зале оказалось прохладно, но зато нельзя было повесить эмблему. И пюпитр взять тоже нельзя было. Что-то еще было нельзя, точно не помню, что именно. То ли мы притягиваем подобные ситуации, то ли преодоления являются частью прохождения? Не знаю… Во всяком случае, поскольку нас двое с Ирой Маулер организаторов, и псих у нас один (я), а Ира человек, по счастью, уравновешенный, то через полчаса, когда некоторые слова по отношению к этому к нам отношению стали накапливаться уже у нас обеих… Телефонные переговоры с начальством – и все покатилось дальше. Эмблемы повесили, пюпитры достали, люди приехали, слева оказался полный зал человек на сто, справа – сцена, и поэты стали читать стихи. Председатель жюри Андрей Грицман читал. И дебютантка из Питера Тамара Розензафт читала. И Ирина Сапир из Ашдода читала. И Алексей Цветков читал. А Михаил Фельдман даже пел. Все читали, а некоторые пели. Три с половиной часа без перерыва – и не оторваться. И пять дней все примерно так продолжалось… Каждый раз по-другому – разные улицы, кафе, кошки вокруг, автобусы, другие стихи… Мастер-класс проходил в чудесной комнате, открытой окнами миру, где разговоры о поэзии особенно были удивительны – словно мир идет параллельным курсом, а мы поблизости, рядом и о нем… Правда, там не было удобств, но до удобств ли, когда у нас тут дорожные работы, мы люди в оранжевом, мы чиним Дорогу, как умеем… Удобства нашлись рядом, в кафе. Потому что поэты должны время от времени заходить в кафе, искать кофе и другие напитки и закусывать хорошим. Во вторник Дорога увела в Тель-Авив – там, в Российском Центре, водится лучший в мире звукооператор Игорь, а еще уютный настил на полу и экран во всю сцену. Так что там вообще было хорошо, и жизнь наладилась, и пришла Анна Файн из Тель-авивского клуба литераторов, и читала, и все стало совсем хорошо. И Яков Шехтер. И Валерий Борисович Брайнин из Германии. И Андрей Грицман, он же председатель жюри, я уже говорила. И слайды во весь экран. И отдельная комната для переодеться… Что еще нужно для счастья? Ночной автобус домой. В Ришоне я ночевала и растекалась по дивану дома у Иры Маулер, в окружении удивительных, тонких, прозрачно-цветных картин ее кисти, это пространство меня прикарманило, приручило, особенно собака Дора, которая внимательно слушала, как я репетирую, но неожиданно уходила при звуках идиша. «Дора, это же твое имя и твой язык»! – напрасно взывала я к ней. Но нет. А погладить – так это пожалуйста… Со среды фестиваль начал заканчиваться, но он не сдавался, а шел, и в Русской библиотеке оказалось уже совсем хорошо, там даже оказалась аппаратура, хотя раньше не бывало, и сколько угодно прохладной воды… Со среды я вернулась на работу и любимый начальник (ца) Сара Бэлла мало того, что поднесла мне стакан воды прямо в библиотеку, и мы нашли нужную дорогу и спели о ней, и пришел Губерман, тоже лучший в мире Игорь. А Гриша Люксембург не только пришел, но и принес правильный виски с правильными шоколадками, что изнемогающему организму оказалось как нельзя вовремя. А как можно вовремя оказалось… Самое правильное питье – черный кофе в стаканчике – постоянно где-то находила Ира Сапир, за что ей положена медаль от меня персональная и упоминание в лучшем в мире «Артикле». И Людмиле Фрадлис положена медаль. А Ире Маулер – орден. Вообще за все… И вот, последний день фестиваля, четверг, везде пробки, микрофон не работает, но самый родной и уютной Дом Ури-Цви Гринберга, и поэт и редактор «Иерусалимского журнала» лучший в мире Игорь Бяльский одним присутствием утешает и успокаивает. Конкурс есть конкурс, – люди выходили и читали поэзии слова, потом в перерыве некоторые пели от избытка чувств. Поэт и член жюри Эли Бар-Яалом пел, ну и мы, остальные члены жюри, организаторы, лауреаты и другие. (И другие – это фотограф Кругляк, уточняю) А поэт и редактор «Интерпоэзии» и одновременно председатель жюри нашего фестиваля Андрей Грицман нашел для каждого доброе слово. И этот каждый (финалист фестиваля) был ему очень благодарен, а фотография на память в этот раз получилась, потому что поэт и член жюри Михаил Сипер поднялся на сцену и убедительно сказал: «Делай все, как я!» и все поднялись на сцену… А поэт и член жюри Феликс Хармац развез уставших, но довольных организаторов фестиваля своими стихами, то есть, по домам и стихи читал. Потому что он прекрасный поэт и хороший водитель. Кажется, у меня все. Хотя… Вот одно стихотворение Веры Сухановой, которая получила Гран-При фестиваля. Несколько строк из того удивительного времени поэзии, которое с нами случилось в эту неделю…
Птицы кружат над вершиной горы благодатной Тавриды, Тянется храм к небесам, словно призрачный риф. Строил его человек по прозванью Сизиф, И потому этот храм, как воздушные замки, невидим. Но иногда проступают на синем мерцающем фоне Контуры стен, куполов, очертания глав. И вот тогда, молча голову к небу подняв, Ты замираешь, ко лбу козырьком приставляя ладони. Храм в запустенье, и в кладке пустоты зияют местами, Ветер свистит в обиталище птиц, сквозняков. И словно слыша далекий взыскующий зов, Ты вдруг берешься за дело – и в гору толкаешь свой камень. Стихи победителя и лауреатов третьего международного поэтического фестиваля «Дорога к Храму» (2018) Вера Суханова (Гран-при, Смоленск) Я не гоню непрошеных гостей. Они, как судьи, судят, нужно ль время Мне для моих подержанных страстей, Тревог, высокомерий, треволнений. И пусть сидят до первых петухов, Я каждому из них придам значенье, Я всех приму душой, хоть без грехов Нет никого, и я не исключенье. Пусть для кого-то гость – что в горле кость, А я кочевница, мой дом – повозка. Любой захожий – это плеть и гвоздь, И цепь, и якорь, и печать на воске. Я не гоню непрошеных гостей, Гость промелькнет, как миг, как век короткий, Уйдет, оставив горстку новостей. Их можно до утра перебирать, как четки. * * * Браха Губерман (Первое место, Израиль) Где-то далеко-далеко, высоко-высоко, за десятью морями в тысячатристадвадцатом царстве над облаками стоят две огромные чаши горного хрусталя. В одной звенит жизнь, а в другой кашляет смерть. В одной чаше – кровь, а в другой – слезы. Не плачь, мы же мальчик этой мужской и военной страны в сапогах и пилотке из фетра. Мы тонконогий мальчик-зима с хрустальными глазами. * * * Эли Погребинский (Второе место, Израиль) Осада Иерусалима В час, когда сталь погружается в плоть, когда мышцы встречают удар, В час, когда кость сокрушает она, словно камни – гончарный товар, В час, когда камни летят над стеною, и девичья кожа дрожит, Как неизменно трепещет она, лишь заслышавши цокот копыт, – Все, что прошу у Тебя в этот час, о Всевышний Господь, – В час, когда тело наткнется на сталь, ты в гранит обрати мою плоть. * * * Фаина Судкович (Третье место, Израиль) Я родила себе игрушку. Я не умела с ней играть И всё, что пела ей на ушко, Писала в толстую тетрадь. Я строчки гладью вышивала, Рифмуя жизнь одну – с другой, Над колыбелькой колдовала, Парила радугой-дугой. * * * Наум Вайман (Приз журнала «Артикль», Израиль) СТРАШНЫЕ ДНИ Октябрь уж наступил. Начало Страшных Дней. Тем, кто не молится, должно быть одиноко. Горячий воздух. Марево. Сирокко. Скучает Рок. Балует суховей. Толпа мужчин, все с книгами в руках, Укрытых с головой в молитвенные шали, Как поле спелое волнуется в печали, Взорвавшись песней, кается в грехах. Бессмертный хор, тоскующая рать Всех под знамена вставших поколений, Гудит во мне набат твоих молений. Но я один. И братства мне не знать. Скорее в горы. В этот сад камней. Наедине судьбину подытожить. Витает пух вдоль хлопковых полей И сердце вьюгой белою тревожит. Вся жизнь – побег. Душа – дорожный прах. Заблудший сын, бреду по бездорожью. Любовь – предубежденье. Совесть – страх. А жалость – неразрывна с ложью. Таков багаж. И мгла, куда ни кинь. Песка и пыли гибельные сонмы. Наполни грудь дыханием пустынь, Ленивым, рыжим воздухом бездомным. * * * Стихи членов жюри Марина-Ариэла Меламед «Ты слышишь? Уходит поезд Сегодня и ежедневно.» «Посвящение Михоэлсу», Александр Галич Посвящение Александру Галичу все дороги ведут в рим повтори брэм да описано все даже то что слова хлам все рассветы уйдут в ночь от любых схем только поезд идет и идет и идет в храм. в каждый день как в утренний сон заходи сам даже если не знаешь зачем и кому весть понимаешь и сон живет по своим часам понимаешь и небо и жизнь и любовь есть все дороги ведут в дождь иногда в снег а дожди и снега исчезают смотри прочь но куда растворился вот только звенел век новый видишь другой сон видишь день ночь и тогда запоет соловей почему нет а куда теперь вить нить ожидать драм пропадет появится что ты сказал свет ну а поезд идет и идет и идет в храм. * * * Светлана Менделева СЁСТРЫ Ботинки сорок первого размера, Пинетки двадцать первого размера. Две девочки, посмотришь, – близнецы. Где в двадцать лет слетаются химеры, Там в тридцать лет считаются манеры, Ищи потом, где вылезут птенцы... Гаргулии, сирены и горгоны, Истерики, мигрени и гормоны, Взросления колючие миры. Ни капли не похожие, и всё же Немедля разглядит любой прохожий, Что кровь одна, и это две сестры. Подкожное родство, похожий воздух У них вокруг. А настоящий возраст – Внутри, где нарезают стрелки свет. В глазах серьёзных, в голосе уставшем. И маленькую спросят: ты же старше? При разнице с сестрою в десять лет. * * * Надя Делаланд поезд поезд скоро ли я тронусь что там ест похрустывая Хронос где-то на границе с темнотой плачут дети жалобно и громко что же я как мне спасти ребенка каждого кого окрикнуть стой ой-ёй-ёй охотники и зайцы раз два три увы не хватит пальцев сосчитать грядущих мертвецов у тебя щека в молочной каше не умри женился бы на Маше Вере с Петей сделался отцом не стреляй у мальчика Миколы скрипка он идет домой из школы повторяя мысленно стихи Пушкина все взрослые остались теми же и даже тетя Стася добрая и нет вообще плохих положи на тумбу пистолетик посиди немного в туалете никого не следует убить луковое горе наказанье я же десять раз уже сказала выбрось пульки постарайся быть. * * * Ирина Маулер Антисоветы в стиле рэпа, или Как вытянуть ближневосточную репку Для того, чтобы не чувствовать боли и дискомфорта, В новую жизнь выйдя на берег в чужой стране, Из воздушного или морского порта, Без денег, связей, без языка, Без привычного над головой хоть какого-нибудь потолка – В роскошную, но неизвестность стран, Воздух которых пока лишь одною надеждой пьян, – Прими от бывшей переселенки советы, От той, которая, правда, неисправимо лет сто пишет стихи и сонеты, Но это ей не мешает сосредоточиться, Чтобы помочь тебе ноги не обмочить в новой стране, не заморочиться. Первое – срочно учи иврит, Тот язык, на котором твой сосед говорит. Правда, когда выучишь – твой акцент Всё равно тебя будет держать вблизи от родных стен, И твой сосед тебе всё равно не простит, Что ты не владеешь перфект языком иврит. Будь настойчив – не опуская рук, Но помни – что бы ни сделал – Ты не прав, чужероден, глуп. И если не против – Имя смени, фамилию, дядю и тетю. А лучше сразу, чтобы не мокнуть в лужах – Смелее меняй на новых жену и мужа. Правда, потом может возникнуть один неприятный момент – Несовместимый телевизионный аккомпанемент, Или в случайно купленном кусочке сала, Как в капле воды, отразится правда о несовместимости ментала. Если духом ты крепок, как сталь – Возможна тебе дорога в духовный стан, Заодно и иврит выучишь, И сыт будешь там Б-жьей милостью, Милостью партии и государства – Значит, жить будешь как у Христа за пазухой. * * * Хочу сказать отдельно для ценителей лёгких денег: Если вам до сорока и время терпит пока, А зеркало немеет от обожания – Попробуйтесь в бизнесе «На содержание» И не смотрите в газеты – они обещают, но совсем не это. Тот же бизнес – но не про вашу честь – Всё заберут – хватит на скромные – пить, спать, есть. Это страна южного темперамента – море ласкает ноги, Солнце работоспособно в своем департаменте внешне курортной страны, Которой вы, чужестранец, совсем не нужны, потому как говорят здесь: «Каждый должен съесть то, что у него неизбежно есть». Вот такая песня. Если помогла, пишите, мне будет лестно. * * * Андрей Грицман УЛИЦА Я помню стену, улицу и дым повисший над рекой невидимой. И я один из них, но неизвестно им моё присутствие или я один, другой среди теней на стенах зовущих, тянущих живую руку, но улицу не перейти. Тих сумеречный мир, ни звука. Тени на стене от без вести пропавших. Память камня, словно плющ ползущий, грибница памяти, кладбищенская чаща. Бесплоден спор – рука не достигает взлетевших птиц. Ворота приоткрыты, но не видно лиц. Всё говорит о том, что жизнь была и есть. Всевышний пролетел, задев крылом ночную тень от башни. И след его пропал. Но двое без конца ведут свой разговор. Они его не слышат. Он – в шуме лип и в осязаньи ветра с невидимых полей за городом. Поодаль ребенок не уснул. Он слышит гомон взрослых, а дальше час такой – не слышно гуда тел, лишь шёпот душ по улице, где ангел пролетел. Не видно выхода, но это не тупик. Граница города в беспамятстве полей. На улице пока светло. Прозрачный ранний вечер. Пора идти домой – на свет, на запах быта. Но некуда идти. Остыл последний след. Расположенье тел, геометричность жеста – по Лобачевским линиям за мглу, за горизонт. Но горизонта нет. Лишь явная черта на улице потерянных имён, последних слов, безмерного остатка недосказанного. Потом фигуры тают, и речь теряется в светлеющих стволах. И только стая знает – есть у птиц душа иль только сгусток гладких мышц, несущих терпкий свой глоток. Но есть душа у мест. Так облученный лес несёт свою судьбу сквозь ядерный овраг. На улице почти пустой – пыль, шорохи судьбы. Но обещанья нет, что кто-нибудь дойдёт. И утром не найти следов монет, вещей оставленных впотьмах у каменных ворот. Никто и не придёт. А за окном – быт нем, как натюрморт. Недвижимый до будущего века. Но тонким пульсом – жизнь на волоске. Свет тёмных глаз в глухом растворе мрака. Так и моя семья: кто в лес, кто по дрова. Молекулы любви рассеяны по свету. И на пути туда – я говорю себе, и женщина-судьба послушает, кивнёт и медленно уйдёт по тихой улице за раму без ответа. * * * Эли Бар-Яалом БАЛЛАДА О КОЖЕ Юдит На листве, в стогу, в постели ли, в двух постелях – наш раздельный сон един, как морское дно. За полночи сто столетий прошелестели, двести войн легло между нами – и всё равно нас обнимет рассвет, бессмысленный, как простуда, и отправит вместе в дорогу туда, откуда ветер времени, то сжигая, а то знобя, налетает, чтоб отвлечь нас от чувства чуда... ...Я люблю тебя. Не кого-нибудь, а тебя. Наши дни безразмерны: каждый по году длится. Не как слитые вместе пальцы одной руки, а как два гриба по две стороны грибницы, мы по две стороны пространства так же близки. Мы его, пространство, скручиваем, морочим, сушим, мочим, точим, скачем над ним, бормочем, достаём, хохочем, зверски ему грубя, но всегда – любя. Поэтому, между прочим, я люблю тебя. Не кого-нибудь, а тебя. Через тысячу лет созреют новые злаки И от нас с тобой останемся ты и я: Я – словами, а ты – деревьями. Эти знаки Будут врезаны в шкуру ветхого бытия. И нелепый, непохожий на нас праправнук, Эту старую кожу, сброшенную, расправит И прочтёт нашу надпись, в руках её теребя. Кто ему объяснит, незрячему, что по правде Я любил – тебя? Не кого-нибудь – а тебя? * * * Вилли Брайнин-Пассек Над белой галькой мечутся стрекозы, их лица безволосы и безносы, их руки не отбрасывают тени, как будто лепестки ночных растений. А море задремавшее – зловеще когтистой лапой в побережье плещет, глаза кошачьи в белой пене пряча, оно к прыжку готовится незряче. И солнце затаившееся тоже рассеянно следит за нежной кожей, в протуберанцах-шприцах разогрета инъекция из ультрафиолета. Грядущее лениво пасть разинет – и ангел смерти с ликом стрекозиным, и яд ожога, и удар прибоя вонзятся в безмятежное, живое. На будущее глядя без опаски, ты не поймёшь смертельной этой ласки, а там – пойдёшь мотаться по трамваям, уже собой почти неузнаваем. * * * Григорий Кульчинский Илане здесь собаки не лают и дети не плачут а лягушки тихо квакают в венском «японском» парке даже дождь по асфальту стучит осторожно после восьми вечера город вымирает (или умирает?) и сирены «скорой» и полиции подвывают вполголоса мы в столице бывшей империи или в райском саду? все тихо, чисто и аккуратно – позавидовать можно Шпрехен зи дойч? – Их шпрехе дойч, абер зэер шлехт – немецкая отрывистая речь сухая и острая, как лепестки астры и туристы, масса туристов глазеют по сторонам или свершают ежедневный шоппинг, как ритуал привычного жертвоприношения постояльцы гостиницы «Кайзер Франц Иосиф» прилежно уничтожают сосиски и яблочный штрудель, отражаясь в чистых водах Дунау… нежный звук падающих каштанов и свет уличных фонарей в стиле ретро ничто не напоминает о прошлом израильские студенты фальшиво и горько шутят: вот на таких фонарях и таких каштанах они вешали евреев… кто-то добавляет: и в реке топили… но венцы не понимают иврита рейс 362 авиакомпании «Эль-Аль» по маршруту Вена – Тель-Авив в 10.35 по местному времени *** Михаил Сипер ТЕЛЕФОН Как трещали на ветру Горе-самокрутки! Сизым ветром снег несло В стылый водоём… Помню – молодость прошла В телефонной будке. Две копейки – и плыву В голосе твоём. А потом, занюхав спирт Сохлой коркой хлеба, Рисовал я профиль твой Веткой на снегу. Между нами ночь была Без луны и неба. Две копейки – и во тьме Я к тебе бегу. Вот, казалось, только что Я повесил трубку И закрыл тугую дверь С выбитым стеклом, Как спешу назад туда, Словно штурман в рубку. Две копейки — и опять Проба на излом. По реке плывёт топор Из Тагила в нети, Разлетелось счастье вдрызг, И сегодня нет. Я в автобусе искал Счастье на билете, Две копейки – телефон И пятак – билет. * * * Даниил Чкония АНАНУРИ Неужто сюда, где сбывалось мальчишечье лето и где пролегали дороги в иные года, однажды нахлынет и скроет навеки все это, нахлынет, разрушит и смоет большая вода? И здесь, где скала раскалилась под небом нагая, где древняя башня и солнце седое над ней, застонет прибой и ударит волна, набегая, и я не увижу следы твоих легких ступней. За хлеб и за воду мы станем платить красотою. Да что красота – столько новых содеем красот. Боюсь не пришлось бы душевной платить пустотою – водой не залить нам бездонных душевных пустот. Такое молчанье томится в прохладном овраге, Как будто природа уже затаилась и ждет, и струи кипящие Белой и Черной Арагви, сливаясь, смеются и плачут... А время идет... * * * Феликс Хармац ЧЕРНО-БЕЛЫЙ РОМАНС жена уплатила налог и уснула спокойно с соседом по даче по сочи по бычьи по плечи вулкан пробудился и лавы обширные волны заполнили ваше жилье и застыли под вечер шальная ракета сс-22 залетела в окно кабинета в котором сидите как раз вы и ядерной боеголовкой своей мягкотелой слегка напугала чуть-чуть пошипела но разве не знаете вы что фортуна бывает поддата что незачем сдуру планиду размазывать в ступе что черные дни пролетят несомненно когда-то что белые дни безусловно когда-то наступят ах эти цвета это белого с черным смешенье поставив на них наши милые глупые ставки мы черным подкрасим чтоб грустное стало смешнее мы белым замажем помарки свои и поправки седой академик вникает в штрихи спектрограммы пыхтит лаборант с проявителем гидрохинонным в надежде узнать чем окончится вечная драма где белое станет в процессе развития черным зачем оставаться сутулым больным и покорным судьба благосклонна к нахальным и не оробелым мы станем молиться по дням исключительно черным поскольку грешить предпочтительней все же по белым и если старуха с косой по неведомым зонам припрется и с тихой улыбкой зачтет приговор нам все станет вокруг так сказать голубым и зеленым а все что потом будет белым а может быть черным