Галина Ицкович
 
ГОРОЖАНЕ И ДАЧНИКИ
 
Сентябрь в Даунтауне
 
Выдуманный Мэд Хэттером,
Перестроенный прагматиками на корню,
Город, Манхэттен мой,
Выскочка, парвеню.
(Многозначительный в никуда портал.
Эстетика выщербленного рта.)
 
Не поддающийся логике,
Над решетками смог,
Фиговый лист, парус легонький.
С ним не всякий бы смог.
(Неофит не сразу поймет, поражен,
Как траур вечного сентября уживается с куражом.)
 
Окна вытаращив базедово,
Мордой в воду, по-песьи лежит.
О чем тут беседовать,
Попробуй тут жить.
(Вытоптанный оппортунистами Даунтаун
Ежедневно заново зализывает раны.)
 
В магазинах осенняя обувь,
Процарапано небо лучами.
Должно быть, толкаясь у телескопов,
Какие-нибудь траппистяне
Подглядывают в дыру, считают исчезнувшие этажи:
"На вон той планете возможна жизнь..."
* * *
Женщина моет седое надгробье,
Выплеснув воду, сидит на подворье,
Курит, с ладоней смывает микробов.
Чудное кладбище, с видом на море.
 
Женщина ходит сюда по привычке
И полюбила свои выходные.
Дочиста вымыты буквы, кавычки,
Дата рождения (сороковые),
Девичий профиль, омела, цитата
(строчка из классика, строгие рифмы).
Смерти пока не проставлена дата,
Но, безусловно, и здесь будут цифры.
 
По воскресеньям в замызганных ботах
Тихо парит над тропинкой недлинной
Внучка ундин, незамужняя тетка,
Добрая фея кладбищенской глины.
 
Ветра порыв, и пропали усилья:
Листья и палки из ближней аллеи –
Только предвестники завтрашней пыли.
Вовсе не больно, себя не жалея,
Местного скульптора стать Галатеей,
Ветер раскачивать вправо и влево,
Тайно гордиться своею затеей.
Девочка, дурочка, старая дева.
 
Дом престарелых
 
Свет горит в окошке в любую рань.
Пешеходы глядят немногие,
Как стареют кактусы и герань
В отделенье геронтологии.
Календарный лист, я смотрю, частит:
Лег в июле, проснулся осенью.
Третий день уже не идут часы. 
К счастью, время меня не бросило,
И растянет тальяночку батарей,
Запевая дрожащим тенором,
Зимний ветер, чудной пенсионер-борей,
Над казенным засоней-теремом,
И зима подкоп подведет под дом…
Мой февраль не окончится мартом,
А сосед, что все маялся животом,
Слег к утру с инфарктом.
 
Провинциалка
 
Сердитым котенком щурится в кресле.
Спина прямая, коленки вместе.
Громит родню, никого не жалко.
Известное дело, провинциалка.
 
Семья, действительно, как болото.
Прорыдала все детство, зовя кого-то.
Но теперь все иначе – в столице мира
В моем кресле страдает:  в веснушках милых,
В блузке цвета моей коробки салфеток –
Лучшей, что продавалaсь в этом
Городке, где застыли и моды, и время,
Что довел... где дошла она до исступленья.
 
Все там было неплохо, и странно даже,
Почему становилось все глуше и гаже,
Если предки при деньгах, eсли Бог ее любит.
Но что-то гложет, почти что губит.
 
Сужденья слетают с губ, ядовиты.
Семья – токсична. Друзья – бандиты,
Рыбки в аквариуме морали.
Ее в мире этом совсем не ждали.
 
Эта жесткая девушка, вечный подросток,
Устала себе задавать вопросы.
Но становится легче чуть-чуть, похоже,
В те дни, когда лезвие треплет кожу.
 
Ни сто сорок знаков, ни стены Фейсбука
Не вмещают столько, сколько бедра и руки.
Не убить бы себя, поддавшись азарту...
И, задрав рукав, обнажает карту –
Свой дорожный дневник, навигатором писанный,
На которой нет ни столиц, не провинций, –
Провинциалка с улыбкой сладкой
Из городка, уместившегося в складке. 
 
* * *
Люби проездом родину друзей...
И. Бродский
 
Я здесь проездом вроде бы,
но раз пригласили - не отказаться.
Столы накрыты, стены побелены,
                           обжигают взгляды и противни,
хлопают по плечу чужие братцы.
Дамы лузгают грусть, забвением
загрызают тревоги, кривят ротики.
Что мне чужая родина,
тут со своими бы разобраться.
 
начинай сначала
 
Привыкаешь ко временному, первым делом циклюешь пол.
В спертом воздухе увлажнитель плюется, целя в глаз.
Регулярно проветриваешь, уходя, выключаешь газ,
а тут страна развалилась, и надо глобус искать.
Что нам вопросы пола или теткой связанное кашпо!
"Что бы ни было, только б не в.", – говорила мать.
 
Начинаешь учить три фразы, чтобы в лифте лицом не в грязь,
Снова циклюешь пол, становишься старожилом, 
Но к власти приходит некто, и видишь – пришла пора изучать 
тви, китайский или новогвинейскую филу,
и ниже уже не упасть. 
 
Говорите, нормальна жизнь в переездной пурге?
На постоянстве времянок, очевидно, и зиждится счастье?
Что бы там ни было, только б не в., не г.
и не остальные, по алфавиту, напасти?  
 
Вот она, ненадежность быта во всей красе.
А в свободное время, чем-нибудь смерть поправ, 
Для объятий руки раскинешь, но плечевой сустав
напоминает вполне недвусмысленным хрустом и щелком,
что даже локоть или колено не даны тебе насовсем, 
а только так, "на попользоваться", как говорили у нас в поселке.
И звонить уже некому, и нечего, в общем, сказать,
и закончился глобус, и помощь не жди от зала.
Если ответишь неправильно, можно нажать 
на звездочку в верхнем углу, и начинай сначала. 
 
* * *
Дачники
 
I
Открывали сезон метелками да карболкой.
Колкостями обменивались, не договаривали фразы.
Привозили праздник, распихивали по полкам,
Кто там у жаровни в нелепых стразах?
 
Так они спешили, стояли в пробках,
Так сезон, как змей, как кольцо, сжимал их.
Вот вам и застолье, пирог в коробке.
Вот вам и судьба для отличных малых.
 
II
Видя отсутствие, редкие жесты,
Птицы под крышей наладили гнезда.
Им удалось заселить веранду.
Будет им счастье, глядеть отрадно.
Там, где осиные жалобы зрели,
Будут птенцы молодой свиристели.
Где боялись любить, огорчались чему-то –
Птенчики соeк и сорокопутов.
 
III
Говорили в Одессе: "Ничего, что без драки?.."
Я выхожу пройтись, потому что
Страшно мы все надоели друг другу
Нашим воскресным псевдорадушьем.
 
То ли дело добрая ссора
В духе тетки, отца и деда.
Серьги готовы, но где же сестры?
Что там за рощей стенает "где ты?.."
 
IV
Этот лес – из чужого детства.
(Домашний вопрос: "Далеко до моря?")
Бабушка, радуйся – вкусно естся
Внукам в загородном предгорьи,
 
Но жестко стелется, чутко спится,
Хоть воздух Кэтскильщины сух и розов,
И пересмешник, одесская птица,
На глупый вопрос отвечает вопросом.